[26] могла бы писать об Англии на санскрите.
Впрочем, в этой нашей с ним игре, подобные вещи не имели значения. Мужчинам, даже Усовершенствованным, трудно бывает выразить словами свою симпатию друг к другу. Соллоццо сделал Падму счастливой. Я был рад видеть мою Падму счастливой. Да, она больше не была моей. Она никогда не была моей, ведь Усовершенствованные никому не принадлежат, возможно, даже самим себе. Я был рад видеть ее счастливой, и верил, что в этом была заслуга Соллоццо, а не ее Мозга. Бутту тоже постепенно привыкала к жизни в Бостоне. Или, возможно, Бутту привыкала к своему Бо-бо. В общем, одно и то же, какая разница? Падма сказала, что Бутту совершенно перестала упоминать о своем Мозге.
Падму забавляли наши с Соллоццо беседы.
– Я так ревную! Вы вдвоем еще не собрались сбежать куда-нибудь?
– Да, да, сегодня поженились, завтра уже развелись, – крикнула Амма, которая подслушивала наш разговор. – Что это за мир?! Ни веры, ни морали. Ты хоть понимаешь, какое влияние твое аморальное поведение оказывает на Бутту? Ты хочешь, чтобы она стала наркоманкой? Она должна быть уверена, что когда вернется домой из школы, дома обязательно кто-нибудь будет. Ей нужны мать и отец. Ей нужна стабильность в доме. Никакая технология не сможет ей этого дать. Но продолжайте, живите, как хотите. Кто я такая, чтобы вмешиваться? Никто. Бесполезная старуха, которая все никак не умрет. Я не могу ждать. Каждую ночь, когда я закрываю глаза, я молюсь о том, чтобы не проснуться утром. Кому захочется такой жизни? Разве что домашним животным. Нет, даже они такой жизни не хотят. – Она улыбнулась и сменила тему: – Не обращай внимания, дорогая. Я знаю, ты желаешь Бутту самого лучшего. Как и любая мать. В Америке сейчас снег?
Все в порядке, как вроде бы любят говорить американцы. Пролистывая книгу Соллоццо "Роботы Эдема и другие истории", я подумал о том, как воспринимала наши с Соллоццо споры Велли. Помню, она слушала, раскрыв рот, пытаясь уловить, что вызывало у Соллоццо такое волнение. Она находила Соллоццо необычайно интересным. Называла его "Дядей-профессором", ведь в нее с рождения было заложено уважение: а) к белым людям, б) к Усовершенствованным, в) к людям, которые могли свободно говорить по-английски. Иногда она начинала подражать его жестам и его акценту, с которым он говорил по-английски.
Оглядываясь назад, я должен был предположить, что именно Велли будет сильнее всех прочих переживать из-за самоубийства Соллоццо. Да и как могло быть иначе? Психика Неусовершенствованных очень плохо защищена от ударов судьбы. Я позвонил Велли из офиса и попытался как можно мягче донести до нее это известие.
– Твой Дядя-профессор… он убил себя. Но не переживай слишком сильно. Амма ничего не должна узнать, поэтому будь сильной. Хорошо, Велли?
Я уже уладил с Падмой все юридические нюансы, поговорил с Бутту, рассмешил ее, все шло как по маслу.
Мы с Падмой решили не говорить ничего Амме на следующий день, а может, и вообще ей не рассказывать. В последнее время Амма быстро уставала. Зачем же нести лишнее бремя?
– Я должна позаботиться о его литературном наследии, – сказала Падма с улыбкой, ее глаза сияли. – Предстоит столько дел! Поэтому пока что мы останемся в Бостоне. Ты ничего не имеешь против? Наверное, ты будешь скучать по вашим беседам?
Стал бы я скучать? Думаю, я мог бы испытать это чувство. Но не видел в этом смысла. Со мной все было хорошо. Разве я не справлялся и с более тяжелыми ситуациями? Почему она спросила меня? Плакал ли я? Рвал ли на себе одежду? Скрежетал ли зубами? Но затем раздражение покинуло мое сознание, как уносит осенний ветер листья, окрашенные в цвета гнева. Это было так мило с ее стороны, что она проявляла ко мне участие.
– Почему Дядя-профессор убил себя? – спросила Велли в слезах.
– Он принял какое-то лекарство, остановившее его сердце, – объяснил я.
– Но почему?
Что почему? Почему это "почему" было таким важным для нее? Соллоццо проглотил пилюли, остановившие его сердце, с таким же успехом он мог броситься под грузовик, утопиться, полететь на Солнце, рассеяться в туман. Он умер. Как его Мозг позволил этому случиться? Я мысленно напомнил себе, что нужно поговорить с юристом. Искусственный интеллект должен знать, стоило ли затевать судебный процесс. Соллоццо не оставил последнего слова, если только в сборнике его рассказов не содержалось зашифрованного послания (а я нисколько не сомневаюсь, что он мог бы так поступить).
– Ай-ай, почему же он не попросил о помощи? – стонала Велли.
Я посмотрел на нее. Она явно не собиралась скрывать своего расстройства. Глядя на ее дрожащее лицо, я почувствовал, что внутри у меня будто что-то перевернулось. Я пытался сдержать улыбку, но она растекалась, словно волна, которая переросла в огромное цунами смеха, вырвавшееся из меня, а за ним последовало еще одно и еще. Я выл. Я ржал. Я топал ногами. Я смеялся даже после того, как у меня не осталось для смеха никаких причин. А затем я точно так же расслабился.
