— Нет, я не из таких, матушка… Я теперь, что обещал, так в нитку вытянусь, а заплачу. Хочешь, я пятьдесят рублей дам после свадьбы — согласна ли?
— Может, дашь, может, нет, а если обещаешь, так и записочку дай.
— Зачем записку? Разве честное слово хорошего человека недостаточно?
— Ноне, батюшка, и записка-то так ненадежна, а уж куда честное слово! Ведь бабочку-то тебе рекомендую за первый сорт: графиня, истовая графиня!
Делать нечего, выдал записку.
— Ну-ка, прочти, кормилец, грамотку-то, я ведь читать-то не горазда.
Привелось ей прочитать. Дормидоновна, подобрав записку в ридикюль, раскланялась и ушла.
Целая неделя прошла в приготовлениях. Каждый день шлялась ко мне сваха, наконец наступил желанный день.
Глава VIПЕРВАЯ НОЧЬ
Разряженные в пух, мы совершили свое бракосочетание. Попойкам и поздравлениям не было конца. То и дело жаловались на горечь водки, и мы почасту целовались. Старые холостяки товарищи даже с завистью поглядывали на меня и мою молодую половину. Как было видно, она всем понравилась. Тут нечего толковать, скажу одно, что я не делал слишком роскошной свадьбы: с моей стороны было десятка полтора гостей, а со стороны невесты две-три размалеванные барышни, да и только. Согласно условию с чертом, выпустил его на свободу, и он, вежливо поклонись моей особе, скрылся.
Часов около двенадцати некоторые из гостей уехали, остались только люди свободные, «рыцари зеленого стола» уже расположились играть в карты, как моя нежная половина подошла ко мне:
— Милый мой, у меня что-то дурна голова. Позволь мне удалиться.
Находя это весьма естественным, я подал ей руку и повел в спальню.
— Друг мой! — сказала моя половина, — я не могу выносить, когда лежу в постели, света свечи, прикажи подать лампу с самым маленьким огнем.
Рассчитывая, что это составляет маленькую экономию для кармана, я исполнил желание супруги и ушел к гостям. Там, играя по маленькой, я совершенно забыл, что я женат, и провел всю ночь до пяти часов утра. Гости стали расходиться и, пожелав мне всего, чего только в этом случае желают, оставили меня одного. Тут я вспомнил о своей половине. Кстати, я желал и сам заснуть, после ночного бдения и порядочной холостой попойки.
Прихожу в спальню — и что же? О читатель! Есть ли что гаже, что хуже и что старее на свете такой фигуры, какую я нашел на своей постели? Я протираю глаза, думаю, что у меня не вышел хмель из головы — нет, не кажется! Пощупал нос, не сплю ли я? Нет, не сплю.
Не доверяя своему собственному зрению, я побежал к кухарке.
— Фетинья, а Фетинья! — расталкивал я крепко спавшую кухарку, после таких трудов, как свадьба.
Фетинья протерла глаза и сидя глядела на меня.
— Что надоть? — едва проговорила она, опомнившись.
— Фетинья! Да где же молодая-то, куда она делась?
— Авдотья-то Павловна? Эна! Да она, поди, в спальне спит.
— Какое спит! Там не Авдотья Павловна. Там спит черт, а не Авдотья Павловна! — повторил я.
— С нами крестная сила! Вы, батюшка Максим Авдеич, видно, тово… чересчур с непривычки заморской кислятинки хватили, а оно вам, видно, с непривычки не годится.
— Полно врать, дура! А ты, стало быть, какую-нибудь знакомую сволочь водкой поила, а она, видно, искала, искала дверей, да и попала в спальню, завалилась на чужую кровать, да и думает, что у себя дома. Пошла! Выгони!
Я толкнул кухарку, и та побежала в спальню, творя молитву и крестное знамение.
Я шел за нею; вошли, кухарка отдернула занавес кровати, подошла к спящей, взглянула, покачала головою, потом тихо подошла ко мне и еще тише сказала:
— Ведь это — Авдотья Павловна, она самая и есть.
Если бы она меня ударила обухом по лбу, по затылку или по чему попало, мне было бы вынести гораздо сноснее, чем это колкое замечание; я скрипнул зубами и только мог сказать:
— Срезался, черт возьми, срезался!
Между тем как я глядел на эту фигуру жалкой своей половины, кухарка опять подошла ко мне и шепнула тихонько, чтобы не разбудить спящую:
— Пожалуйте сюда.
Я подошел к столу.
— Извольте видеть, — начала разбирать кухарка, — вот принадлежности, видите: это — зубы, это — коса, это — накладка, это — банка с румянами, это — белила, это — сюрмилы, чем брови чернят, — потом взяла бальное платье и, показывая кой-какие ватные накладки, сказала: — А это, сударь, понимаете, для чего?
— А черт их знает, для чего.
— Это, чтобы грудь у женщины была виднее.
В это время проснулась моя половина.
— Милый Максим Авдеич, ты еще не спишь? Бедненький!.. Поди ко мне, мой милый.
Но я был так далек от нежностей моей шестидесятилетней подруги, что готов был провалиться сквозь землю.
