— Нет, мой друг, я не очень здоров и чувствую в себе небольшой жар.
Флейман (имя камердинера), усмехнувшись, говорил:
— Пожалуй, милостивый государь, вы изволите во мне сомневаться; может быть; по недавнему вашему сюда прибытию, о нас еще обстоятельно не изволите ведать; я вам объявляю, что в здешнем городе наша в том состоит должность, и мы в соединении любовных сердец великое имеем искусство. Я вас уверяю, в кого бы вы ни влюбились, здешняя ли она или приезжая, только лишь бы не имела у себя любовника, а то я, верно, оную в любовь вашу склонить могу, ибо по вольности здешней республики у нас такое обыкновение, что ежели кавалер влюбится в какую даму, то без всякой опасности может послать к ней с объявлением своей любви камердинера; а дама ежели и не хочет его любить, то не должна на него за сие сердиться.
Милорд на сие камердинерово представление согласился и говорил ему:
— Теперь я тебе, друг мой, открываюсь, что я мучаюсь любовною страстию к одной приезжей сюда французской дофине, которая, будучи вчера в опере, так красотою своею меня пленила, что ежели я не получу ее склонности, то опасаюсь, чтобы мне не приключилось какой болезни; и ежели ты можешь сыскать такой способ, то я почту за великое одолжение и без награждения тебя не оставлю.
— Милостивый государь, — отвечал Флейман, — напрасно вы давно мне о том объявить не изволили. Я теперь же пойду, объявлю ей о вашей любви и как можно буду стараться узнать ее мысли.
И пошел, сыскал тот дом, в котором жила дофина, и, вызвав к себе ее пажа, спрашивал:
— Пожалуй, мой друг, скажи, не содержит ли ваша дофина кого ни есть из кавалеров в отменной у себя милости?
— Нет, друг мой, — отвечал паж, — она совсем противного тому свойства, и я вас уверяю, что она ни в кого на свете влюбиться не может.
Однако Флейман, несмотря на то, вынув из кармана пять червонцев, подарил пажу и просил его, чтоб он доложил о нем дофине, что до ее светлости имеет нужду. Паж побежал, доложил и, вышед оттуда, позвал Флеймана в ее спальню. Вошед к ней, он с учтивостию говорил:
— Ваша светлость, я здешний, Венецианской республики, камердинер и с покорнейшим моим почтением приемлю смелость вашей светлости доложить о моем господине, у которого я служу, что он, будучи в опере, так сильно красотою вашею пленился, что принужден теперь лежать в постели, и ежели ваша светлость хотя малое имеет по человечеству о нем сожаление, то ничем другим от сей болезни избавиться он не может, как вашею склонностию.
— Слушай, мой друг, — говорила дофина, — я знаю, что в здешнем городе ваша в том состоит должность, что кавалеры чрез вас объявляют дамам свою любовь; за то вас по вольности здешней и не наказывают, а ежели бы в другом городе пришел ко мне с таким объявлением, то вместо ответа без всякого милосердия был бы наказан, а может быть, и потерял свою голову. Однако я, по здешнему обыкновению, объявляю тебе, что я никого на свете любить не намерена, ибо чистая моя совесть от сей страсти свободна.
Флейман, поклонясь, вышел из спальни вон и, вздохнув, сказал:
— Ах, бедный Георг, какую я тебе принесу радость? Разве умножу болезнь твою и опасаюсь, чтоб оная не лишила тебя жизни.
Дофина, услышав о Георговом имени, кликнувши Флеймана назад, спросила:
— Скажи, пожалуйста, какого ты поминаешь Георга?.
— Я помянул, ваша светлость, имя моего господина, у которого я служу.
— А какой он человек, — спрашивала дофина, — и давно ль в сей город приехал?
— Я этого теперь вашей светлости объявить не должен, — отвечал Флейман, — потому что когда вы никакой милости оказать не намерены, то на что вам и ведать об его фамилии; довольно, что вы изволили от меня услышать об его имени.
— Пожалуй, мой друг, — говорила дофина, — скажи мне, какой он человек, за что я тебе сделаю подарок.
— Нет, ваша светлость, — отвечал Флейман, — ни за какие тысячи вы от меня больше сего сведать не можете.
И, поклонясь, пошел со двора долой.
Дофина, тотчас позвав своего лакея, приказала ему идти за Флейманом, дабы узнать Георгову квартиру и наведаться, какой он человек. Лакей пришел к милордову дому и, видя у ворот одного лакея, спрашивал, кто стоит в этом доме. Лакей отвечал, что сей дом нанимает английский милорд Георг, который недавно в сей город приехал. Дофинин лакей спросил еще:
— Да теперь он дома или куда выехал?
— Нет, — отвечал лакей милордов, — он болен и никуда не выезжает.
С чем дофинин лакей и возвратился. А Флейман, пришед к милорду, говорил:
— Милостивый государь, я ходил к ее светлости и сам удостоился ее видеть: подлинно, она такая красавица, что всякого заразить может. Я ей о любви вашей объявлял и получил от ней ответ, что она по своему постоянству никого на свете любить не намерена, почему вы и надежды в том иметь не можете, а я советую вам, преодолев сию страсть, ее оставить, а извольте положиться на меня, и я кроме нее могу в здешнем городе сыскать очень хорошенькую красоточку.