– Прости, – сказал я. – Я смеялся не над тобой. Можно даже сказать, что я вообще ни над кем не смеялся.
Велли взглянула на меня, затем отвернулась, ее губы шевелились. Бедняжка, наверное, совсем растерялась. Я мог бы проявить к ней сочувствие.
– Велли, почему бы тебе не сходить к реке? Прогулка пойдет тебе на пользу, и ты можешь сделать пожертвования в храме в память о Дяде-профессоре. После этого тебе станет легче.
Я понял, что дал разумный совет, когда она ушла, и был вполне доволен собой. Но Велли не вернулась с той прогулки. Тем же вечером я получил короткую записку. Она уволилась. Без объяснений, просто ушла, и все. Ее отец Раджан пришел забрать ее вещи, но ничего толком не объяснил, и, хуже того, не попытался извиниться. Это было как-то неприлично.
Все хорошо, что хорошо кончается. Падма и Бутту были счастливы в Бостоне. Возможно, в скором времени они вернутся. Я не хотел, чтобы Бутту забывала меня. Книга Соллоццо получит признание, которое заслуживает любой упорный труд, независимо от того, принес ли он кому-то пользу или же был совершенно тщетным.
– Ты не получишь удовольствия от книги, если будешь вот так пролистывать ее, – заметила Амма.
Я вернул книгу Амме. Она просто обожала книги! Чтение. Истории. Дорогая Амма. Ей было уже почти девяносто, но сколько же в ней сохранилось энтузиазма! Хорошо, очень хорошо. Я был рад, что у нее все еще оставался вкус к жизни. Другие ее сверстники уже превратились в мертвецов. Они дышали, ели, передвигались, но по сути были ходячими овощами. Технологии могли продлить жизнь, но не способны были пробудить волю к жизни. Амма вдохновляла своим примером. Я надеялся, что сохраню хотя бы десятую долю жизнелюбия в ее возрасте. Я стал высказывать Амме комплименты по этому, да и по другим поводам, но понял, что она уже погрузилась в книгу. Поэтому я вышел на цыпочках, стараясь не отвлекать мою любимую читательницу от текста.
Элис Сола Ким[27]
Произведения Элис Солы Ким (alicesolakim.com) публиковались в различных научно-фантастических журналах, в том числе в "The Cut", "Tin House", "McSweeney’s", "Lightspeed", а также в антологии "Лучшая американская фантастика и фэнтези 2017". Она получала гранты и стипендии от благотворительных фондов и организаций, занимающихся поддержкой писателей: от "Фонда Элизабет Джордж", "Колонии Макдауэлла", и "Писательской конференции Бред-Лоф". В 2016 году Ким была награждена "Премией Уайтинг".
Теперь жди этой недели
Тот раз, когда мы праздновали день рождения Бонни
Последние два часа на вечеринке по случаю дня рождения Бонни мы обсуждали дерьмовых мужиков и даже не подумали извиниться перед именинницей до того момента, пока нас не выставили на улицу, так как бар давно уже должен был закрыться.
Бармен вначале пытался дождаться, когда мы сами уйдем. Наша компашка уже в печенках у него сидела, но подходить к нам он не решался. Наши лица раскраснелись, а глаза воспалились, а исходившая от нас аура, или флюиды, или энергия была подобна раскаленным докрасна углям. Которые сначала разгорались яростным пламенем, а затем тускнели и становились черными.
И хотя бармен отличался поистине могучим телосложением, он нес на себе все это великолепие мускулов как старушка, пытающаяся утащить сразу много мешков с покупками. Он вздыхал и стоял, прислонившись к барной стойке, а мы попросту игнорировали его.
Филлида тщательными и уверенными штрихами делала наброски на салфетках. Со стороны она производила впечатление настоящей художницы, особенно если не видеть результата ее творчества.
– Нам нужна очень длинная рукоятка, – сказала она. – В качестве рычага. – На салфетке Филлида нарисовала саму себя: тело из палочек, небрежные каракули волос, похожие на стог черного сена – она стояла на пляже и держала в руке громадную вилку. На зубьях вилки Филлида нарисовала еще восемь человечков из палочек, которых она безжалостно швыряла в волны.
– Та-дам! – Она подвинула к нам салфетку. – Вилка-утопилка! Все, что вам нужно, чтобы за раз утопить больше одного мужика. Максимальная производительность – восемь мерзавцев. Совсем не обязательно использовать все зубья. Но жаль, если они будут пропадать без дела.
– Твою мать, дайте сразу пятьдесят таких! – заявила Девон и швырнула на стол свой кошелек.
Мы загоготали, кое-кто даже попытался подражать зловещему хохоту ведьм, ведь так было еще веселее, и чем дольше продолжался этот гогот, тем сильнее росла наша уверенность, что именно так и нужно смеяться: не потому, что нам радостно и светло на душе, а потому что мы были прожженными стервами, так что почему бы нам не посмеяться, почему не признать, что на свете все неоднозначно, почему бы не найти приемлемый для социума способ дать волю своему гневу?
Когда же бармен, наконец-то, выставил нас, и мы сгрудились все вместе на тротуаре, чувство неловкости вернулось. Как будто чары спали, а наши лица начали оплывать, словно свечи. Яд восторга испарился, осталась одна отрава, которая пропитала нас всех насквозь. Большинству из нас завтра нужно было идти на работу или на учебу, и, что самое ужасное, завтрашний день уже, по сути, стал днем сегодняшним.
