— Нет, — торопливо, пряча глаза, ответил Щербицкий, — мы едем решать вопросы плана.
— Ну, зачем же так? Я не комсомолец и не малец в пионерских штанишках. Не надо, Владимир Васильевич, шутить со мной. Вы едете на пленум ЦК КПСС. Я член ЦК КПСС. Соболь и Кальченко — кандидаты в члены ЦК. Я с правом решающего голоса на пленуме ЦК КПСС, они — совещательного. Так, может быть, кто-то из них останется на хозяйстве, коль речь идет о том, что нужен первый зампред Совмина «на хозяйстве»? Но даже если мы все втроем поедем вместе с вами, то есть еще девять замов, и из них можно выбрать, кому остаться здесь. На Украине ведь ничего не произошло чрезвычайного.
— Ну, зачем вы вот так начали? — досадливо и даже с какой-то обидой попрекнул меня Щербицкий.
— Это не я начал, это вы начали. И, как я понял, вы сказали, что мне в чем-то не доверяют и на пленум ЦК я не еду.
— Я так не сказал.
— А почему тогда меня на пленум не пускают? Кто решил, что одни члены ЦК едут на пленум, а другие нет? Может быть, есть утвержденный список, кому ехать, а кому не ехать? Тогда покажите его и назовите причины, по которым вы меня настоятельно оставляете здесь. Любопытно узнать, кто его утвердил? Даже если это решение Президиума, я имею право его оспорить на пленуме.
Щербицкий растерялся:
— Нет, так нельзя. Зачем вы — в присутствии всех?..
— А где здесь посторонние люди? Здесь сидят члены и кандидаты в члены ЦК КПСС, члены ЦК компартии Украины. Неужели есть члены ЦК, которым не доверяют? И потом, почему бы им не знать, что происходит? Нет, Владимир Васильевич, так не пойдет, — сказал я твердо. — Я поеду на пленум как член ЦК. Для этого не требуется вызова. Тем более я знаю, что это последний для меня пленум как для коммуниста, еще состоящего в партии.
— Ну, ладно, ладно, — замахал он на меня руками и быстро всех отпустил.
Я пошел к себе. Вскоре в кабинете раздался звонок Щер-бицкого по правительственной связи:
— Владимир Ефимович, вы у себя еще будете?
— Да, пожалуйста, сколько надо.
Через некоторое время снова звонок:
— Знаете что, если мы с вами встретимся завтра в девять утра?.. Или нет, зайдите ко мне сейчас.
Он снова пытался мне повторить что-то о моей «незаменимости».
Я его перебил, сказав, что я не меняю своих решений, и вернулся в свой кабинет.
Новый звонок — уже со скрытой угрозой в голосе:
— Раз так, завтра с Шелестом будете встречаться!
— Ну, с Шелестом так с Шелестом. Где и когда?
— В девять часов утра.
— У него в кабинете в ЦК?
— Нет, в «Украине», в зале, где съезд проходит. Там у него кабинет есть, и там он вас примет. В девять часов утра, — повторил он.
Я удивился:
— А ведь на девять утра назначено совещание представителей делегаций по комплектованию ЦК компартии Украины.
— Нет-нет, перенесли на десять.
— Ну, если даже это предусмотрено…
— Нет, это не в связи со встречей с вами…
Подъезжаю к девяти в «Украину». Шелест принимает новые кадры: тогда избирался секретарем ЦК партии Погребняк и членом Политбюро— Сологуб, председатель украинского профсоюза. После них подошла и моя очередь.
Шелест, как я уже говорил, никогда прежде не был со мной в панибратских отношениях. Даже Брежнев порой обращался ко мне на «ты», по имени, мог обнять, допускал всякие шутки — создавал видимость, что мы с ним на равных.
Но Шелест никогда себе этого не позволял. Он со мной всегда был на «вы», всегда по имени и отчеству. А тут, смотрю, перешел на «ты». Стал по имени называть. Меня это очень насторожило.
— Так мы договоримся с тобой, Володя?
— О чем, Петр Ефимович?
— Да вот, что ты не поедешь. Я сейчас сниму трубку, позвоню, что мы оставляем тебя и что ты согласен.
— А зачем вам снимать трубку? Вам уже позвонили и сказали, что я должен остаться здесь. Этот вопрос уже решен в Москве. Только я не понимаю: на каком уровне он решался? Если на уровне Политбюро, тогда вы мне разъясните как член Политбюро ЦК, какие обвинения имеются в мой адрес, какие ко мне претензии, и покажите список приглашенных или, наоборот, тех кому запрещено быть на пленуме.
— Да нет, ну что ты, — он старался перевести разговор в шутку. — Давай договоримся, ударим по рукам, ты оставайся, мы съездим, и все будет нормально.
— Нет, Петр Ефимович, так не выйдет. Я все же не тот, кого может понукать всякий кому не лень. Я поеду.
— Значит, мы с тобой не договоримся?
— Нет, не договоримся.
И я тут же вышел от него. Буквально через час на еще не закончившемся съезде партии мне сказали, что после моей беседы с Шелестом из предварительного списка членов ЦК партии Украины мою фамилию исключили.
Конечно, это была воля Брежнева, Шелест— только исполнитель.
