Не успел он окончить своих печальных слов, как увидел отворившиеся на дворе ворота, в которые вошли восемь человек в длинных и черных япанчах, с распущенными на головах с черным флером шляпами, в руках несли обитый черным бархатом эшафот; за ним шли два гайдука в длинных же черных япанчах и несли обитую малиновым бархатом и обшитую золотым галуном плаху; за ним следовал в пестрой япанче палач с превеликим острым топором; потом в обыкновенном платье пастор с книгою, а за ним две дамы и несколько кавалеров и дам, в самом глубоком траурном платье.
Печальное сие зрелище привело милорда в великий ужас, однако ж делать ему было нечего. Укрепя он себя рассудком, вышел в зал, в котором принесенный эшафот был поставлен и положена на нем виденная им плаха; вокруг эшафота поставлено двенадцать серебряных подсвечников с зажженными свечами; на правой стороне эшафота стоял пастор, а на левой с престрашным топором палач. И как скоро все в надлежащий порядок было приведено, то два гайдука, подхватя милорда под руки, ввели на эшафот и поставили лицом к плахе; потом первые две дамы, покрытые большими капорами, взошли туда же и стали против милорда, а прочие все стояли около эшафота, имея в руках зажженные свечи, и показывали печальный вид; из двух же стоящих на эшафоте дам одна, поднявши свой капор (сия была принцесса Елена), говорила:
— Видишь ли ты, жестокосердный, что для тебя приготовлено за пренебрежение принцесской чести? И ты теперь ничем другим избавиться не можешь, как только склонностию своей любви и клятвенным обещанием, что тебе, кроме меня, ни на ком не жениться; а ежели сего не учинишь, то без всякого милосердия и жалости, на сей лежащей перед твоими глазами плахе, голова твоя сию минуту будет отрублена.
— Я удивляюсь вашему высочеству, — отвечал милорд, — что вы вздумали меня страшить смертию. Извольте быть уверены, что я с великою радостию готов лучше сейчас окончить жизнь мою, нежели согласиться на бесчестное ваше требование, и если вам угодно, то прикажите поскорее совершить злое ваше намерение, только позвольте мне, по должности закона, принесть в моих грехах чрез сего пастора чистосердечное покаяние.
Принцесса на сие с великим сердцем сказала:
— Приноси поскорее зверское твое покаяние и ложись на сию плаху, чтоб я могла видеть и утешиться на отрубленную твою голову.
— Это вашему высочеству очень свойственно, — отвечал милорд, — потому что когда вы по своему бесстыдству в живых головах для удовольствия любовной вашей страсти не могли получить счастия, то в мертвых еще и меньше сыскать можете.
По окончании сих слов, оборотясь к пастору и встав на колени, приносил ему на ухо свое покаяние, а окончивши оное, встав и поклонясь на все стороны, сказал:
— Вы, правосудные боги, видите, что я безвинно оканчиваю жизнь мою, — и лег на плаху.
Не можно изобразить, с какою жалостию все предстоящие на сие смотрели, и ни один человек не мог от слез удержаться, а палач, подняв ужасный свой топор, хотел сильным ударом опустить оный на его шею, но предстоящая тут другая дама оный удержала и с превеликими слезами, подняв милорда за руку, говорила:
— Любезный милорд, теперь уже я несомненно уверена в нелицемерной твоей любви; прости мне, как своей невесте, вину сию, ибо я чрез сие пробовала твою верность.
Милорд, стоя на коленях и целуя королевины руки, уверял страшнейшими клятвами, что он без всякой страсти, для верности ее величеству, готов был лишиться жизни.
Королева, взяв его за руку, повела в другие в том же доме покои, ибо сие происходило в загородном королевском доме, отстоящем от Толедо на одну милю, в котором королева публично объявила, что она желает милорда иметь законным себе супругом и вручает ему испанскую корону, и что она сей же день намерена вступить в законное супружество. Не можно изъяснить, с каким усердием и радостию все находившиеся тут приносили милорду поздравления и тот же час утвердили благоволение своей королевы присягою.
Потом королева вошла в особливые покои убираться, приказав церемониймейстеру, чтобы к назначенному часу все было в готовности. Принцесса же Елена, будучи чрезмерно в милорда влюблена и видя его благополучное окончание, поехала с великою злобою в монастырь, в котором она имела с мое пребывание.
Через несколько часов донесено королеве, что вся церемониальная процессия в готовности; королева и милорд сели в особливые кареты, и вся процессия следовала в Толедо до самой кирки в хорошем порядке, для смотрения которой все улицы наполнены были таким множеством народа, что с великою теснотою процессия сия едва могла следовать, и от всех слышны были радостные восклицания.
