– Пошто вам наш стрикулист? Бесшабашный человек, и весь об нем разговор.
Это притом, что сыщик его ни о чем не спрашивал…
На стук дверь открыли быстро. То ли молодой человек кого-то ждал, то ли собирался уходить. На пороге стоял тощий, плохо причесанный парень, в очках, с короткой бородой, более похожей на щетину.
– Большаков Всеволод Всеволодович? – официальным тоном спросил сыщик.
– Да. А вы кто, извините? Ежели насчет задержки квартирной платы, так я все объяснил дворнику.
– Позвольте войти.
– Да-да, извините.
В комнате оказалось не прибрано и вообще как-то неуютно. На столе лежали книги вперемешку с корками хлеба. Постель разобрана, хотя уже стоял полдень, а простыня вся серая… И окна выходят на выгребную яму.
– Я коллежский советник Лыков из Департамента полиции.
Студент так и сел.
– Из полиции? А в чем дело? Я… ничего такого не знаю. На лекции не хожу, это правда, но…
– Всеволод Всеволодович, я здесь по другому поводу. Вы ведь были ассистентом доктора Филиппова, так?
Большаков приободрился:
– Ассистентом, пожалуй, сильно сказано. Михаил Михайлович… Он настолько многоразвитая личность, что, как филолог, я много почерпнул из общения с ним.
– Как филолог?
– Да. Я же учусь на филологическом.
– А его аппарат вы видели?
Парень опять потупился:
– Э-э… Извините, вы имеете в виду…
– Да, подрывной аппарат, с помощью которого Филиппов хотел остановить войны.
– Видел. Но мало что понимал в этом. Михаил Михайлович иногда допускал меня до мелких работ, не требовавших ученой квалификации. Ну…
– Понятно, – кивнул сыщик. И задал вопрос в лоб: – Кто, по-вашему, мог убить доктора?
– Убить?! – вспыхнул студент. – Но ведь он умер от порока сердца!
– Филиппов был убит, в этом у полиции нет сомнений. Ловко все подделали, скрыли улики. Я веду дознание обстоятельств его гибели. Мне нужны ваши показания. Можно пока неофициально, в устной форме.
– Убит… – ошарашенно повторил Большаков. – А ведь я это подозревал. Ну, не подозревал, скорее предчувствовал.
– Поясните, Всеволод Всеволодович. Что вы предчувствовали, а главное, почему?
– Этот дикий человек Яков Грилюк вызывал у меня сильные опасения. Вы знаете про Грилюка?
– Я арестовал его неделю назад в Москве.
– Арестовали? Он сознался?
– В чем?
– В том, что именно он убил Михаила Михайловича.
– Господин Большаков, вы сперва поясните мне мотивы. Зачем ему это делать?
– Яшка – пацифист, он свихнулся на борьбе за мир. Писал царю, писал европейским монархам. Требовал прекратить все войны.
– Вот как? – удивился Лыков. – Это для меня новость. И что монархи?
– Не ответили, конечно. И тогда малоросс ударился в другую крайность, извините. А именно в анархизм. Не надо, мол, никаких царей, всех бомбами взорвать, и наступит царство свободы.
– Пусть так, но зачем для этого убивать ученого-изобретателя?
– А чтобы завладеть аппаратом и пустить его на революционные нужды.
– Но как мог Грилюк при своей необразованности решиться управлять столь сложным устройством? Надо быть физиком и химиком для этого. И не рядовым, а одаренным.
Большаков задумался, машинально при этом лохматя давно не мытые волосы.
– Извините… Он вообще человек решительных действий. Мало размышлял, много бегал. Все ждал баррикад, готовился к ним, брал уроки стрельбы в тире.
Лыков неожиданно для себя вдруг проговорился:
– Во время задержания Грилюк застрелил полицейского офицера.
– До смерти застрелил? – ужаснулся студент.
– Увы.
– Вот видите. Ему человека убить ничего не стоит, я всегда это чувствовал. И Михаила Михайловича он так же безжалостно…
Из глаз парня вдруг обильно полились слезы. Он отвернулся к окну.
– Извините…
Сыщик хотел подать ему воды, но в комнате не обнаружилось графина. Тогда он сказал в спину Большакову:
– Грилюк Филиппова не убивал.
– Как не убивал? – резко повернулся к Лыкову студент. – А кто же?
– Яшка Бешеный доктора натурфилософии не трогал, – повторил сыщик. – Он много зла задумал, это факт. Но к смерти Филиппова не причастен.
– Но…
– А какого вы мнения о Разуваеве?
– О Петре Никодимовиче? – Парень задумался. – Ну… э-э…
Коллежский советник молча ждал.
– Даже не знаю, что сказать. Он весь такой… заурядный. Но с большим самомнением. Себе на уме, денег мечтал много заработать. А какие деньги могут быть при Филиппове? Я думаю, он ждал, что Михаил Михайлович возьмет патент на свое изобретение и получит заказ от правительства. Вот тогда будут и деньги, и положение. Правая рука изобретателя, все такое…
– Но ведь доктор не собирался ничего этого делать, – возразил Лыков. – О чем прямо сообщал окружающим. Разве не так?
– Так, конечно. С одной стороны. А с другой – Разуваев был человек практический. Жена Михаила Михайловича в положении, вот-вот родится третий ребенок. Дочке требуется лечение в Ялте. Глядишь, и передумает доктор.