Я связался по телефону с Шелепиным и выяснил, что никакого официального списка «нежелательных» участников пленума никто не обсуждал и не утверждал. Я сказал Александру Николаевичу, что на пленум ЦК прибуду, несмотря ни на что.
Вскоре после этого мне позвонили из аппарата ЦК КП Украины и сообщили о приглашении на пленум в Москву. Очевидно, мой разговор с Шелепиным услышали и кто-то решил, что дело заходит слишком далеко…
Я уже больше не ждал ничьих разрешений, сел в самолет и вылетел в Москву. Было воскресенье. И больше, чем своей «победе», я радовался предстоящей встрече с семьей.
Конечно же, в составе членов ЦК у меня было немало друзей и хороших знакомых. Одним из них был первый секретарь Мордовского обкома партии, заменивший меня в свое время в Азербайджане, Елистратов. Он позвонил мне, и мы условились встретиться.
Идти к нему в гостиницу не хотелось, встреча у меня дома тоже была нежелательной. Так что часа два мы с ним гуляли у нас перед домом в парке.
Говорили о разном.
Он рассказал о своей встрече с Шелепиным и поделился намерением выступить на пленуме с критикой Брежнева.
Я кивнул в знак поддержки такого намерения и оглянулся по сторонам. Мой опытный глаз заметил штук пять автомобилей с чекистами. Было ясно, что запрет подслушивать и следить за членами Центрального Комитета и другими высокопоставленными функционерами, строго соблюдавшийся в мое время, предан забвению. Подозрение переходило в уверенность. Даже соседский сын, увидев из окна всю эту картину, поспешил в парк с детской коляской и предупредил нас о слежке. Мы откровенно стали рассматривать чекистов, чтобы те поняли, что раскрыты.
Елистратов вернулся к себе в гостиницу. На другой день он не пришел на пленум. Ночью к нему в номер спустились его «друзья» по работе в Азербайджане — генерал Цвигун и Алиев, пришли вроде бы проведать и поговорить. Заказали ужин. А ночью «скорая помощь» увезла Елистратова в больницу, где он и находился до конца пленума. Официальный диагноз: «тяжелое отравление алкоголем». Что же касается Цви-гуна и его друга Алиева, то они на другой день были в полнейшем порядке и присутствовали на заседании. Более того, они сели слева и справа от меня как старые знакомые, но мне-то была понятна эта «рассадка».
Елистратова в итоге не избрали в новый состав ЦК, а потом и вовсе отправили экономическим советником в Афганистан.
Еще не зная всего, что случилось с Елистратовым, по дороге из дома на пленум я был в высшей степени осторожен.
У меня было недоброе предчувствие, да я и имел на это право. А разве трудно устроить так, думал я, что по пути в Кремль случится небольшое дорожно-транспортное происшествие, и мне придется остаться на месте как свидетелю или — в худшем случае — отправиться в больницу для осмотра или лечения? И все, из-за чего я так стремился в Москву, потеряло бы свой смысл.
От моего дома до Кремля недалеко, примерно полчаса ходьбы. Когда вышел из дома, вроде бы ничего особенного не заметил, а выйдя на улицу Герцена, которая прямо идет на Манежную площадь перед Кремлем, вдруг обнаружил, что за мной следят.
Одного из тех, кто шел за мной по пятам, я знал в лицо. Это был сотрудник КГБ, я его видел на каком-то инструктаже. Потом обратил внимание на женщину на другой стороне улицы. Хотя шли они порознь, но работали вместе.
Так мы дошли до самой Манежной площади, а у перехода к Кремлю задержались. Здесь всегда много машин, да я и нарочно остановился. Моим наблюдателям спрятаться было некуда — недалеко был только табачный киоск. Мужчина, чтобы чем-то заняться, подошел к киоску. «Хорошо же, — злорадно подумал я про себя, — сейчас я тебя проучу!» Молниеносно ушел за угол здания и там остановился.
Все это длилось несколько мгновений. Мой преследователь, выйдя из-за киоска и не обнаружив меня, заметался. В тот момент, когда он мчался мимо моего укрытия, я вышел и остановил его:
— Теперь отправляйся к своему начальнику и скажи ему, что плохо работаешь, — приказал я ему, как в старые времена. — Ты потерял объект наблюдения, и более того — я тебя разоблачил!
Само пленарное заседание стало чистейшей воды комедией. На пленуме отсутствовали более пятидесяти человек, которых не пожелали пригласить. Вначале было решено раздать отчетный доклад всем членам ЦК, а затем собраться и обсудить его. Но произошло непонятное: Брежнев за пятнадцать минут доложил основные тезисы, то же самое сде-л ал Косыгин, и пленум, который должен был работать целый день, завершился через сорок минут после начала. Дискуссии не было.
На XXIV съезд КПСС меня уже не позвали, мотивируя это тем, что члены ЦК, не избранные делегатами съезда, не приглашаются. Так мне объяснил Щербицкий. Идти же туда по удостоверению члена ЦК, без приглашения я счел для себя унизительным.
От мысли выступить открыто с критикой Брежнева, если она и возникала у меня в голове, я окончательно отказался. Кто бы меня поддержал? Опубликовать что-то подобное в печати тоже было невозможно.
Но я по-прежнему верил в советскую систему, верил даже тогда, когда ее высший руководитель немногого стоил…
Почему Брежнев так боялся, что кто-то из нас — я, Шелепин или Елистратов— появится на пленуме?