По прибытии в кирку, милорд с королевою поставлены были на пребогатом украшенном месте; весь священный чин к начинанию священного действия был в готовности, и как стал первосвященник зажигать брачные свечи, то в самую сию минуту сделался от бывшего в кирке народа необыкновенный шум; одни бегут из кирки вон, другие в оную вбегают, а иные вынимают для своей обороны шпаги. Наконец, увидели вбежавших в кирку несколько человек с обнаженными шпагами драбантов, кои немилостиво всех встречающихся им предавали смерти, из которых один, подбежав к стоящей с милордом королеве, вонзил острую свою шпагу в самое ее сердце, отчего неописанная сия красота поверглась на пол храма, покрылось прекрасное ее лицо бледностию, и весь священный храм обагрен был невинною кровию. Милорд в отчаянии своей жизни, выхватя свою шпагу, четырех человек драбантов заколол до смерти и, тем очистивши себе от сих злодеев дорогу, ретировался из кирки вон, и, прибежав к карете, обрубя своей шпагою у одной лошади постромки, сел верхом и ускакал в дом к верному своему приятелю Демаре. Но его в то время дома не было… Однако ж милорд, для спасения своей жизни, скрылся в его доме, положив намерение, дождавшись его, взять несколько денег и тайным образом из Толедо уехать.
Через несколько часов Демаре, возвратясь домой и увидевши милорда, обнял его и со слезами спрашивал:
— Каким образом спасли вы жизнь свою от тех злодеев, которые предали смерти любезную нашу королеву?
Милорд рассказал ему все приключившиеся обстоятельства и спрашивал у него: не знает ли он причину сему бунту и что делается в городе?
— Милостивый государь, — говорил Демаре сквозь текущие слезы, — все возмущение произошло от злости королевиной сестры Елены, которая, видевши, что королева наша действительно удостоила вас быть своим супругом, а нам — государем, то она, с превеликой зависти и злости, приехав в монастырь, тотчас призвала к себе драбантского корпуса капитана, которого она давно содержала у себя в неограниченной милости, и между собою согласились, чтобы королеву и вас, также и всех бывших с вами в кирке знатных господ лишить жизни, а сама обещалась за оного капитана выйти замуж и объявить его испанским королем.
— О боги! — вскричал милорд. — Какое ваше правосудие, что допустили вы злой женщине умертвить безвинно единоутробную и добродетельную сестру свою!
И, говоря сие, повалился без всякого чувства. Демаре, подхватя его, положил на свою кровать и разными спиртами, через несколько часов, едва мог привести в память. Как скоро он опамятовался, то пустились источники слез из глаз его, и Демаре сколько можно старался его уговорить и уверял, что сенат и все благородное испанское дворянство, помня королевино устное объявление, кроме милорда, никого испанским королем иметь не желают.
— А, друг мой, — отвечал милорд, — может ли меня утешить испанская корона, когда я лишился той неоцененной красоты, которую почитал дороже всех сокровищ на свете? И для того прошу тебя, любезный друг, одно только сделать мне одолжение: ссудить меня деньгами; а я тебе дам вексель и поеду отсюда, куда поведут меня глаза мои, и всечасно буду оплакивать несчастную мою судьбу.
Демаре, видя, что милорд никак остаться у них не хочет, дал ему четыре тысячи червонных и одну лошадь, за что он благодарил его и, простясь с ним дружески, следующею же ночью из Толедо выехал, направляя путь свой в Италию; и по нескольких днях приехал он благополучно в Венецию, во время самого карнавала, когда бывает там великое торжество и различные увеселения.
Милорд, по приезде своем, нанял себе хороший дом, принял несколько лакеев и одного камердинера и в один день, будучи в театре, очень веселился на театральное представление и на множество собравшегося народа. А как кончилась бывшая тогда опера, то все находившиеся в театре кавалеры и дамы, собравшись в одну превеликую залу, стали играть на разных инструментах, между которыми была одна дама чрезвычайной красоты и так хорошо пела, что все, оставя свои игры, слушали одно только ее пение. Милорд тут же играл на флейтраверсе и, переставши играть, смотря с великого прилежностию на сию даму, сказал сам себе:
— Возможно ль, чтобы человек с человеком имел такое сходство, ибо сия дама так на бывшую мою невесту маркграфиню похожа, что ежели бы она не при моих глазах погибла в морской бездне, то бы я мог почесть сию даму за сущую маркграфиню; только кажется, что сия красотою своею ее превосходит.
И для того старался он как можно о ней проведать, чего ради и спрашивал у бывших тут, кто она такова, которые сказали ему, что сия французская дофина недавно в город сей приехала. По окончании всех веселостей поехал он домой и лег спать; но красота сей дамы так пленила его сердце, что он, будучи в различных размышлениях, всю ночь проводил в великом беспокойстве и, вставши поутру, находился в немалой задумчивости. Камердинер его, видя, что он находился в беспокойных мыслях, пришед к нему, с великою учтивостию говорил:
— Милостивый государь, о чем вы изволите беспокоиться? Конечно, вы, будучи в опере, влюбились в какую ни есть красавицу? Ежели я оное отгадал, то пожалуйте, без всякого сомнения, извольте мне в том открыться, может быть, я, чрез свое старание, сыщу вам дорогу к тому сердцу, от которого вы претерпеваете такое беспокойство.
Милорд, не будучи еще уверен в камердинерской верности, не хотел ему в том открыться и для того сказал: