При этом Вентцль недвусмысленно дал понять, что в противном случае не исключено, что Москва получит сведения об уже совершенных, мною преступлениях при первой сделке. У меня выхода не оставалось. Мне стало ясно, что передо мной не просто представители фирмы «Вольф», а что я имею дело с немецкой разведкой, что я попался и что двух путей мне уже не дано. Я дал согласие на совместную работу и таким образом стал агентом немецкой разведки».
Незамедлительно на руководящую по шпионажу роль выдвигается Артнау, которому отец дает следующую характеристику: «— крупный работник разведывательного немецкого аппарата. Обладает большим умением разговаривать с людьми в смысле вербовки и втягивания их в разведывательную работу…»
Отец регулярно получает шпионские задания, если не через Гильгера (о нем позже), то встречаясь непосредственно с Артнау либо в Берлине, либо в Москве. Например, «На этом же свидании (Берлин, 1929. — В.Ж.) Артнау предложил мне все же использовать свои старые связи по торгпредству для шпионского освещения данных о различных отраслях советской промышленности».
«За время моей работы в Цветметимпорте в 1929,30 и 31 годах мне очень часто приходилось бывать заграницей и, в частности, в Германии. В каждый из моих приездов происходило свидание с Артнау… Во время этих встреч мною передавались Артнау шпионские материалы…»
Первый сигнал о возможно мифическом происхождении Артнау я получил, знакомясь с протоколом судебного заседания, на котором отец заявил, что «Артынов — это им вымышленная фамилия и его в природе не существует». Но Артынова не существует и в показаниях. Логично предположить, что по ошибке стенографистки (или кого там еще) в Артынова трансформировался именно Артнау.
Дальше — больше. Обратимся к протоколу допроса от 23 мая 1939 г. Это первый допрос, на котором упоминается имя Ежова, к тому моменту уже арестованного.
«— Я скрыл от следствия на первом допросе тот факт, что я был завербован для сотрудничества с немецкой разведкой в 1932 г. тогдашним заведующим промышленным отделом ЦК ВКП(б) Ежовым И.Ил.
Хорошенькое дело. Но ведь мы только что узнали, что завербован Жуковский был в конце 1927 года и что затем его интенсивная шпионская деятельность развивалась как выполнение регулярных заданий Артнау. А теперь выясняется, что ни о каком Артнау тогда отец и слыхом не слыхивал. Снова обращаемся к майскому допросу.
«ВОПРОС: — А вы знали Артнау?
ОТВЕТ: — Нет, не знал и сообщил об этом Ежову. Ежов сказал мне, что если в дальнейшем Артнау обратится ко мне за содействием, ему надо всячески пойти навстречу в предоставлении различных экономических справок и сведений».
И далее:
«ВОПРОС: — По приезде в Берлин вы связались с Артнау?
— Да, по моем возвращении в Берлин, в конце 1932 г., ко мне в торгпредство явился Артнау. Он отрекомендовался чиновником Министерства хозяйства и попросил предоставлять ему справки экономического характера, необходимые, якобы, Министерству хозяйства для более благоприятного разрешения в дальнейшем вопросов советско-германских торговых отношений. При этом Артнау сослался на «нашего общего московского знакомого», но открыто не назвал фамилии Ежова». (Допрашивали тридцатилетний Шварцман и Шкурин. К этим исполнителям сталинского правосознания мы вернемся в главе «Реабилитация», где отвечать на вопросы придется уже им.)
Ну а что говорит сам Ежов? Передо мной протокол его допроса, проведенного месяц спустя — 21 июня 1939 г.
«ВОПРОС: — В показаниях от 26 апреля этого года вы упомянули фамилию бывшего вашего заместителя по НКВД СССР Жуковского.
Вы показали, что германский военный атташе в Москве Кестринг, направлявший вашу шпионскую работу в пользу германской разведки, вам назвал Жуковского в качестве связника между вами и им. Однако по данным следствия вы скрыли тот факт, что с Жуковским еще до этого вас связывало совместное сотрудничество с германской разведкой.
Насколько это соответствует истине?
ОТВЕТ: — Признаюсь, что по шпионской работе в пользу Германии я был связан с Жуковским еще с 1932 г.
То, что это обстоятельство я пытался скрыть от следствия, объясняется только моим малодушием, которое я проявил в начале следствия: я пытался преуменьшить свою личную вину, и так как шпионская связь с Жуковским вскрывала мою более раннюю связь с германской разведкой, мне на первом допросе об этом трудно было говорить.
— …когда вы стали германским шпионом?
— …я завербован в 1930 г. в Германии… В 1930 г. я работал зам. наркома земледелия Союза ССР».
Весной этого года Ежов во главе советской делегации командируется на ежегодную Кенигсбергскую сельскохозяйственную выставку. В Кенигсберге пробыл свыше двух недель. «За мною ухаживали, оказывали мне всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника Министерства хозяйства Германии Артнау».
Вместе с консулом СССР в Кенигсберге Линде Ежов, откликаясь на приглашение, посещает Артнау в его имении вблизи Кенигсберга. Пробыл там весь день, «…я проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками». (Звучит искренне.)