Бонни единственная была чем-то встревожена. Именинница, обладательница пугающих, похожих на голубые льдинки волчьих глаз. Она предпочитала сдержанность и изысканность во всем, кроме ресниц, их она красила в густой черный цвет и старательно расчесывала. Каждый день каждую ресничку, иначе не получилось бы добиться такого эффекта. Она всегда подолгу торчала в ванной – там освещение было лучше всего.
– Прости, Бонни, – сказала я.
– Под конец стало совсем отстойно, – сказала Нина. – Извините, это я во всем виновата!
– Нет, да, прости, кажется, я переборщила! – нечто подобное сказала каждая из нас.
– Черт, мой кошелек! – воскликнула Девон и бросилась обратно в бар.
Между тем никто из нас не сказал: "Ха-ха! Разве не ужасно, что все мы подвергаемся изнасилованиям, домогательствам, надругательствам, харассменту, эмоциональному психосексуальному эквиваленту попыток залезть своими грубыми ручищами вам в мозг, надеть его себе на ладонь как бейсбольную перчатку или как куклу и помыкать нами, что регулярно проделывают наши парни, а также прочим бесчисленным кошмарам, которые происходят со столькими, столькими, столькими, столькими, столькими из нас, а мы даже не можем свободно говорить об этом так, чтобы потом нам не приходилось извиняться за наши слова?"
Не то чтобы в тот вечер я наговорила полным-полно всякой ерунды, но, разумеется, мне тоже пришлось извиняться. Потому что, хоть Бонни и улыбалась и, по ее словам, совершенно не смутилась тому, что празднование ее дня рождения вылилось в обмен мрачными историями, высказываниями ужасных мужененавистнических теорий, а также полным безнадежности смехом, мы понимали, как сильно это ее расстроило. Ей нравилось, когда все вокруг были счастливы, когда все было хорошо, в противном случае она начинала думать, что источником всеобщего огорчения становилась именно она. И ее это сильно расстраивало. В такие моменты нам хотелось пожалеть ее. А потом она начинала сердиться, рассуждать о нытье, пессимизме и…
– …что посеешь, то и пожнешь, – сказала Бонни. – Строго между нами. Я не хочу говорить это остальным, и, конечно, я отношусь с пониманием ко всему, через что им пришлось пройти, но ведь важно еще и то, что в какой-то момент нужно принять решение и больше не вести себя как жертва. Да, необходимо помнить и рассказывать о тех несчастьях, которые с тобой произошли, это важно… для исцеления или чего-то в этом роде. Но нельзя продолжать жить по-старому и надеяться, что из этого может получиться что-то новое.
Мы шли домой вместе. Я решила не отвечать. Затевать спор с Бонни – это все равно что… ну, представьте, что вы долго голодали, и вдруг перед вами появился длинный-предлинный стол, весь заставленный пирожными. Но если вы откусите кусочек хотя бы от одного из них, то затем вам придется съесть все эти дурацкие пирожные до одного.
Так было и с Бонни. Она совершенно не менялась. Была ужасно предсказуемой. Такое определение нельзя счесть комплиментом на свой счет, однако нам приятно бывает думать в подобном ключе о других.
К тому же Бонни могла быть замечательной подругой в классическом смысле этого слова. Когда у меня были тяжелые времена, она пригласила меня жить с ней в ее огромной квартире, хотя совсем не нуждалась в соседке, ведь она брала с меня только крошечную долю от арендной платы. В благодарность за ее щедрость я вообще не обсуждала с ней свои трудности.
На улице было шумно: много баров, много людей вокруг них, поэтому можно было сказать, что здесь небезопасно, но это ощущение угрозы казалось слишком разбавленным и рассредоточенным. Было такое чувство, словно в квартале устроили парад по случаю Хэллоуина, где все пытаются натянуть на свою душу различные личины: слюнявых вонючих оборотней, обрюзгших страдающих провалами памяти призраков, вампиров, хладнокровно замышляющих хлебнуть твоей кровушки.
На следующее утро мы проснулись опустошенными, разбитыми и в тяжелом похмелье. Самые близкие друзья обменивались текстовыми сообщениями вроде "Я нормально себя вела?", и тут же следовал неизменный ответ: "Просто замечательно!!!" (И это было двойной ложью. Никто не вел себя нормально. И мы все были просто не в состоянии справедливо оценить поведение друг друга.)
Мы все разом пришли к выводу, что никогда не будем вспоминать то, о чем говорили под конец празднования дня рождения Бонни, и постараемся забыть, что вообще слышали про:
– тот раз, когда врач-мужчина в студенческой клинике, слушая наше сердцебиение, положил ладонь на нашу грудь и сжал ее, и это был легкий, но явно намеренный жест…
– тот раз, когда мужчина вошел вслед за нами в вагон метро и стал нам рассказывать, какие мы красивые, а когда мы отказались дать ему номер нашего телефона, его поведение изменилось словно по волшебству, на смену липкой учтивости пришел испепеляющий гнев, он орал нам прямо в лицо с таким видом, словно еще чуть-чуть, и он набросится на нас с кулаками, причем казалось, что это может случиться в любую минуту, в то время как остальные пассажиры в вагоне делали вид, будто они находились где-то в другом месте и смотрели куда угодно, только не на нас…
– тот раз, когда мужчина незаметно снял презерватив во время секса…
– тот раз, когда мы не хотели, но все равно согласились…
– тот раз, когда мы не хотели, чтобы это произошло именно так, но это все равно произошло…
– тот раз, когда мы согласились только на часть чего-то, а в результате пришлось вытерпеть все…
– и так далее.
