XX
Двадцать лет спустя, стоя вечером в той же комнате, Трави листал пальцем дела лиц, преследовавшихся при фашизме. Все они просили о помощи, о пенсиях, о восстановлении на работе. Вдруг на мгновение мелькнуло одно имя и тут же исчезло. Кровь бросилась Трави в лицо, в глазах потемнело. Он вынужден был сесть: сердце колотилось со страшной силой. Он снова принялся перелистывать страницы, но на этот раз медленно и с самого начала. Ему казалось невозможным отыскать это имя, и все же он его нашел. Преподаватель. В 1927 году осужден на два года Особым трибуналом. Двадцать лет потеряно из-за увольнений по политическим причинам. Просьба засчитать их в стаж и назначить пенсию. Адрес: улица Морганьи, 22.
Трави заметил, что рука у него дрожит, а сам он словно погружается в какой-то нереальный мир. На минуту он закрыл глаза. Когда он их снова открыл, ему показалось, что он перенесся лет на двадцать назад и что сейчас в такт с медленной пульсацией в висках идет новый отсчет времени. Тогда он снял трубку и набрал номер.
— Эмилио, — сказал он. — Это я. Тебе надо зайти ко мне на службу. — Другой рукой он заложил открытое дело.
— Да, срочно. Ты даже не можешь себе представить, что произошло.
Эмилио что-то буркнул в ответ, но Трави его прервал:
— Нет, ты только послушай. — Голос у него дрожал.
— Ты же знаешь, я проверяю заявления пострадавших от фашизма. — Он помолчал.
— И наткнулся на такое, что глазам своим не поверил.
— Нет, зря ты гадаешь. Ни за что не догадаешься. Мне самому никогда бы не пришло такое в голову, если бы все это не лежало передо мной на столе.
Трави прищурил глаза.
— Лози не прогадал бы, не наткнись я на это дело. Ведь автора заявления почти никто не знает, все сведения о нем уничтожены. В Министерстве внутренних дел о нем ни строчки.
Он криво усмехнулся. — Да, это он.
Когда они шли полутемной улицей, мимо обгоревших руин разрушенного бомбардировкой дома, Эмилио спросил:
— Неужели ты думаешь, что это его настоящий адрес?
— Может, это явочная квартира, — согласился Трави. — Во всяком случае, завтра узнаем.
— Обратишься в полицию?
— Нет, разве можно ей довериться, когда речь идет о человеке с таким прошлым? — Трави шел, почти касаясь стены.
— Пусть лучше под благовидным предлогом его навестит кто-нибудь из наших. А там вмешаемся и мы.
Они пересекли полосу света, падавшего из подвального помещения.
— Знаешь, мне даже не верится, — добавил Трави. — Подумать только, ведь он перевернул всю нашу жизнь!
— Не будь его, нас, может, и не сцапали бы.
— И твоего друга-врача. Кстати, — спросил он, помолчав, — с ним-то что? По-прежнему живет в Канцо?
— Да, в Милан он так и не вернулся. — Эмилио опустил голову. — Застрял в провинции и ни туда ни сюда.
Они шли по улице, освещенной фонарями.
— Мне всегда хотелось только одного, — продолжал Трави.
— Заполучить его в руки?
— Да, но не только для мести.
Трави обернулся к Эмилио, продолжавшему идти с опущенной головой. — А чтобы почувствовать себя свободным.
XXI
В особнячке под номером двадцать два по улице Морганьи, наполовину спрятавшемся за деревьями небольшого сада, прозвенел звонок. У калитки, положив руки на решетку ограды, стоял человек в рабочей одежде и терпеливо дожидался, пока ему откроют.
Прошла почти минута, но дверь не открывалась. Тогда рабочий снова нажал на кнопку и не отпускал ее до тех пор, пока на пороге не появилась худощавая женщина.
— Что вам угодно? — спросила она тонким голосом, оставаясь на крыльце.
— Газ, синьора.
— Подождите.
Женщина вернулась в дом, затворив за собой дверь.
Через некоторое время рабочий заметил, что занавеска в одной из комнат на нижнем этаже приподнялась и тут же опустилась.
Наконец женщина снова появилась на пороге.
— Иду, — сказала она, направляясь по узкой дорожке к калитке. В руках у нее был ключ.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она, отпирая замок.
— Проверить газовую установку, синьора, — ответил рабочий, поднимая с земли сумку и закидывая ее за плечо.
Женщина изумленно взглянула на него:
— Но ведь только что проверяли счетчик.
— Это другое дело, синьора.
— А у вас есть разрешение? — засомневалась женщина.
— Конечно, — вздохнул рабочий. — Вы синьора Брини?
— Да, — покраснела женщина.
— Направление на ваше имя.
Вынув из кармана спецовки бумагу, он вручил ее хозяйке.
Женщина прочла и вернула обратно.
— Хорошо. Входите.
Рабочий вошел в садик, а она закрыла калитку на ключ. Потом засеменила за ним по дорожке.
Поднявшись по ступеням, женщина вошла в полутемную прихожую.
— Там, — сказала она, показывая на одну из дверей.
Сделав несколько шагов, рабочий оказался в светлой кухне, выходившей в сад за домом. В окно виднелась стена, увитая плющом. Газовая плита стояла рядом с окном, и рабочий, поставив сумку на пол, присел перед счетчиком. Женщина осталась стоять на пороге.
— Я вас позову, когда кончу, — сказал, наполовину обернувшись к ней, рабочий. — Придется немного повозиться.
Женщина подошла к нему. — Что-то не так?
— Не беспокойтесь, — ответил рабочий, разглядывая счетчик. — Обычная проверка. Мы проводим ее во всем районе. Потом я должен объяснить вам некоторые правила. Есть еще кто-нибудь в доме?
Женщина заколебалась. — Почему вы спрашиваете?
— Видите ли, синьора, — сказал рабочий, поднимая кверху рычажок счетчика, — существуют правила безопасности, и надо, чтобы все их знали.
Женщина с минуту помолчала, потом сказала:
— Хорошо, не буду вам мешать.
Рабочий зажег одну из горелок, потом снова склонился к счетчику. Слышно было, как в кухне тикает будильник, стоявший на мраморной полке.
Как только рабочий услышал, что в прихожей закрылась дверь, он направился к окну и распахнул его.
На небольшом посыпанном галькой пространстве между домом и стеной сада не было никого. На шезлонге в углу лежала газета.
На цыпочках рабочий вернулся в прихожую. Первая дверь слева вела в небольшую ванную комнату с полуоткрытым окном, выходившим в сад.
Осторожно закрыв эту дверь, он замер на минуту перед следующей. Оглянувшись, нет ли кого вокруг, толкнул ее.
В комнате спиной к нему сидел мужчина средних лет в пижаме и из-за штор выглядывал на улицу.
— Извините, — сказал рабочий. — Я думал, здесь ванная.
Мужчина не двинулся с места и не обернулся.
Рабочий медленно закрыл дверь и прошел в ванную комнату. Когда он поднес спичку к нагревателю, газ загорелся голубым огоньком. Он услышал, как мужчина вышел из комнаты. Постучав по баку, рабочий прибавил газа.
Подождав минутку, он погасил огонь. Едва он вернулся на кухню, как на пороге показалась хозяйка и, слегка волнуясь, сказала: — Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь, пожалуйста, ко мне.
— Извините, — сказал рабочий, наклоняясь к счетчику. — Но мне нужно было проверить газ в ванной.
И добавил: — Через минуту я закончу.
Женщина снова удалилась. Слышно было, как она, понизив голос, говорит с кем-то за закрытой дверью. Потом она снова появилась на кухне.
— Извините, — выдавила она из себя через силу, хотя и весьма твердо. — Вы не могли бы дать на минутку ваше направление?
— Но вы уже его видели, — ответил рабочий, упираясь руками в полусогнутые колени.
— Мне нужно проверить одну вещь.
Она протянула руку и ждала. Рабочий снова вручил ей бумагу.
— Спасибо. Я сейчас.
Когда хозяйка вернулась, у нее был взволнованный вид. Пальцы слегка дрожали, когда она отдавала документ.
