— Любезный милорд, я положила намерение завтрашний день вступить с вами в законное супружество, чего ради приказано от меня обер-гофмаршалу, чтоб к завтрашнему дню все было в готовности, а церемониальной комиссии велено объявить всем знатным персонам, чтоб они к десятому часу сбирались во дворец, и кому с вашей стороны быть надлежит, о том, я думаю, реестр к вам уже сообщен.
Милорд, слышавши неожиданное скорое королевино намерение, изумился и отвечал ей:
— Ваше величество! Как можно сему статься, чтоб к завтрашнему дню все сие могло изготовиться, потому что до сего времени вы никому о том объявлять не изволили.
— Нет, любезный милорд, вы о том не сомневайтесь, ибо я как скоро приняла намерение иметь вас своим мужем, то и отдан был от меня всем знатным секретный приказ, чтоб к завтрашнему времени, то есть к назначенному числу, все было приготовлено, с таким притом подтверждением, чтоб, для чего такие приготовления делаются, никому не объявляли; почему и думаю я, как вы приедете домой, то все принадлежащее к сему торжеству найдете в готовности, чего ради и время вам ехать в свой дом.
И, простясь с ним, пошла в свой кабинет, а он поехал домой. Приехав, увидел на дворе драгоценную карету, заложенную в восемь неаполитанских лошадей, а в покоях множество лакеев и официантов в богатой дворцовой ливрее; на столе несколько платья и церемониальный реестр, какие министры и знатные господа с его стороны быть имеют.
Поутру, то есть в день, назначенный к свадьбе, вставши, он стал одеваться; а к десятому часу начали съезжаться к нему в дом те особы, которым по расписанию быть велено, и все находились в великой радости о перемене королевина мнения и о выборе ею такого достойного жениха, а им государя; в назначенный же час поехали по надлежащему церемониальному порядку в кирку и, вошед в оную, ожидали королевина прибытия. Через час времени сказано было, что королева изволит ехать, почему все бывшие с милордовой стороны стали для встречи королевы выбираться из кирки, а милорд, по обыкновению жениха, дожидался в кирке с такою неописанною радостию, что сам себе не верил, чтобы сие благополучное для него счастие могло совершиться; вот милорд видит уже королеву с многочисленною свитою, входящую в кирку, а как стала она подходить ближе, то каким он, вместо радости, поражен был страхом и удивлением, ибо вместо королевы приведена была и поставлена с ним рядом королевина сестра Елена, которая как скоро вошла в кирку, то и приказала пастору, чтоб он начал венчать.
Милорд, видя нечаянное сие приключение, в великое пришел замешательство и не знал, что делать, наконец, закричал:
— Умилосердись, государыня, долго ль вам так нахальничать, и можно ль, чтобы вы недовольно могли привесть к себе в любовь того, который скорее согласится лишиться жизни, нежели склониться на ваше требование и быть вашим мужем; и как тому статься, чтоб я променял на вас ту драгоценную красоту и премудрую особу, которая сотворена от богов во удивление всему свету? — И, оборотясь к бывшим с ним министрам, сказал: — Государи мои, прошу не прогневаться, я в такое приведен дурачество, что не знаю, что мне делать.
И, выговоря сие, пошел из кирки вон и, севши в карету, поехал во дворец к королеве жаловаться. Вошед он в королевину спальню, увидел ее раздевающеюся, которая встретила его следующими словами:
— Любезный милорд, хоть от меня определено было, чтоб намерение нынешний день совершилося, но сестра моя до того не допустила, ибо я, подъезжая со всею церемониею к кирке, увидела ее прежде меня туда приехавшею и выходящею из кареты в брачном одеянии, почему и рассудилось мне дать ей в том волю, а притом еще воображала я и то, что, может быть, она сие делает и по общему вашему согласию, и для того принуждена я была возвратиться во дворец.
— Ваше величество, — говорил милорд, — я сам затем из кирки уехал, чтобы принести вам на нее жалобу, ибо я нигде от нахальства ее не имею покоя.
— Однако, любезный милорд, — сказала королева, — о том не беспокойтесь, а возьмите недолгое время терпение; я все сие переделаю другим манером и желание ваше непременно приведу к благополучному окончанию.
После сего милорд, опять всякий день после обеда приезжая во дворец, хаживал к королеве на особливое крыльцо темными переходами, в которых и днем для света становились с зажженными свечами фонари. В один вечер, идучи он от королевы теми переходами, увидел идущих против себя шесть человек вооруженных драбантов, которые как скоро против него поравнялись, то, схватя его под руки и завязавши ему платком глаза, вывели на двор и, посадя в карету, поскакали. Милорд другого при сем случае не воображал, как только, что сие сделано от принцессы Елены за его к ней несклонность, почему и жизнь свою почитал в опасности, думая, что не приказано ли оным драбантам отвезти его в какое ни есть пустое место и лишить жизни. Однако ж драбанты, ехавши с ним несколько часов, остановились у некоторой террасы и, вынувши его из кареты и приведя к дверям, толкнули в оные, отчего принужден он был в великом страхе упасть на землю, а сами заперли и поскакали с каретой назад.