Тот раз, когда Бонни спала
Итак, мы сидели в баре. Слишком много народа, не все друг друга знали, но нам со всеми пришлось общаться за столиком в углу. Мы напоминали горстку птиц разных видов, которые все вместе клюют что-то на обочине дороги. Большие птицы, маленькие, красивые и невзрачные, мы все отщипывали маленькие крошки, не касаясь друг друга, не пытаясь драться за еду, даже не реагируя на присутствие других, словно вообще не видели друг друга, а перед глазами была только еда.
В том конкретном случае нашей "едой" стала Бонни. Она решила отпраздновать свой день рождения и собрала нас всех на это робкое торжество, поскольку достигла того возраста, когда, если назовешь себя старой, одни постараются поправить тебя, а другие – немного обидятся.
Бонни, как всегда, опаздывала. Опоздание вошло у нее в привычку, и она никогда не извинялась, возможно, потому что всегда потрясающе выглядела и считала, что ее шикарный внешний вид с лихвой искупал ожидание. И на нас это, видимо, тоже распространялось.
Дожидаясь ее, мы начали обсуждать список. Некоторое время назад в Интернете опубликовали список мужчин с сомнительной репутацией, которые совершали отвратительные поступки в отношении женщин, в основном сексуального характера. Кое-кто из присутствовавших за столиком мужчин стал ерзать на стульях, как будто это помогло бы им телепортироваться куда-нибудь в дальнюю даль, где они не чувствовали бы себя причастными. Или же они сидели с видом каменных истуканов с острова Пасхи, которым было совершенно нечего сказать по поводу дерьмовых мужиков.
Дверь распахнулась, в бар вбежала Бонни и остановилась напротив нашего стола. Она вспотела, и макияж размазался сливовыми разводами и обозначился черными кругами под глазами. Волосы спутались и липли к щекам. Вид у нее был не супер, но мы все иногда так выглядим, ничего в этом особенного нет, и мы оставили это без внимания. Мы решили, что, может, спросим ее потом, когда уже хорошенько выпьем.
– С днем рождения! – сказали мы.
– Сегодня точно твой день рождения? – спросил кто-то, вставая, чтобы обнять ее. Бонни позволила себя обнять, но сама ничего предпринимать не стала – ее руки были вытянуты по швам. Сначала она молчала. Оглядывалась по сторонам, отмечала все необычное, что было вокруг нее, смотрела на потолок, на бармена и напитки на нашем столе, как будто пыталась решить ту детскую головоломку, где нужно найти отличия между двумя похожими картинками. У нее был странный рассеянный взгляд. Она не смотрела на нас.
– Бонни?
– Мой день рождения? – ответила она слишком громко. – Да. Мой день рождения. В первый день месяца. Кролик, кролик!
– Мне кажется, ты должна была сказать: "Кролик, кролик"[28] рано утром, когда только проснулась, – заметила Нина. – Иначе не видать тебе удачи.
– Боже, неужели уже следующий месяц наступил? – спросил Скотт.
– И не говори, правда? – поддержал его кто-то.
– Я не имел в виду следующий месяц. Я о том, что сегодня начался новый месяц. Этот месяц.
– Да, понятно, понятно.
Бонни все слышала, как и все остальные: в баре было слишком тихо, и невозможно было притвориться, что ты чего-то не расслышал, даже если тебе этого и хотелось. Затем она подняла руку. "А НУ ПОТИШЕ, ЗАСРАНЦЫ! – зарычала она. – Хватит прикалываться надо мной. Хватит врать. Я повторяю это целый день, и это уже не смешно. Мой день рождения был на прошлой неделе, и мы все об этом знаем. Но вы опять затеваете точно такой же разговор. Неужели думаете, будто я могла забыть этот дурацкий идиотский долбаный разговор!
– Да ладно тебе, успокойся… – сказал Скотт, предпринимая мужественную попытку придать своему голосу оттенок тревоги за состояние подруги, а вовсе не обиды. Он обнял ее одной рукой, но Бонни оттолкнула его руку и покачнулась. Она прислонилась к кирпичной стене бара и обвела нас холодным оценивающим взглядом.
– Мне это не нравится. Бессмыслица какая-то, – проговорила она дрогнувшим голосом. – Этот розыгрыш. Вы впутали моих родителей, сделали что-то с моим телефоном и ноутбуком, так, чтобы… – Бонни осеклась. Она покачала головой, будто у нее шумело в ушах, резким движением выдернула что-то из своей сумочки и швырнула, не метя ни в кого конкретно (и попала Скотту прямо в бедро), а затем выбежала из бара. Скотт молча показал то, что она бросила. Сегодняшнюю газету.
Кто-то из нас ушел. Некоторые остались, заказали себе еще выпить, от души наобсуждавшись разных теорий и делясь своими тревогами. Причем все это дерьмо приобрело чуть ли не праздничный оттенок. Я не была близкой подругой Бонни, просто снимала с ней вместе квартиру, была ее соседкой-приятельницей, так что именно я пошла искать ее. Хотя понятия не имела, куда она могла отправиться. Бонни была не из тех людей, кто следует заведенным привычкам.
