ех, кто это показывал общественности. Вот в чем проблема, я думаю.
— Может… Не знаю, — сказал я. — Но ведь грань морали все равно стерлась, размылась, ее больше нет. И это сделали мы, журналисты, телевизионщики. В одной программе мы льем слезы о найденных родственниках, а в другой без жалости препарируем чью-то судьбу.
— Тогда почему ты пошел на журфак? Неужто ты хочешь это все изменить, сделать журналистику лучше?
— Нет, — я покачал головой. — Мне просто интересно, смогу ли я остаться в этой клоаке человеком. Нет, не святым, не праведником, по канонам религии, просто обычным, нормальным, порядочным человеком.
— И как сам думаешь? Сможешь?
— Думаю, что да! Но боюсь только, что мне будет тяжело, очень тяжело. И под конец моей жизни этой самой порядочности и человечности останется во мне очень, очень немного.
— Ты классный парень, Андрюха. — Она подошла ко мне и поцеловала меня в нос. Просто так, по-детски, немного игриво. Она была психологом и почувствовала, что именно это мне сейчас было надо, а не какой-нибудь французский навороченный засос.
— Будут проблемы с компом, звони, — сказал я, записывая на бумажке свой домашний телефон, при этом отчетливо осознавая, что она мне больше не позвонит никогда.
Саша долго оправляла одежду, расчесывала свою длинные волосы, заплетала их в косу. Потом мы зашли к директрисе, я отчитался о проделанной работе, похвалил компьютер, при этом, кстати, ничуть не покривив душой, и на этом распрощался и с этой школой, и с девственностью, и со многими своими комплексами, которые присущи слишком уж заумным молодым людям в восемнадцатилетнем возрасте.
Несмотря на усталость и некоторую опустошенность я даже не стал подъезжать на автобусе, а пошел домой пешком. Мне было надо очень многое обдумать, причем сделать это сразу, пока впечатления не потускнели, окончательно став одним из эпизодов моей, как я искренне надеюсь, долгой жизни.
Я думал над словами Саши, моей первой в жизни женщины, которая, кстати сказать, отнеслась к этому с должным вниманием, за что я ей благодарен до сих пор. Мы говорили о многом, но больше всего меня поразила мысль о том, что большинство семейных пар на самом деле живет без любви. Просто обоих супругов устраивает совместный секс, быт. Они понимают, что пора бы обзавестись семьей, затем года через два-три в свои законные права вступает привычка жить с этим человеком, каждый день его видеть. Затем они либо учатся терпеть некоторые неудобства совместного проживания, либо расходятся. Еще я думал о том, почему эти несчастные женщины терпят мужей-алкоголиков. И мне в голову пришла мысль о том, что лучше уж быть женой алкоголика, чем вообще одной. Если мужик худо-бедно, но приносит домой деньги, если он чаще просто засыпает, чем начинает ее бить, бить жестоко и цинично, зная, что она ему не ответит, то его можно терпеть, если, конечно, это происходит достаточно редко. А уж если раз в две недели, приняв не слишком много, он займется с ней сексом, невзирая на то, что на нее любой другой нормальный мужик не посмотрит — так это вообще замечательно.
Мне кажется, что чем человек старше становится, тем больше его лицо напоминает его внутренний мир. Я видел благородных, действительно красивых пожилых людей. Видел, но только на портретах на обратной стороне книг, где нередко публикуется краткая информация об авторе. Еще я таких людей редко, но все же встречаю на улице. Таких благородных, не путать с благообразными, стариков. Которые, не опускаясь по уши в клоаку жизни в эпоху больших политических перемен, сумели все-таки отвоевать себе место под солнцем и остаться в живых. Но таких мало.
И тогда я отчетливо понял, что теперь знаю разницу между тем, что значит заниматься сексом и заниматься любовью. К своему вящему ужасу, я начал понимать, что любви по сути нет. Она застыла где-то в вышине, в ярко-синем небосводе, она была в глазах того незнакомца в белом, имя которого я боюсь произносить даже про себя. И эта любовь была во мне. И она причиняла мне великую боль, муку и наслаждение, но теперь во мне рациональное победило эмоциональное, и я ужасом понял, что меня это устраивает.
Как ни крути, секс — штука очень приятная и гораздо лучше этого дурацкого пива и тем более водки. А еще я понял, что секс — это великое искусство, сродни литературе или музыке и ему надо учиться, здесь недостаточно иметь крепкое здоровье, нервы и быть страстным. Мне было нужно мастерство, мне как воздух было нужно мастерство в сексе, и тогда все женщины могли бы лечь к моим ногам, ну или почти все, если когда-нибудь я этого захочу. Но я так же отчетливо понял, что без любви не будет никогда ни нормальной семьи, ни детей. И не прав был мною так любимый Лев Николаевич Толстой. Не нужно сохранять во что бы то ни стало семью, идя ради этого на любые жертвы. На этой страшной поговорке «стерпится — слюбится» люди и построили свою цивилизацию лжи, подлости и абсолютного бесчестия, а теперь винят во всем кого угодно кроме самих же себя.