Несчастный милорд от сего страшного приключения насилу мог опамятоваться, и, встав с земли, развязал себе глаза, и, осматриваясь вокруг себя, не мог никого видеть, а только слышит при темноте ночной шумящие от ветра деревья и, рассмотрев хорошенько, видит, что находится в подчищенной роще, но не знает, что с ним будет делаться, проливает источники слез, вспоминает все случившиеся с ним несчастные приключения, воздевает руки к небу, призывает всех богов к себе на помощь и в таких колеблющихся печальных размышлениях препроводит остаток ночи, сидя под одним деревом. А как румяная заря отверзла блистающему солнцу двери, которое своими светлыми лучами прогнало темноту ночную, то увидел он, что находится в преизрядном регулярном саду, украшенном перспективными аллеями и насаженном разными цветами. Идучи он по одной аллее, увидал идущего к себе навстречу человека в черном платье; увидев его, несколько обрадовался, думая от него сведать, в каком он месте находится; но сей человек, подошед к нему, с учтивостью поклонился; только на вопросы его ничего не ответствует, почему рассудилось милорду, что он не разумеет английского языка, и он начал с ним говорить по-французски, по-немецки и по-арабски, но человек не отвечал ни одного слова. Итак, милорд заключил об нем, что он от природы ничего говорить не умеет. Ходя по сему саду, он вышел на перспективную дорогу, простирающуюся к превеликому каменному дому; дорога сия устлана была черным сукном; хотя сие и удивляло его, однако принял он намерение идти в тот дом и вошел в первую горницу, обитую черным сукном, в которой в одном углу сидел лакей в черном кафтане; но, увидевши его, встал и с учтивостью поклонился.
— Скажи, пожалуйста, мой друг, — говорил милорд лакею, — что это за дом и по какой причине в таком глубоком трауре?
Лакей, не ответствуя ничего, только кланяясь, отворил ему двери в другую горницу, черным же сукном обитую, и в ней четыре человека лакеев в черной же ливрее, которые, с равным учтивством поклонясь ему, смотрели на него с таким видом, как бы ожидали приказаний. Спрашивал он у них на разных языках, кому сей дом принадлежит, но и от сих нималого ответа получить не мог, и с тем вошел он в третью такую же горницу, в которой стояла под черным балдахином кровать с черным сафьяновым занавесом; на постели лежал траурный шлафрок и траурные же подле кровати стояли туфли.
В сей печальной горнице сел он на кресла и до самого полудня находился в разнообразных размышлениях, и как только пробило двенадцать часов, то вошел к нему один лакей и, отворяя в другую горницу двери, указывал ему на открытый стол и поставленное кушанье. Вошед он в сию горницу, видя на столе один только прибор, рассудил, что оный приготовлен для него; сел он за стол, а два лакея с тарелками стали за его стулом. Кушанья было для одной персоны очень довольно, и все на серебряном сервизе, также несколько бутылок разного вина; лакеи же все находятся в его повелении, и что прикажет, все исполняют с великою учтивостью, только они ни одного слова не говорят. Пообедавши, вышел он опять в спальню, где приготовлен уже чай и кофе, и кофешенк, стоя с белою салфеткою, ожидал его повеления.
Напившись кофе, препроводил он весь день в различных размышлениях, и к вечеру, в назначенный час, таким же образом приготовлен был ужин; отужинав, пошел спать, а за ним вошел камердинер и, раздев его, поклонясь, пошел вон.
Поутру, проснувшись и видя лежащий на столе серебряный колокольчик, позвонил в оный; тотчас же вошел к нему тот же камердинер и, кланяясь, дожидался его приказа. Милорд говорил ему, чтоб подал одеваться; он тотчас выбежал в другую горницу, принес черный кафтан и нижнее платье; милорд спросил платье, которое вечером с него снял камердинер, но тот, не ответствуя ничего, только кланяется и делает такие знаки, что ему, кроме оного, давать не приказано, и, надевая на него башмаки, вместо брильянтовых его пряжек, застегнул черными железными, чему милорд противиться уже не смел; а другой лакей принес серебряную лохань, полотенце и склянку с благовонного водою, и как он обтер свое лицо и руки, то камердинер стал подавать ему желтую сорочку с большими батистовыми манжетами, но милорд оной одевать не хотел; то видя, камердинер пошел к нему с учтивостью, стал будто рассматривать у его сорочки кружевные манжеты, и вдруг, взяв за ворот, разодрал на нем сорочку до самого подола, а сам, отскоча от него, очень низко поклонился.
Милорд рассудил, что, конечно, им так поступать с ним приказано, только не знал, от кого и для чего сие делается, почему и принужден он был надеть принесенную камердинером сорочку и все траурное платье. Как скоро он оделся, то кофешенк принес в спальню и кофе, которого выпивши он одну чашку, сел подле окошка; и, будучи о своем несчастии в различных размышлениях, простря взор свой на небо, произносил следующие слова:
— О, немилостивые и жестокосердные боги! Доколе будете проливать на меня гнев свой, за какое преступление озлобились? Еще ли вы не удовольствовались несчастным моим приключением, которое я претерпел в арабском эдикуле? Не укротился ли гнев ваш лишением дражайшей моей невесты маркграфини? Какое же ныне еще приуготовляете мне мучение? Когда вы хотите отнять жизнь мою, то клянусь, что если б теперь была при мне моя шпага, то б сию минуту поразил свое сердце и пролил бы кровь свою в угодность жестокосердной вашей жертве!