Я решила пойти домой. Открыв дверь нашей квартиры, я с огромным облегчением и легким удивлением увидела разбросанные по полу ботинки, куртку, сумочку, телефон и платье, которые вели к спальне Бонни. Ну конечно! Перед глазами тут же возникла картина: Бонни решила немного побаловать себя и слегка развлечься перед вечеринкой по случаю своего дня рождения, но что-то пошло не так, легкое развлечение оказалось не таким уж и легким, поэтому она явилась на праздник в таком сюрреалистично-полубезумном виде. Ну да.
Когда я постучала, Бонни тут же отозвалась.
– Это все сон! – громко крикнула она. Эту фразу она произнесла, неумело копируя британский акцент, словно бы цитируя фрагмент какой-то пьесы. – Не входи.
– С тобой все в порядке? Мы переживаем.
Я услышала, как заскрипела ее кровать, затем предприняла еще одну попытку:
– Тебе телефон не нужен? Он здесь.
– На хрен мой телефон! – заорала Бонни. – Он – фальшивка, как и ты, как и все! Хватит со мной разговаривать. Я должна сосредоточиться и проснуться.
Я оставила ее в покое. Собрала вещи и сложила их у ее дверей, написала некоторым знакомым, что с Бонни все хорошо, и она отсыпается, затем я посмотрела новости на своем телефоне и узнала, что один известный мужчина – тот, который активно выступал против сексуальных скандалов, направленных против других известных мужчин и вызвавших недавние недовольства (причем сексуальные скандалы, в которых были замешаны те известные мужчины, впервые были обнародованы еще в 1970-е и 80-е годы – не самое удачное время для людей, стремившихся добиться сочувствия общества) – так вот, как выяснилось, этот человек сам оказался далеко не безгрешным. Затем я чистила зубы и решила обойтись без зубной нити, а потом на меня навалилась такая усталость, словно из моего тела с громким бульканьем вытекла половина крови, вымывая всю энергию и адреналин, и я с трудом доползла до постели.
На следующее утро Бонни исчезла, ее комната выглядела так, словно по ней пролетел торнадо, большой чемодан тоже пропал. Прошло несколько дней, но от нее не было вестей, поэтому я решила позвонить ее родителям. Я вообще-то раньше не общалась с ними, но надеялась, что смогу найти какую-нибудь информацию о них среди ее счетов. Однако я так и не сделала этого. Бонни любила своих родителей и не хотела беспокоить их, но так же Бонни ненавидела своих родителей и не хотела впадать в еще большую зависимость от них, которая и так была почти стопроцентной, а в связи с обоими вышеизложенными фактами, она старалась не показывать им своих слабостей.
Несколько дней спустя Бонни написала мне сообщение и попросила не звонить родителям. Я ответила ей, что не звонила им, но собиралась, впрочем, если бы уж я решилась, то сделала бы это несколько дней назад, и вообще, где она, черт возьми, находится? Ответа не последовало. Ну что ж, если ей захотелось играть в эти игры, пускай играет. А пока квартира оказалась в полном моем распоряжении. Замечательно!
Тот раз, когда мы несли полную чушь
– По-прежнему никаких вестей?
В баре осталось только несколько человек из нашей компании. Подавленные и одинокие, как будто всех нас разом бросили любимые, с которыми мы состояли в полиаморных отношениях.
– Думаете, она забыла?
– Про свой день рождения?
– Или нашла занятие поинтереснее. Не хочу на нее наговаривать… но это в духе Бонни.
– Я сочувствую людям, родившимся в богатых семьях. По сути все, ради чего стоит жить, кажется им абсолютно никчемным. Понимаете, если жизнь вас ни к чему не подготовила, и вы не научились разбираться со всяким дерьмом, то со временем можете превратиться в человека, который постоянно меняет свои интересы, и рано или поздно ему все наскучивает, все теряет какую-либо ценность и смысл. И тогда приходит уныние.
– А я сочувствую самой себе.
– Проблема Бонни не в унынии.
– Верно, для нее главное, чтобы внешне все казалось милым и приятным.
– Да, – согласились мы все. А затем – началось…
– Когда пропадает ощущение всеобщего счастья и благополучия, она начинает злиться. Даже в ярость приходит. И это так странно видеть в человеке, который обожает все светлое и радостное.
– Нет… ее нельзя назвать деспотичной. Она не из тех тиранов, которые любят причинять боль и страдания. Она радуется, когда все люди счастливы. В особенности ее друзья.
– Но это совсем не то же самое, что помогать кому-нибудь стать счастливым.
– Все дело в том, что она получила при рождении все, ну вы понимаете, она белая, богатая, хорошенькая, и это сильно сказывается на ее поведении. Это как болезнь.
Пока остальные продолжали обсуждение, Филлида тихонько поинтересовалась, как у меня обстояли дела. Она единственная из присутствующих знала немного о ситуации, сложившейся на моей последней работе. Я там познакомилась с одним мужчиной, который продолжал работать в том месте. Его имя попало в онлайн-список мужчин, замешанных в нехороших историях. Однако с ним ничего не случилось. Как не случилось и со многими другими мужчинами из этого списка. Это было то самое "ничего", которое иногда сопровождается взрывами эмоций и ужаса, тревогой и гневными мыслями в духе: "Надо же что-то предпринять!", однако подобные мысли никогда никого не побуждают к действиям, а в конечном итоге все сходит на нет и ни к чему не приводит.
Филлида заглянула мне в глаза и взяла со стола вилку.
