Селима с величественною осанкою входит в кибитку, в черной одежде, подпоясанной золотым с каменьями поясом, обнимавшим ее стройную, гибкую и тонкую талию. Грудь ее закрывала сетка из червонцев, шею украшало бриллиантовое ожерелье, а голову — зеленая бархатная шапочка, унизанная крупными перлами с бриллиантовой же пряжечкой, коею было приколото с левой стороны белое страусовое перо, загнувшееся чрез верх шапочки на правую сторону. Маленькие ноги обуты в сафьянные алые сапожки, вышитые золотом. Белый флер с левого плеча, наискось, был бантом завязан с правой стороны груди. Победоносцев запылал весь в огне, сердце его забилось от радости, удивления и восхищении. «Что вижу? — восклицает он. — О милый призрак! Ты являешься мне для того, чтоб утешить меня в предсмертный час моей жизни».
И он готов устремиться к ней с распростертыми руками, но силы его оставляют, и он снова падает на кровать. «Нет, это мечта воображения, — продолжает он, — обман чувств, взволнованных жаром крови!»
Потом, всматриваясь пристально в Селиму и приходя в чувство, он говорит:
— О, кто бы ни была ты, смертная или существо неземное, но появление твое утешительно для моего сердца! Умоляю тебя, не удаляйся, помедли здесь хоть несколько минут; я чувствую, что присутствие твое облегчает мои страдания, чувствую, что, смотря на тебя, я отраднее закрою навеки глаза мои.
С е л и м а. Добрый воин! Я не призрак, я такая же смертная, как ты. Я сама почла тебя за неземное существо, как ты меня, и мы оба ошиблись. Если же тебе приятно мое присутствие, то я с радостию готова уделить тебе мое время, но не за тем, чтоб ты закрыл глаза, а за тем, чтоб ты жил для моего счастия, потому что приятные черты лица твоего глубоко напечатлелись в моем сердце, и одна только смерть может прекратить мою пламенную страсть к тебе; при первом моем взгляде я отдала тебе все мое существование… но я боюсь, чтоб ты не отвергнул любви моей (потупляет вниз печальные взоры).
П о б е д о н о с ц е в. Что я слышу? Не обманывает ли меня слух мой? Какие утешительные слова! Ах, повтори, повтори еще раз, что сказала ты! Милый голос твой снова призывает меня к жизни, которую любовь твоя обещает украсить для меня всеми благами; но, чтоб отвергнуть любовь твою, отвергнуть то, что для меня всего драгоценнее в мире, надо быть лишену чувств человеческих и иметь сердце подобное камню. Нет, я так люблю тебя, что даже не верю теперешнему моему счастию и даже признание твое почитаю игрою слов.
С е л и м а. Нет, это не игра слов, а настоящая истина. Хочешь ли, я это сейчас тебе докажу? Но нет, сперва выздоравливай, а то я вижу большие перемены в твоем лице, которое то покрывается розами, то бледнеет, как лилия. Тебе удивительно, что я сегодня так богато одета: сегодня — мое рождение. Я хочу испытать ныне планету своего счастья. Но скажи мне, Андрей (так звали Победоносцева), перевязывали ли твои раны?
П о б е д о н о с ц е в. С час времени.
С е л и м а (с горестию и сожалением, к Малеку). Я думаю, он жестоко страдал и кричал?
М а л е к (с веселою улыбкою). Недаром наши называют русских железными воинами! Наш раненый, при жестокой операции, деланной ему Бразиным в глубоких его ранах, ни разу не охнул, не поморщился и ни одного раза даже не вздохнул, но еще с улыбкою сказал нам с Бразиным: «Однако ж и ваши кабардинцы не умеют шутить в сражениях. Я думаю, они унесли у меня здоровья лет на десяток; но я за это на них не сержусь, это право войны!»
С е л и м а (с удивлением пожимая плечами). Чудеса!.. (К Бразину, тихо.) Что, Бразин, есть ли надежда на излечение?
Б р а з и н (также тихо). Теперь я этого совершенно утвердить не могу; посмотрим, что произойдет чрез шесть дней: коли не присовокупится другая болезнь, то я ручаюсь за его выздоровление. Раны его очень опасны, в особенности на груди и в правой руке; он хотя и выздоровеет, но жестоко будет страдать грудью и худо владеть правою рукою. А притом надобно еще прибавить, только не огорчитесь, княжна, что он недолго проживет и в младости лет своих увянет, и хотя вновь расцветет, но не для света, а для могилы.
С е л и м а (с ужасом). О, Алла! Ты вдруг двух твоих созданий прекратишь жизнь!
Бледная, обращает печальные, слезами наполненные глаза, на Победоносцева, который, не спуская своих с нее, старался вслушаться в ее разговор с Бразиным.
П о б е д о н о с ц е в. Успокойтесь, прелестнейшая княжна! Я лучше знаю Бразина свое положение и уверяю вас, что я, к несчастью, выздоровлю, хотя бы желал сию же минуту умереть пред вашими взорами; ибо, потеряв все надежды на будущее блаженство, я точно недолго проживу: ужасная тоска и отчаянье откроют мне гроб!
С е л и м а. Какие ужасные слова! Какие неприличные желания такому герою, как ты! Если ты уже потерял свое блаженство в отечестве твоем, то мы постараемся вновь доставить его тебе здесь, если только душа твоя столько же прекрасна, как и лицо твое, и если сердце свободно от известной страсти. Нет, мы не дадим тебе умереть в стране нашей: ты увидишь своих родных и соотечественников, и может быть, если последуешь моим советам, то еще и не один.