– Мог Разуваев убить своего учителя?
Студент сначала отшатнулся:
– Нет, что вы!
Но потом нахмурился:
– Хотя… От досады, что тот не намерен работать на правительство… И, стало быть, капиталов не будет. А еще от зависти!
– В каком смысле?
– В самом прямом. Филиппов был гениальный ученый. А Петр Никодимович – пустое место.
– Моцарт и Сальери? – вспомнил сыщик слова Грилюка.
– Да.
– Расскажите мне о тех опытах, в которых вы участвовали. Будто бы то были оптические эксперименты?
– Совершенно верно. В начале зимы Михаил Михайлович заинтересовался кристаллами. Купил много камней. Ну, тех, что подешевле: горный хрусталь, кварц, несколько гранатов, хризопразы… И стал с ними работать. Я ничего не понимал и не понимаю по сию пору, но то, что довелось мне увидеть, было удивительно! Из аппарата исходили какие-то неведомые лучи и создавали на стенах лаборатории красивые зыбкие картины…
– Лучи? Картины? Что за картины? – уточнил Лыков.
– Ну, светящиеся изображения. Будто фильма, но там нужно белое полотно для проекции, а эти висели прямо в воздухе вокруг нас. И были объемными! Очень красиво и непонятно. Не могу лучше объяснить, извините. Помню, что особо Михаилу Михайловичу удался портрет Пушкина. Он медленно вращался по ходу часовой стрелки…
– Где вращался?
– В помещении лаборатории. В воздухе. Где бы вы ни стояли, получали полную иллюзию абсолютного объема. Хотелось потрогать руками! И не отличишь живое от неживого, вот такая была иллюзия…
– Как Филиппов это сделал? – изумился коллежский советник.
– Я не знаю. Он предварительно собирал картины из обработанных кристаллов, а потом пропускал через них излучение. Которое фокусировал в линзы. Излучение проходило через вакуум. Не умею объяснить…
– А подрывной аппарат?
Большаков съежился:
– Был и подрывной аппарат. Страшно за ним наблюдать, честное слово! Сколько раз Михаил Михайлович получал ожоговые волдыри…
– Что у вас общего с Красиным? – вдруг резко спросил сыщик.
Лицо Большакова дрогнуло:
– С каким Красиным?
– Не прикидывайтесь, вас видели вместе.
– Это вам Грилюк рассказал?
– Всеволод Всеволодович, отвечайте на вопрос.
– Красин встречался со мной дважды.
– Спрашивал про опыты Филиппова?
– Да, – чуть слышно ответил студент.
– С какой целью?
– Я не знаю. С целью…
– Тоже обернуть это оружие на борьбу с монархией?
Большаков промолчал.
– И вы ему помогли? Ну?
– Помог… Извините.
– В чем заключалась ваша помощь? Вы свели их вместе? Филиппов и Красин встречались?
– Да. Они поговорили, и оказалось, что Леонид Борисович – очень хороший электротехник. Он понял Михаила Михайловича с полуслова. Даже дал несколько рекомендаций.
– Вот как? – удивился коллежский советник. – Красин Филиппову дал советы? И тот их принял?
– Я сам поразился. Красин – умнейший человек, смотрит прямо в корень.
– А вы знали, что этот умнейший человек – социал-демократ и сидел в тюрьме?
– Так Филиппов тоже социал-демократ… Был.
– Их знакомство имело продолжение?
– В ту встречу Филиппов набросал по просьбе Красина схему своего аппарата. И объяснил принцип его действия.
– Что?! – Лыков даже привстал. – Где этот документ?
– Леонид Борисович забрал его с собой. Но потом вернул Михаилу Михайловичу… через меня. Точнее, просил вернуть. А я забыл.
– Всеволод Всеволодович! Где бумага сейчас?
– Я не помню. Я поищу, можно?
– Ищите прямо сейчас, это очень важно!
Большаков взмолился:
– Но она не здесь, я с тех пор дважды менял квартиры! Дайте мне полдня, я постараюсь отыскать записку. Если хозяева не пустили ее на растопку…
Лыков был вне себя. Аппарат разрушен, часть архива сожгли жандармы, часть похитили немцы. И вот, оказывается, существует записка, в которой Филиппов собственной рукой все разъясняет. Или не существует? Размазня, щенок, как можно так обращаться с важными документами? Но ругать Большакова нельзя, нужно заставить его найти бумагу.
– Я поеду с вами.
Большаков смутился:
– Лучше я один, извините…
– Почему? Что вы от меня скрываете?
– Я оба раза съехал, не заплатив долги по квартире.
– То есть не съехали, а сбежали? – уточнил сыщик.
– Да… извините… И теперь мне придется проникать туда тихой сапой, с помощью дворника. Или вы соблаговолите заплатить за меня? Я буду очень признателен!
– Ну уж нет, – сыщик надел шляпу. – Вы здоровый молодой человек, не калека. Надо самому отдавать долги! Где и когда мы встретимся снова?
– Часов через пять. Но место должно быть не людное. В моем положении встречаться с полицией… Извините…
– Да хоть в Гражданке[29], хоть в Полюстрове. Говорите, где?
– Возле бассейна Обводного канала есть Глухоозерская улица. Я там раньше снимал квартиру.