– Так бы и проткнула его вот этой вилкой! – Ой, она была такой милашей. Почему же мы не стали близкими подругами?
Стоп, это случилось, потому что на вечеринке по случаю дня рождения Девон я увидела, как Филлида болтала и весело смеялась с тем самым мужчиной, хотя я знала, что ей все было известно. Возможно, они общались всего несколько секунд, возможно, Филлида нуждалась в профессиональной услуге. А может, она просто растерялась и потому была с ним вежливой. Такое тоже бывает. Но после того случая я решила, что никому больше не стану рассказывать о случившемся, потому что, если я потом увижу, как эти люди дружелюбно с ним общаются, мне захочется тихонько исчезнуть, как собаке, которая уползает под порог дома, чтобы родить там щенков, и буду в одиночестве залечивать свои скорбные раны. Теперь я это знала. И да, разумеется, даже если я никому ничего не буду рассказывать, все равно существовал шанс, что кто-нибудь из моих знакомых станет мило общаться с тем мужчиной, и это все равно причинит мне боль, но не такую сильную. В таком случае я не буду уверена в том, что они пренебрегли мной и предпочли проявить вежливость к насильнику.
Я знала, что просила слишком о многом, но и слишком малого мне не хотелось просить. Это была правильная доза, принимая во внимание, как часто люди подводят нас. Мы все совершаем страшные ошибки. Все мы.
Я улыбнулась Филлиде, а сама посмотрела на Нину, которая доставала салфетку. Я окликнула ее, и она подняла глаза.
– Как там твоя история с призраком? – спросила я. Детали были душераздирающими, печальными, отвратительными, но она всегда была готова обсуждать их. Мы были единственными, кто ей верил. Для нас это было все равно что вечеринка по случаю Хэллоуина.
Деррик перебил нас. Он поднял свой телефон, как пачку жвачки в рекламном ролике. (Убери его, Деррик, все равно никто не сможет прочитать ни слова на экране.) Бонни наконец-то ответила ему. Она сказала, что у нее все замечательно, и попросила всех оставить ее в покое.
– С ней точно все в порядке?
– Она прямо так и сказала? Вот стерва!
После этого мы разошлись по домам, снедаемые чувством вины из-за того, что наговорили столько гадостей про нашу подругу, да еще в ее день рождения.
Прошла почти неделя, но от Бонни все не было вестей. Я ела гранолу, и на мне были одни только старые и до неприличия растянутые трусы, когда услышала шуршание ключа в замочной скважине. Я бросилась к креслу, на котором лежал помятый плащ Бонни и успела только прижать его к подмышкам, но все равно была рада тому, что в дверях сейчас появится Бонни, и я воскликну: "Где же ты была, подруга?!" И: "Я прикрываюсь твоим плащиком словно рекламным щитом, только потому что на мне сейчас самое ужасное белье!", но дверь открыла, и вошла вовсе не Бонни, а пожилая пара лет шестидесяти с небольшим, вид у них и без того был весьма печальный, а тут еще вдобавок им пришлось лицезреть меня.
Поскольку я была почти голой, они сперва решили, что я являлась тайной пассией Бонни, а когда узнали, что на самом деле я – тайная соседка Бонни по квартире, о которой они никогда прежде не слышали, то облегченно вдохнули, а я, пользуясь их растерянностью, начала врать напропалую.
Иногда люди с деньгами не желают делиться ими с теми, кто в них отчаянно нуждается, и точно так же они не проявляют сочувствия и не верят тем, кто стал жертвой какой-нибудь несправедливости, ведь нужда подразумевает под собой потребность во внимании, а кроме того, подобные ситуации, когда ты начинаешь испытывать нужду, делают тебя отвратительным и неполноценным, поэтому одна только мысль о том, что им придется взаимодействовать с тобой, становится для них просто фу какой гадостной, когда же ты даешь деньги, проявляешь сочувствие или доверие, то тебе, так или иначе, приходится вступать во взаимодействие с нуждающимся.
Поэтому я решила немного пофантазировать, и выдала себя за писательницу (за художницу не получилось бы, так как в квартире не было ни одной картины), создающую экспериментальные литературные произведения (мне не хотелось, чтобы мои книги можно было легко отыскать, ведь на самом деле это не представляется возможным, так как этих книг просто не существовало), которые в основном публикуются в Китае (я не была китаянкой, но они все равно не заметили бы этого, так почему бы не запутать их еще больше?), а сейчас я работаю в университете неподалеку и живу там же, но у меня в квартире оказалось дырка в крыше прямо над… ээ… гостиной. Мы с Бонни познакомились…
– …на… на в-вечере после открытия художественной галереи. Когда я рассказала ей о том, как ужасно шумели рабочие, сколько было мусора и какой они устроили разгром, она предложила пожить у нее какое-то время, и это была такая удача! Если бы не Бонни и ее щедрость, я просто не смогла бы продолжать мою работу.
Неплохо, неплохо! Культурный багаж, намеки на то, что я не нуждалась в деньгах, жилье или в чем-либо еще, а также то, что я была иностранкой, хотя это было абсолютной ложью, зато теперь я стала выглядеть еще безобиднее в их глазах. (Собственно, поэтому я и сочинила такую историю.)