Когда я вернулся домой, мама уже была дома. Я отрапортовал ей об успехах в налаживании компьютера, честно сказал, что ее подруга очень мерзкая и некрасивая женщина. После разговора с мамой я включил компьютер, проверил электронную почту, по которой пришло подтверждение о получении статьи. Затем я повернул настольную лампу таким образом, чтобы свет падал на лоджию, и продолжил чтение. Ведь книги не в пример лучше людей. Да, они могут разочаровать, или ты сам можешь со временем разочароваться в одной из них. Но книга в отличие от человека никогда не сможет предать тебя, потому что ровные ряды букв остаются там неизменными. Просто иногда ты читаешь там то, что хочешь прочитать, а не то, что есть, и тем самым себя обманываешь. Я закурил и перевернул очередную страницу книги и очередную страницу моей жизни.
Глава 4. Мой Вергилий
В эту ночь мне снова снилась пустыня, египетские колесницы и звон бронзовых мечей. Однако сражение было совсем другое. Противников египтян я не мог идентифицировать, тем более не стоит забывать, что это был всего лишь сон.
Проснулся я в хорошем расположении духа, и в голову мне тут же пришла мысль, что я теперь полноценный мужчина. И эта мысль меня весьма обрадовала. Часов в двенадцать я позвонил в редакцию, узнал, что моя статья при должной редактуре вполне ничего. Но меня тут же озадачили новой темой, ради которой мне придется тащиться на другой конец города и разговаривать с каким-то нудным типом, который будет соловьем разливаться о своем успешном бизнесе и рассказывать, какой он крутой и каких высот он достиг, вкалывая в поте лица.
Ну да ладно, мне сейчас был нужен experience[3] и именно благодаря таким вот редакционным заданиям, я его постепенно и буду набирать. Я позвонил мужику, мне назначили на три часа дня, и я убил оставшееся до выхода из дома время на чтение и обдумывание умных вопросов, которые этому самому мужику я буду задавать.
Интервью прошло гладко, мужик, как я и предполагал, разливался даже не соловьем, а целым разноголосым хором певчих птиц, а затем снабдил меня кучей всяких проспектов и брошюр о своем сверхприбыльном и, что самое главное, общественно полезном бизнесе. На этом мы с ним и распрощались. Выйдя из бетонных стен, пропахших кофе и офисной техникой, я направился к метро. Мне вдруг захотелось присесть где-нибудь на парапете и выпить пивка. Но места подходящего не было. Тогда я прикинул, что могу прокатиться еще три остановки до метро «Пролетарская», а оттуда до моего дома ходит автобус N 299. А там я как раз и куплю пива и, уютно устроившись у окошка автобуса, буду любоваться проносящимся за окном пейзажем. Подобная перспектива меня более чем устроила, и я немедленно решил претворить свой план в жизнь.
Едва я вышел на Пролетарской, как увидел хвост уходящего от остановки автобуса N 299. Уже тогда, в 1998-ом году, автобусы стали ходить более ил именее стабильно и я точно знал, что следующий пойдет минут через 10–12. Я направился к маленькому магазинчику, взял себе бутылку холодного пива и, примостившись на перилах возле входа в метро, закурил сигарету.
Было около шести. Весь стоявший на остановке народ уехал на показавшем мне хвост автобусе, и я какое-то время пребывал в гордом одиночестве, наслаждаясь тенью и пивом.
И тут я увидел ее. До сих пор могу отчетливо и ясно вспомнить, какие мысли посетили меня, когда я впервые на нее посмотрел. Она подошла к автобусной остановке, огляделась по сторонам, затем достала из сумочки длинную дамскую сигарету и закурила. На вид ей было 26–27 лет. Она была высока, стройна, я бы даже сказал — излишне худощава. На ней были обтягивающие брюки темно-коричневого цвета и рубашка, концы которой были завязаны на пупке узлом. Длинные черные волосы скрепляла темно-синяя бандана. А еще я помню, что в тот день на ней были огромные солнцезащитные очки.
Она приняла позу полнейшего удовлетворения жизнью, и мне тогда показалось, что даже ожидание автобуса было для нее каким-то приятным занятием. Я сразу увидел в ней натуру, полную жизни, отчаянно желавшую просто радоваться жизни вопреки всему на свете. Но я также почувствовал, что за этим внешним спокойствием, вальяжными манерами скрывается какое-то внутреннее нетерпение, ожидание чего-то нового: людей, событий, эмоций. На мгновение мне даже показалось, что я когда-то где-то ее видел, но вот когда и где — не помню. Я знаю, что такое нередко случается с едва знакомыми людьми, которые сразу же чувствуют взаимную духовную близость и искренне удивляются, как это им раньше не доводилось встречаться, ведь мир на самом деле так тесен.
Честно признаюсь, мне сразу же захотелось подойти и познакомиться с этой женщиной, узнать кто она такая, чем живет. Я чувствовал в ней внутренний огонь, силу и опыт, которыми она со мной охотно поделилась бы, если бы я ей пришелся по душе. Если бы…
В том-то и дело, что я абсолютно не знал, о чем может говорить с такой уверенной в себе женщиной восемнадцатилетний парень, который только вчера распрощался со своей невинностью. Но я так же отчетливо понял: или сейчас, или никогда. Мне тогда показалось, что другого такого шанса у меня больше не будет. Между тем я увидел, что на противоположной стороне остановился автобус. Там была конечная остановка. Сейчас он выгрузит пассажиров, совершит разворот и подъедет сюда. И тогда будет уже поздно, тогда уже будет не то время и не то место. И я, сделав большой глоток