— Я закончил, — сказал рабочий, засовывая направление в карман. — В ближайшие три дня с десяти до одиннадцати газ не включайте. Понятно? Ваша установка, как и остальные в районе, пострадала от бомбежек.
Помолчав, он добавил:
— Поэтому нужно еще кое-что проверить. После обеда я приду со своим напарником. Вы будете дома?
— Да.
— Тогда до встречи, синьора, — сказал рабочий, поднимая с пола сумку.
Не прошло и часа, как рабочий снова подошел к калитке. Бросив взгляд на своего товарища и на Трави, стоявшего на противоположной стороне улицы, возле киоска, с газетой в руках, почти скрывавшей его лицо, он позвонил.
На этот раз шторы не шелохнулись. Подождав несколько секунд, рабочий позвонил снова. С улицы слышно было, как в доме звенит звонок. Отпустив кнопку, рабочий обернулся к Трави, который недоуменно выглянул из-за газеты.
— Звоните хоть целый день, все равно никто не откликнется, — сказала киоскерша, обращаясь к Трави.
— Вот как?! — пробормотал Трави, пытаясь изобразить изумление на лице. — Откуда вы знаете?
— Они уехали полчаса назад, он и жена.
— Как уехали?
— Так, навсегда. Так они мне сказали, — ответила киоскерша тоже с некоторым смущением. — Они мне оставили своего кота.
Трави попытался улыбнуться: — А мебель и все прочее?
— Этот дом в ведении Комиссариата по распределению жилплощади. А вы их знали?
XXII
Трави никогда не забыть чувства, которое он испытал, войдя в это пустое жилище. Оно напомнило ему музей в провинции, который он посетил несколько лет назад, где в одном из залов была воспроизведена обстановка буржуазного дома XIXвека. И здесь все было так же тихо и обезличено. Нет, сюда больше не вернутся. Он вспомнил, как киоскерша сказала «навсегда», и понял, что это правда. Больше всего его поразил безупречный, почти невероятный порядок. Обитатели дома были готовы, казалось, покинуть его в любой момент. Все необходимое для отъезда, похоже, было заранее приготовлено. Для отъезда без промедления и возврата. Только что покинутое жилище напоминало Трави постепенно остывающее бездыханное тело. Он вспомнил, что в дни подполья единственной реальностью для него было сознание временности, преходящести всего, что его окружало. Он знал, что нельзя привязываться к определенному месту, к человеку, предмету, и эта невозможность поддаться искушению любовью, дружбой, домашним очагом вызывала у него душевную боль. Нутром он чувствовал, что в сопротивлении искушению — его сила и спасение, но в душе горько завидовал своему воображаемому двойнику, который уступил бы соблазну. Те муки, которые он испытывал в течение двадцати лет, для Лози, видимо, еще продолжались. Неизвестно было, однако, так ли уж болезненно он их переживал. Представить себе это было трудно.
Когда Трави по прошествии какого-то времени вновь мысленно обращался к Лози, он замечал, что питал к нему не только ненависть. Его мучило странное желание: расспросить его, чтобы удовлетворить свое любопытство. Ему хотелось невозможного: разобраться в его внутренней логике. Хотя вряд ли он «вывел бы его на чистую воду», как сказал когда-то Эмилио. Но, быть может, это-то его и привлекало: сомнение, которому нельзя было поддаваться, ибо оно уводило в сторону.
Пока полицейский в присутствии Трави открывал ящики, тот размышлял о вполне обоснованных, но мешавших расследованию соображениях, которыми он руководствовался, на свою беду. Он считал, например, что Лози переменит имя, убежит за границу. А на самом деле тот не двинулся с места, получил жилье от Комиссариата по распределению жилплощади, потребовал восстановить непрерывный стаж. Чтобы отыскать Лози, достаточно было предположить, что он поступит подобно сотням других обыкновенных людей, а тот справедливо делал ставку на то, что они будут предполагать совершенно обратное. Но теперь Трави был уверен, что он в его руках. Не потому, что будет объявлен розыск, а потому, что Лози и дальше будет поступать таким же образом. Надежда встретиться с ним переросла в странную уверенность, с которой Трави трудно было бы расстаться.