Знакомство продолжилось и вне латифундии.
Артнау «часто платил за меня деньги в ресторанах… Я против этого не протестовал…
Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау, и я часто, не стесняясь, выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе…
Иногда подвыпивши, я бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и существующим партийным руководством.
Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау провести ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и с.-х. машин, в решении которых была крайне заинтересована Германия». «Артнау и завербовал меня в качестве агента немецкой разведки». Вербовка осуществлялась при замаскированном участии консула Линде, который пригрозил сообщить в Москву о чрезмерной откровенности Ежова.
Так рождаются шпионы. Возможно, приемы вербовки носят отпечаток национального своеобразия той или иной страны, и хорошо бы с этим познакомиться на примере того же персонажа, благо Ежов, согласно постановлению суда, работал еще в пользу английской, польской и японской разведок. Увы, такой возможности у меня нет, поскольку в деле хранятся только те материалы (протоколы допросов), которые как-то связаны с Жуковским, а последний скромно шпионил лишь для одной, немецкой разведки.
(Поразительный феномен: большинство советских евреев вельможного ранга дружно шпионили во славу автора «Майн кампф». Антисионисты — вперед!
Впрочем, ночные трудяги из НКВД указанным антагонистическим противоречием не смущались. Процитируем М. Шрейдера7. Идет его допрос. Место действия — Ивановская тюрьма. Время — год 1939-й, когда уже Лубянской империей безраздельно правил Берия.
«— Ах ты, фашистская гадина! — заорал мой бывший подчиненный. — Тебе не видать должности полицмейстера, которую обещал тебе Гитлер!
От такой чуши я остолбенел.
— Неужели ты не знаешь, Кононов, — попытался разъяснить ему я, — что Гитлер истребляет евреев и изгнал их всех из Германии? Как же он может меня, еврея назначить полицмейстером?
— Какой ты еврей, — к моему удивлению изрек этот болван. — Нам известно, что ты — немец и что по заданию немецкой разведки несколько лет тому назад тебе сделали для маскировки обрезание».)
На упомянутом выше допросе от 21 июня Ежов повторил новую версию отца о том, что именно Николай Иванович бросил его в шпионские объятия Артнау.
Так был ли Артнау? Все же решительное «нет» сказать трудно. Так или иначе, но Артнау, задействованный в сюжет отцом, сослужил следователям хорошую службу в качестве главного болта, на котором держится версия о немецком шпионаже наркома и его зама.
А грубую нестыковку в разновременных показаниях отца профессионалы с Лубянки, видимо, засекли, однако исправлять по ходу дела не стали, но ограничились тем, что в обвинительном заключении начало шпионской работы датировано не 1932-м, а все же 1928-м годом.
Примечание. Заветный том 3 позволяет достаточно уверенно объявить господина Артнау неким типично Лубянским артефактом, потомком достославного поручика Киже, также фигуры не имеющим.
«Сведений на АРТНАУ в Центральном государственном Особом архиве СССР не обнаружено». И из другой справки:
«Просмотром архивных материалов на бывшее Германское посольство в Москве за период с 1922 по 42 г. установлено, что… Названные на предварительном следствии Ежовым и Жуковским Вентцль и Оттомар Артнау… не значатся».
Свое слово в судебном, заседании сказал и Ежов: «В 1930 г. я ездил в Германию, но помещика Артнау я там не встречал, в имение к нему не заезжал. Эта версия показаний мною выдумана и помещика Артнау в пригороде (видимо — «в природе». — В.Ж.) не существует, что можно легко в этом убедиться, проверив по справочнику.
Почему Жуковский дает в этой части обо мне показания, мне непонятно и я объяснить их не могу».
Возвращаемся к основному сюжету.
Шпионаж плюс троцкизм нуждаются в вознаграждении.
«…на текущий счет Биткера, а затем сменившего его по этой работе Квиринга, вносились отчисления… от переплат по заказам. Из этих средств через Биткера, а затем и Квиринга я получал суммы как оплату моей шпионской и троцкистской работы. В общей сложности за время моего пребывания в Германии я получил около 5—6000 долларов, расходовавшихся мною для своих личных целей. Никаких других средств после возвращения в Москву в 1933 г. я не получал, однако знал, что в нужный момент, заграницей, я был бы оплачен в нужных мне размерах из средств немецкой разведки».
Это уже интересно. Сумма в 5–6 тысяч долларов и сейчас нехилая, а в те годы была очень значительна. Куда же такой капитал подевался? Отец почти не пил, жили скромно. Из достойных упоминания вещей привезли патефон «Собачку», два велосипеда, да пишущую машинку, которую мама долго не могла продать, блюдя обязательство, данное на таможне. Мебель? Лишь детский столик и к нему стул фирмы «Нестлер», владевшей, мне кажется, особым секретом прочности, возможно, этот комплект и сейчас служит какому-нибудь народившемуся энному поколению. Меха, драгоценности? Да вы что?! Коммунисты ведь двадцатых годов. Интеллигенты. Да и запросы умеренные, а уж стяжательства и в заводе не было.