Прекраснейший конь, покрытый драгоценной, белой как снег буркой, ржал и, копытами своими роя землю, ожидал с нетерпением своего всадника.
У з б е к (показывая на коня Победоносцеву). Андрей! Садись. Это твой конь, и все, что на нем, принадлежит тебе.
Малек, державший Победоносцева коня под уздцы, снял с седла бурку, и герой наш обомлел от удивления, увидев седло, окованное червонным золотом, и обе луки его, осыпанные драгоценными каменьями. Богатейший чепрак голубого бархата, шитый золотом и унизанный крупным жемчугом, свис из-под седла до половины задних ног коня его. Но когда он увидал золотом вышитые крупно слова на русском языке: «Кабардинская княжна Селима герою русскому, эсаулу Андрею Победоносцеву в знак памяти» — то слезы у него брызнули из глаз, и он, целуя сии слова, устремил взоры свои на небо, потом на Узбека, сим весьма растроганного, вскочил проворно на коня своего, который, сделав курбет, преклонил голову к земле, как будто прощаясь со своей землей, чему он действительно был научен Рамиром: ибо это был самый тот конь, на коем он был убит рукой Победоносцева; и Узбек, не могши без содрогания смотреть на него, чтоб не вспомнить своего сына, подарил его Победоносцеву, поправшему своею храбростию владельца сего коня.
Многочисленная свита, провожавшая Узбека и нашего героя, по левую сторону ехавшего с сим князем на гордом и, казалось, танцующем коне своем, представляла его Марсом. Щеки Победоносцева, алея, спорили с белизной его лица, русые кудри рассыпались на гордом челе его. Стройную его талию покрывал блестящий короткий лучшей работы и легчайший панцирь, подаренный ему также Узбеком. Князь вздохнул и из глубины сердца пожалел, что желания его и Селимы отвержены столь прекрасным и храбрым юношей, на которого также и прочих соединившихся с ним кабардинских князей взоры удивления и зависти были обращены.
Вскоре кабардинцы с нашими военнопленными прибыли и долину, где стоял наш отряд.
Князь Узбек, как всех старший и знаменитейший из кабардинских князей, первый представил начальнику русского отряда Победоносцева, коего держа за руку, сказал первому с откровенностию: «Господин генерал! Вот мой пленник, или, лучше сказать, мой сын и друг, Гребенского полка эсаул Победоносцев Андрей, которого вам вручаю. Прошу покорнейше довести до сведения господина главнокомандующего вашими войсками, что сей благородный, добродетельный и храбрый юноша, находясь в доме моем для излечения жестоких ран, вел себя как нельзя лучше и заставил все мое семейство, вопреки нашей вере и закону, полюбить его всем сердцем и обращаться как с своим родным. Он лишил в сражении жизни моего сына, который нанес ему жестокую рану в грудь. Невзирая на оную, сей юный герой положил десятка два самых лучших моих воинов, дерзнувших с ним сразиться. Пять ран, полученных им и сем сражении, ослабили его богатырские силы, и меч выпал из рук его. Я сам перевязал его опасные раны и отослал в дом мой, где он выпользован. Не хочу запираться, что, прельстясь его наружностию, храбростию, умом и добродетелью, я и дочь моя, прекрасная Селима, которую я нарочно употребил для оказания ему пособий, чтоб он, прельстясь ее красотой, согласился принять нашу веру, обещав ее ему в жены и отдав все мое великое богатство, чтоб он заменил утрату моего сына; но он, обратив почти в христианку дочь мою, страстно его любившую, решительно нам обоим отказал, что он ни веры прародительской, ни присяги своему государю и отечеству никогда не решится изменить, заставил меня, удивляясь его твердости, терпению и мужеству в ратоборстве, с горестию и слезами вам в целости его представить, одарив прилично моему званию, богатству и достоинствам сего храброго юношу. Спросите его сами, господин генерал, правда ли это.
Г е н е р а л. Не нужно и спрашивать его, ибо слезами наполненные глаза его ясно меня удостоверяют в истине слов ваших. (Взяв за руку Узбека.) Добрый, почтенный князь! Для меня очень приятно слышать такую похвалу вашу о сем юном воине. Будьте уверены, князь, и вы также, господин Победоносцев, что благодетеля вашего благородные поступки с вами и ваше поведение, с верностию к престолу и отечеству, и с оказанной вами храбростию, свидетельствующих оную пять ран, полученных вами в сей битве, доведены будут мною по обязанности до сведения главнокомандующего, который уже неоднократно отличал вас от других ваших товарищей в сражении, и вы, верно, не останетесь без награды.
Князь и Победоносцев кланяются и благодарят сего генерала, к отряду коего принадлежали все гребенские казаки.
Узбек, прощаясь с начальником отряда, повторял свою просьбу и, получив в исполнении оной уверение, обнял Победоносцева со всей родительской нежностию и слезами, облобызал его и сказал: «Прощай, милый Андрей!», вышел скоро из палатки, не дожидаясь в горести своих других князей, ибо бывшие у него в плену русские воины его подчиненными уже были сданы дежурному штаб-офицеру. Вскочил на своего коня и, сказав герою нашему еще в последний раз: «Прощай!», пустился со своей свитой во весь опор и скрылся от очей опечаленного Победоносцева.