— Нет, друг мой, — говорил милорд, — я, кроме нее, никого на свете любить не хочу, да и в нее я для того больше влюбился, что она очень похожа на бывшую мою невесту, которую я любил больше моей жизни.
После сего, на другой день, дофина, призвав своего пажа, приказала ему идти с тем лакеем, который проведывал о милордовом доме, сыскать его камердинера и позвать к себе. Паж, пришед к милордову дому и вызвав Флеймана, просил его к дофине. Флейман, обрадовавшись сему, спрашивал пажа, как он мог сыскать их квартиру. Паж, указавши на лакея, сказал:
— Вот он мне указал.
— А ты, мой друг, — говорил он лакею, — почему наш дом знаешь?
Лакей отвечал:
— Когда вы у нас были, то дофина посылала меня нарочно за вами вслед, спознать, где вы живете.
Флейман думал, по строгому ее отказу, не хочет ли она за объявление милордовой любви сделать какое отмщение, но опять рассудил, ежели б она намерена употребить какое зло, то бы никак явно к их дому своих людей подсылать не стала. Итак, пошел он вместе с пажом к дофине. Как паж об нем доложил, то дофина, призвав его в свою спальню, говорила:
— Я после твоего ухода, пришед в жалость о приключившейся твоему господину от моей красоты болезни и опасаясь, чтоб мне не быть причиною его смерти, хотя и причинила намерение чистосердечною моею к нему любовью от того избавить, но как я не имела еще случая персонально его видеть, то и не могу так скоро войти в обязательство любовного союза; чего ради выдумала я употребить такой способ, чтоб я его могла видеть и с ним говорить, а он бы меня не узнал, на что, я думаю, и ты согласен будешь; только дай мне честное слово, чтоб до времени ему о том не объявлять. Подите вы теперь к своему господину и рекомендуйте ему одного доктора, который от сих болезней очень искусно вылечивает; когда он на сие согласится, то вы меня о том уведомьте, и я, нарядясь в докторское платье, сама к нему приеду, и, рассмотря его достоинства, ежели он мне понравится, то я чрез вас же могу объявить мою склонность, а вы от меня за свои услуги оставлены не будете.
Флейман клялся дофине, что он с великою радостию все ее приказания исполнять будет.
Возвратясь домой, пошел к милорду в спальню и говорил:
— Что, милостивый государь, есть ли вам хотя малое от болезни облегчение?
— Нет, мой друг, — отвечал милорд, — вместо облегчения я час от часу больше чувствую тягости и сам вижу, что болезнь моя умножается.
— Это, милостивый государь, не рассудительно, — говорил Флейман, — на что страдать и мучиться о такой даме, которая любить вас не намерена? Вы сами изволите знать, что принужденная любовь приятна быть не может. Я вам советую, для своего облегчения от сей болезни, полечиться; здесь есть один французский доктор, который очень искусно от сих болезней вылечивает, и ежели вам угодно, то я его попрошу, чтоб он к вам приехал.
— Ах, мой друг, — сказал милорд, — возможно ль статься, чтобы сыскался такой доктор, который бы мог любовь из сердца выгнать? Я верно знаю, что меня от сей болезни, кроме той персоны, от которой я получил сию заразу, никакой человек избавить не может.
— А я, государь, вас уверяю, — говорил Флейман, — что сей доктор много молодых людей, страдавших сей болезнию, совершенно вылечил, ибо он знает некоторые совершенные симпатические лекарства.
— Очень хорошо, — сказал милорд, — сходи и попроси его ко мне; посмотрим его искусство.
Флейман тотчас побежал к дофине и сказал, что милорд приказал доктора просить к себе.
— Хорошо, — сказала дофина, — поди и скажи ему, что доктор скоро будет.
Флейман пошел домой, дофина после сего, убравшись в мужское платье и надев на себя парик, вскоре за ним, в образе доктора, к милорду приехала. Вошед в спальню, села подле его кровати и спрашивала, чем он болен.
— Я вам, господин доктор, — отвечал милорд, — чистосердечно открываюсь, что я получил сию болезнь от любовной страсти, которою заразился, будучи в опере, от одной дамы.
— Пожалуй, объявите мне ее имя, — говорил доктор, — а без того мне вас никак лечить не можно.
Милорд, не хотя объявить о ее имени, отвечал доктору:
— Нет, господин доктор, мне того никак сделать не можно, ибо я так много ее почитаю, что лучше соглашусь от сей болезни умереть, нежели объявить об ее имени.
Но доктор говорил ему, чтоб без всякой опасности в том открылся и верно бы надеялся, что, кроме его, никто ведать о том не будет, и притом уверял, что он действительно вылечит.
Милорд, будучи докторским обещанием уверен, говорил:
— Я заражен красотою французской дофины.
— Ах, господин милорд! — вскричал доктор. — Как вы осмелились к такой знатной и сияющей в непорочных добродетелях особе адресоваться с любовию? Я вам объявляю, что ежели бы вы влюбились в другую какую ни есть даму, то б я, конечно, вас вылечил и содержал бы сие тайно; а теперь пользовать мне вас никак не можно, потому что я собственный ее светлости доктор и по доверенности моей к ней утаить сего не могу; но донесу о том ей и думаю, что ее светлость, за нанесенную вами чрез сие чести ее обиду, не преминет искать надлежащей сатисфакции.