Родители Бонни успокоились и стали благостно улыбаться, как истинные белые англо-саксонские протестанты. Я тоже немного расслабилась. У матери Бонни был седой аккуратно уложенный боб, а сама она – полной, высокой и грациозной, в шелковой блузе цвета серого компьютера, которая издавала легкое шуршание. На ее шее, пальцах и в ушах поблескивали паутинки тонких цепочек с драгоценными камнями. Роскошь ее внешнего облика была подобна океану: такая же бесконечная и абсолютно не вычурная. Все, что было темного и гротескного в ее душе, она прятала в громоздкой сумочке, которая висела у нее на правом локте. Сумка была яркого золотисто-коричневого оттенка, ее украшали ремешки, черные цепочки и вощеные шнурки.
Отец Бонни выглядел совсем не так интересно.
– Вам известно, где она была? – спросила я.
Они сообщили мне, что Бонни приходила к ним вчера, жутко уставшая, и рассказала дикую историю о неделе, которая повторялась снова и снова. Мать сказала:
– Бонни утверждала, будто ездила в Новую Зеландию, чтобы убедиться, была ли и там сейчас та самая неделя. Она выбрала место наугад, но ей там очень понравилось. За исключением того, что там тоже была прошлая неделя.
– На самом деле там была эта неделя, – уточнил ее отец.
Они пытались успокоить Бонни, но она настаивала на том, что прожила эту неделю несколько раз, перечисляла новости о секс-скандалах, полицейских-убийцах и массовых расстрелах, как будто передавала невероятно ценные сведения из будущего, а не рассказывала то, о чем с легкостью смог бы догадаться абсолютно каждый. Они накормили ее обедом, предложили выпить снотворного и лечь спать, надеясь, что она поживет у них какое-то время. Разумеется, они подумали о том, что стоило бы обратиться в клинику, возможно, положить ее в стационар или лечить амбулаторно, чтобы она стала принимать лекарства, но когда утром зашли к Бонни в комнату, оказалось, что она сбежала.
Они обыскали комнату Бонни, а затем, мучаясь от чувства вины, решили поскорее заглянуть ко мне. Ее мать сказала:
– Поймите, я не черствый человек. Но как она могла доказать правоту своих слов? Ведь это же просто невероятно. Может, нам стоило поведать ей какой-нибудь невероятный секрет, чтобы, когда Бонни снова будет проживать ту же самую неделю, она смогла бы пересказать его нам, тогда мы сразу бы поняли, что она говорит правду и в действительности уже прожила эту неделю в прошлом?
– А что, если та неделя не повторялась? – спросил отец Бонни, проматывая сообщения на своем телефоне. – Нам троим придется всем вместе вступить в будущее, в котором мы все будем связаны ужасной тайной, известной теперь Бонни. И все это будет впустую.
Я спросила:
– А почему нужно обязательно рассказывать большую и ужасную тайну?
– Еще страшнее было бы, – продолжала мать Бонни, – если бы она оказалась права и смогла это как-нибудь доказать. И постоянно доказывала бы нам, что она – наша дочь Бонни – обречена снова и снова проживать одну и ту же неделю. А мы были бы обречены проживать эту неделю вместе с ней и ничего не смогли бы поделать. Память стала бы нашим проклятием, забвение – спасением, или наоборот, а может, и то и другое.
– Ужасно жить с осознанием всего этого, – поддержал ее супруг.
– Мы не можем и не хотим ей верить, – сказали они.
Я проводила их до двери. Они оставили свой номер телефона и попросили позвонить, если я что-нибудь узнаю. Они также сказали, что я могу оставаться в квартире столько, сколько захочу. Я открыла рот, чтобы поблагодарить их, но тут отец Бонни сказал:
– Ах да, вам же теперь придется платить арендную плату в отсутствие Бонни… – и тут он назвал такую сумму, которую было бы уместнее написать на листке бумаги и тихонько положить его на стол. Но нет. Он произнес эту сумму вслух.
Я стояла, вытянувшись в струнку, так что мой череп, казалось, в любую минуту мог отделиться от позвоночника, и улыбалась, как медалист на пьедестале.
– Разумеется. Спасибо вам. – Я до сих пор прикрывалась плащом Бонни, как будто это было маленькое платье без бретелек на бумажной кукле, только в отличие от бумажной куклы, у меня была еще и тыльная часть. В среде, к которой принадлежали родители Бонни, можно признаваться в том, что ты далек от совершенства, но никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя смущаться. Когда я показывала им, где находятся наши спальни, я пятилась назад, двигаясь легко и плавно, как стюардесса.
Как только они отошли на достаточное расстояние, я захлопнула дверь и тяжело рухнула в кресло. Плата за квартиру, которая, кстати, принадлежала им, была просто немыслимой. И разумеется, пойти мне больше было некуда. Как насчет того, чтобы уменьшиться в размерах и стать крошечной, как фасолинка? Вот было бы здорово – стать такой же маленькой, сухой и твердой, скатиться с ложки или вилки, так, чтобы о тебе забыли на год или, может, на два. Но даже в качестве фасолины у меня было будущее. Я все еще могла вернуться к жизни или подобию жизни, когда пройдет достаточно времени и не останется уже больше того дерьма, с которым мне придется разбираться. Может, через девять или десять лет.
Бахрома на кушетке внизу зашевелилась. Бонни высунула из-под кушетки голову, а затем и сама выползла оттуда. Я обрадовалась, что первой появилась именно ее голова, а не рука или нога, и мне не пришлось кричать от ужаса.
Она взобралась на кушетку и откашлялась.
– А тебе не откажешь в изобретательности, малышка.