Учинив размен пленных, командующий сим отрядом генерал выступил в обратный путь к главному корпусу. Победоносцев, которого он полюбил с первого взгляда, по приказанию его ехал подле него на подаренном ему Узбеком коне, и заставил удивляться богатой сбруе сего начальника, ласково с ним разговаривающего и спрашивающего об образе жизни кабардинцев, о местах, ими занимаемых, и прочем. Наконец зашел разговор об оставленной им Селиме и об их прощании, и Победоносцев со всей свойственной ему откровенностию рассказал все генералу, который похвалил его верность: к царю, вере, отечеству. «Признаюсь, — промолвил сей добрый начальник, — что не всякий из молодых людей, быв на вашем месте, решился бы пожертвовать славе таким блаженством, какое вам представлялось. Но вы очень благоразумно в этом щекотливом деле поступили и доказали кабардинцам, каковы русские воины».
При закате солнца сей отряд, при громогласных криках «ура!», выступил в наш лагерь, и генерал, снова уверя Победоносцева в своем предстательстве об нем у главнокомандующего, приказал ему явиться в полк свой и ожидать исполнения его обещаний.
Штаб- и обер-офицеры его полка и все даже гребенцы встретили с радостным восторгом Победоносцева, полагаемого ими убитым в сражении или в плену умершим от рук неверных; но сколь они все удивились, когда разглядели богато убранного коня его, вооруженного драгоценной шашкой, которой никто не мог объявить цены; вышитые слова на чепраке Селимой еще более удивили его товарищей. «Ай да Андрей Иванович! Уж нигде не даст промаху! Смотрите-ка, — кричали они другим, каков же наш храбрый эсаул! Княжна кабардинская дарит тебя богатым убором в знак памяти!» — «Браво! Браво, господин Победоносцев! — кричали другие. Ты нигде не посрамил имени русского героя, не пристыдил нас, но возвеличил твоих товарищей и подчиненных». — «Ну-ка, друзья, за благополучное прибытие нашего доблестного товарища выпьем круговую!» — вскрикнули последние; и Победоносцев не ранее восьми иди девяти часов вечера отделался от куражных своих однополчан и возвратился в свою палатку думать об оставленной своей милой Селиме.
Ночь покрыла уже мраком всю природу: только слышны были сигналы часовых, в цепи расположенных. Главнокомандующий, не доверяя еще кабардинцам, приказал, чтобы пушки и ружья были заряжены, и начальники аванпостов наблюдали осторожность: фитили горели в трубках, и канонеры с бомбардирами, лежа около своих орудий, попивали из своих манерок винцо, закусывали и говорили, что кому пришло на мысль.
Пехотинцы, казаки и кавалеристы сидели в круговниках около огня, шутили один над другим, чтобы от безделья чем-нибудь заниматься.
Казанского пехотного полка гренадеры, отличившиеся больше других в сражениях с кабардинцами, сидя около такого огня и разглаживая свои большие усы, жарили на деревянных вертелах баранье мясо и говядину, наливали из манерок в крышки их вино и, потчуя друг друга, закусывали этим жарким.
«Ну, теперь мы, братцы, вытянули по две чарухи и порядком закусили, — сказал старый, увешанный орденами и медалями гренадер своим товарищам, — так не угодно ли спеть сочиненную нами песенку на кабардинцев? Да смотрите: все хором и дружно, только не очень шибко. Ну, слушать же меня!» Крякает, кашляет и плюет; начинает песню, и прочие ему стройно подтягивают.
Кабардинец! Не хвалися
Ни лихим твоим конем,
Ни твоею меткой шашкой,
Ни безумным удальством.
Не таися за кустами,
Острой сабли не точи,
Чтоб негаданно, нежданно
Вдруг напасти на нас в ночи.
Мы для встречи вашей братьи
Приготовили штыки,
Сторожат вас чутким ухом
На курганах казаки.
Лишь попробуй только сунься!
Иль башку с широких плеч,
Будь она хоть семи пядень,
Но сумеем мы отсечь!
Берегись, иль будет худо!
Не кричи тогда: «яман!»
Как тебя казак удалый
Вмиг подцепит на аркан.
Иль забыли вы, что грозный
Наш трехгранный русский штык
По десятку, коль не боле,
Вас нанизывать привык?
А не лучше ль, чем бросаться
На неравный с русским бой,
Вам явиться к нам с покорной
И с повинной головой?
Под державой Николая,
Православного царя,
Жизни мирной и счастливой
Засияет вам заря,
Мы ж за матушку Россию —
Царство славы и добра —
Грянем с вами дружным хором
Наше русское «у р а!».
И, минувшего не помня,
Скажет русский вам солдат:
«Сядь отведать хлеба-соли,
Сядь со мной, любезный сват!»
«Браво, гренадеры, браво!» — вскричал кто-то при окончании песни, и солдаты, узнав в нем своего шефа, прекрасного, доброго и умного генерала, вскочили поспешно с мест своих и вытянулись в нитку.