— Что вы, сударыня, делаете?! — сказал я с ожесточением. — Разве можно так обманывать? Ведь в вас, сударыня, только и есть, что одна кожа да кости, ведь краше этого в гроб кладут, а вы замуж собрались…
— Если бы на пути жизни не встретился такой милашка, как вы, — отвечала моя подруга жизни, — я бы не вышла замуж; ты взгляни на себя, мой бесценный! Как ты мил: твой взгляд, розовые щечки, твои прелестные баки, каштановые волосы — все прелесть!
Я не вытерпел и сорвал с ожесточением с головы парик.
— Каков я-то, сударыня? Каков я? ты гляди! ты погляди! ты погляди! — кричал я с ожесточением.
— Ах! — крикнула подруга и упала в обморок в постель, взглянув на мою гладкую, как у татарина, голову.
— Один хорош, другая — еще лучше! — молвила Фетинья и побежала в кухню досыпать.
В досаде я вышел в гостиную, где еще стояли остатки вчерашнего великолепия, и выпил с горя целый стакан ямайского нектара.
Глава VIIДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН
Прошло часа четыре, а я, в жару мечтанья привалясь на диване, заснул крепким сном в кабинете, как меня разбудила моя супруга.
— Друг мой, вставай! — сказала она.
Я взглянул на нее, и та же красавица, какой я видел ее вчерашний день во время брачного пира, представилась мне.
— Ах, черт тебя возьми, Авдотья Павловна! Ты — просто волшебница! Часа четыре назад я готов был тебя раздавить, а теперь готов принять тебя в свои объятия, — и мы даже поцеловались при этом.
— Друг мой!.. И все так, неужели ты думаешь, что все на свете просто и красота не имеет подделки; всюду хитрость и обман — будь покоен. Ты сам в парике… тоже меня обманул, что на это скажешь?
Я засмеялся. И, примиренный необходимостью с своим положением, думал: хоть она и стара, все же приберу денежки и выкуплю свой домик.
Подали самовар, напились чаю и уже готовились сделать три-четыре визита, как я услышал звонок. Отперла кухарка дверь. Вошел прилично одетый мужчина.
— Здесь живет Авдотья Павловна?
— Здесь. Что вам угодно? — отвечал я.
— Нельзя ли мне их видеть? Мне их нужно.
Жены не было в комнате, и я осмелился спросить о причине его посещения.
— Их самих мне бы хотелось повидать.
— Я, как ее законный муж, вероятно, имею некоторое право на вашу откровенность?
— Дело, милостивый государь, очень просто и нисколько не секрет: они изволили взять напрокат искусственные брильянты, так я за ними пришел.
От этой новой штуки своей барыни я чуть не закричал и побежал в комнату своей престарелой супруги.
— У вас, сударыня, новые штуки. Кроме того, что с вашей молодостью вы способны только в богадельню, вы еще щеголяете в чужих брильянтах.
— Так что ж? Это потому, что я не люблю никаких драгоценностей.
Сделав кой-какие визиты, я возвратился с своей супругой домой. Не успел снять верхнего платья, как ко мне вошли б комнаты нежданные посетители.
Эти посетители были прибывшие господа для списывания моего дома.
Я должен был повиноваться постигшей меня участи и молча подчинил всю свою недвижимость тщательному осмотру.
— Это что такое, друг мой? — спросила меня жена.
— Пришли описывать мой дом, — отвечал я с убийственным хладнокровием.
— За что?
— За долги.
— Как? Разве ты столько должен, что подвергаешься опасности лишиться дома?
— Да, сударыня. Невестке на отместку! За то, что вы так обманули меня, судьба наказывает вас. Я лишаюсь и дома, как лишился женской молодости.
Жена упала в обморок.
Когда она очнулась, никого из посетителей не было.
Жена сидела с одного краю стола, я с другого.
— Обманщик! — сказала она мне.
— Обманщица! — отвечал я.
— У тебя дом заложен. Ты обманул меня!
— У тебя вставленные зубы. Ты меня надула как теленка.
— А ты гол, как татарин!
— А у тебя чужая коса и французская накладка.
— У тебя дом продадут, и ты будешь «странствующий рыцарь».
— Так выкупи! У тебя есть деньги.
— У меня ни гроша! Я бедна как мышь.
— В таком случае нам остается только и дела, что заниматься умножением нищих, — заключил я. И тут вспомнил про чертенка, сделавшего со мною такую скверную штуку, — Это все черт меня попутал!
— И меня тоже… — подтвердила супруга.
— Еще эта Дормидоновна подрезала меня… сдула с меня расписку на пятьдесят целковых, — сказал я.
— А с меня двадцать пять взяла деньгами вперед.
Я протянул руку своей бедной половине, она страдала одинаково со мною. Мы оба были виноваты, оба взаимно обмануты и оба бедны.
— Друг мой, прости меня, — сказал я своей старушке.
— Друг мой, прости и меня, — отвечала супруга.
— «Нищий на нищем не ищет», — заключил я.
— Это правда! — отвечала моя супруга.
Я на основании этих аргументов прогнал Дормидоновну, пришедшую за деньгами, и на третий день меня потащили по моей расписке к мировому{11}.
И оказал же черт услугу — по век не забыть.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ИВИН И. С. (КАССИРОВ)АВТОБИОГРАФИЯ
Я родился 1 сентября 1858 года в семье крестьянина в деревне Старая Тяга Московской губернии Можайского уезда Пореченской волости, принадлежавшей к владениям графа Уварова