П о б е д о н о с ц е в (в восхищении). Не сон ли обворожает мои чувства? Не голос ли иного мира вливает в сердце мое столь усладительные уверения? О Селима! Да наградит тебя Бог за мое спасение!
С е л и м а. Я пойду ненадолго к моей матери и сестрам: они ждут меня. Часа через два я приду сюда и буду здесь с тобой обедать. Я хочу провести этот день с тобою.
П о б е д о н о с ц е в. О несравненная Селима! Какой радостию наполняешь ты мою душу, какой целительный бальзам слова твои вливают в раны моего сердца! Чем мог я заслужить это? Чем могу возблагодарить тебя, прелестная Селима?
С е л и м а. Об этом поговорим после. Теперь до свидания, прощай! (Уходит.)
П о б е д о н о с ц е в (про себя). Неподражаемое создание! Одно слово, один небесный взгляд голубых глаз твоих, один вздох в прелестной груди твоей, вмещающей такое же сердце, одна улыбка прекраснейших розовых уст обворожают все мои чувства и приводят меня в неизъяснимый восторг! Неужели обрел я здесь такое сокровище, которого всюду тщетно искал? О, мне позавидует и первый счастливец в мире, когда такая несравненная красота будет принадлежать мне! (Задумывается.)
Не прошло и двух часов, как Селима опять явилась, но не в той, а в другой одежде. Теперь одежда на ней была зеленого цвета, а шапочка на голове — черная, столь же богатая, как и прежняя.
Высокую грудь ее не обременяли уже червонцы, а накинут был прозрачный белый флер, сквозь который можно было заметить скрывающиеся прелести, к груди ее приколота была едва распустившаяся горная роза.
П о б е д о н о с ц е в. Какие прелести! Верно, и у кабардинок зеленый цвет служит эмблемою надежды, а розовый — верности. Этот цветок, спорящий со своей владетельницею в красоте, верно, не завянет на груди ее!
С е л и м а. Видишь, Андрей, как я верна в своем слове. Как ты себя теперь чувствуешь?
П о б е д о н о с ц е в. Как нельзя лучше! Я оживотворяюсь твоим присутствием, прелестная Селима: да и могу ли что иное чувствовать, кроме радости, когда ты в глазах моих?
С е л и м а (краснея). Благодарю тебя, добрый Андрей, и надеюсь, что мы, короче с тобою познакомясь, найдем утешение друг в друге, а может быть, и вечное блаженство в сей жизни.
П о б е д о н о с ц е в. Дай бог, чтоб это случилось! О! Тогда бы я истинно назвал себя благополучным.
Сей день Селима была безотлучно при Победоносцеве и сама из своих рук, белейших снега, подавала лекарства и питье раненому и так мило, так невинно смотрела ему в глаза, что у больного сердце от радости замирало. Он два раза поцеловал ее руку.
Через три дня Победоносцеву стало гораздо легче, и Селима, пришед к нему вместе с солнечным восходом, приказала Бразину с Малеком удалиться, пока она их позовет, и, оставшись наедине с нашим героем, села подле него у постели, поджав ноги свои, по обыкновению азиатцев, и устремила на него нежный и любопытный взор.
П о б е д о н о с ц е в. Милая, прелестная Селима! Верно, ты мне хочешь открыть какую-нибудь тайну!
С е л и м а. Ты угадал, Андрей! Очень, очень важную; но если я ошибусь в твоих чувствах, то погибла навеки!
Отирает алмазные слезы с розовых ланит своих и тихо вздыхает.
П о б е д о н о с ц е в. Прекрасная княжна, сколько бы ни была важна тайна, которую ты мне хочешь открыть, но поверь, что я сохраню до гроба ее в душе моей и сердце. Говори, милая Селима, говори! Я не могу видеть сих драгоценных слез, проливаемых тобою.
С е л и м а (нежно улыбаясь). Я с первого взора твоего заметила, что ты полюбил меня. Правда ли это?
П о б е д о н о с ц е в. Истинно, милая Селима, что с первого на тебя взгляда я почувствовал к тебе самую пламенную страсть, — и думаю, если меня судьба с тобой разлучит, то я умру с отчаяния.
С е л и м а (краснея). И я также, ибо полюбила тебя всей моей душой! Нам надобно принять меры, чтобы с тобой вовеки не разлучиться. Согласен ли ты на это?
П о б е д о н о с ц е в. Если только удостоюсь сего счастия.
С е л и м а. Это очень легко. Отец мой, тебя полюбив, приказал мне хранить тебя, как его самого, и поручил мне важную комиссию, которая приводит меня в трепет, если не исполнятся его и мои намерения.
П о б е д о н о с ц е в. Прелестная Селима! Но что это за тайна, что за намерении? К кому они именно относится?.. Бога ради, говори скорей! Я вижу, ты вся трепещешь… говори!
С е л и м а. Хорошо, и тебе повинуюсь. Слушай и отвечай после мне со всей откровенностию. Когда тебя отец мой, жестоко раненного, спас от неминуемой смерти и прислал для излечения в наш аул, то чрез посланного приказал мне именно сказать, чтобы я пеклась о тебе как об нем самом, старалась бы обратить тебя в нашу веру, конечно для того, что он, прельщенный твоим видом и великой храбростию, желает моего с тобой