– Тебе тоже, – сказала я виноватым голосом, вспоминая тот дурацкий разговор в баре.
– Я поступила неразумно, – сказала она. – Я должна была понять, что не стоило приходить к родителям. Это было пустой тратой времени. – Она рассмеялась. – Если такое вообще возможно. Они пытались сделать мой последний день невероятно скучным. Пришлось потихоньку улизнуть из их дома ночью. Я пришла сюда и легла спать под кушетку, потому что мне казалось, что здесь я буду в безопасности. И я оказалась права.
– Обычно я так не вру.
Она пожала плечами.
– Ври сколько угодно. Ври по-крупному. Знаешь, все это не имеет значения.
Это был самый странный разговор, какой у нас только был с Бонни.
– Они меня напугали. Твои родители – та еще штучка. То есть надо было бы сказать "штучки"? Но нет. Они вдвоем – это одна штучка. – И странной в этот момент была не только Бонни. Я не отставала от нее.
– Не волнуйся, – сказала она. – Тебе не придется платить за квартиру.
– Ты не сказала им, что находишься здесь?
– Нет. Скоро же опять начнется прошлая среда. – Она снова пожала плечами, но сделала это намного позже того, как закончила говорить, и было неясно, к чему относился этот жест. Пыль поднялась в воздух, а затем опустилась на Бонни, и она стала выглядеть как древняя, сильно поврежденная статуя молодой женщины, как будто она вообще была не из этой эпохи, и, несмотря на мягкий овал ее лица, круглые щеки и тонкие, едва заметные морщинки на лбу и под глазами, она знала, что ей предстояло бесконечно долго проживать один и тот же отрезок времени, и немыслимое количество раз все будет одним и тем же.
– Совсем скоро, – сказала Бонни.
Я встала.
– Мне нужно одеться, – сказала я. Мне вдруг стало очень страшно. – Я жутко опаздываю. А ты отдыхай. Хорошо?
Пока я быстро шла по коридору, меня преследовал тонкий нежный голосок Бонни. Она пела строчку из песни, которая звучала как: "Покажи свои, – ее голос задрожал и стал почти хриплым, – трууууууууусиииииики… – а затем добавила отчаянным и полупридушенным голосом: – Деееетка!"
В такой забавной импровизации не было ничего необычного – соседка по квартире пытается подшутить над тобой, потому что ты шатаешься по дому как распоследняя лохушка, но мне от этого легче не стало. Меня не покидал отвратительный страх, – та ужасная его разновидность, когда не знаешь причину своего страха и в чем он, собственно, заключается. Чем все это закончится? Пение Бонни было невероятно грустным, тоскливым. Ты понимаешь смысл шутки, но гораздо важнее для тебя эта заунывность ее интонаций, именно она врезается в память.
Тот раз, когда Бонни не обрела бешеную популярность
Когда утром Бонни сообщила, что не будет праздновать свой день рождения, никто не придал этому серьезного значения. Предлог был вполне благовидным. К тому же никому не хотелось тащиться куда-то в среду вечером.
Оказалось, что это время она потратила на то, чтобы записать странное, претенциозное, сумбурное видео, в котором она просто сидела посреди комнаты, хотя выглядела при этом потрясающе, и предсказывала события, которые произойдут на этой неделе. Например, что многими нами любимый актер окажется отвратительным типом, который считал, что в сексе важны только его желания, и, приступая к сексуальным ласкам, в какой-то момент переставал слушать возражения женщины, и так повторялось снова и снова, пока женщина не сдавалась окончательно. Примерно то же самое происходит, когда кот постоянно прыгает на кухонный стол, и в какой-то момент ты просто устаешь в очередной раз сгонять его на пол. Только в данном случае речь шла о том, что человек нарушал границы дозволенного, занимаясь с тобой сексом. И кот тут ни при чем.
(Возможно, подобное происходило со многими из нас – и это точно случилось со мной – но тема была довольно щекотливой, на таком обычно стараются не заострять внимание, к тому же рассказ Бонни был сумбурным, и никто не понял, о чем она говорила в этом видео, пока на следующий день имя того актера не появилось в газетах. Однако мы решили, что она просто каким-то образом узнала об этом заранее. Она знала некоторых людей, которые общались со знаменитостями.)
Бонни правильно предсказывала победу ряда спортивных команд. Это могло произвести некоторое впечатление на тех, кто интересовался спортом. Лесные пожары. Стрельбу в Белом доме. Отдельные высказывания президента, которые он сделает через несколько дней, и которые ничем не отличались от того, что он говорил прежде, поэтому они ничего для нас не значили, как в случае с котом, который так часто запрыгивает на кухонный стол, что ты уже не пытаешься помешать ему и даже не обращаешь на него внимания, так как все равно не можешь его остановить.
– Оказывается, Бонни склонна к политической сатире? – сказал один из нас.
Но набрать популярность в Интернете не так просто, как кажется. Точнее, это довольно просто, если сперва удастся набрать необходимый минимум просмотров, но Бонни этого не смогла. Некоторые из нас обменивались сообщениями в духе: "ЧТО ЭТО ВООБЩЕ БЫЛО?", но особого распространения видео не получило. Я старалась избегать общения с Бонни (это было просто, потому что я работала, а она почти все время сидела дома), меня до чертиков напугало то явно прогрессирующее безумие, которое буквально излучало ее видео. И не то чтобы я этим гордилась. Хотя я и не могла сказать, что совсем потеряла гордость. Я просто должна была выжить! В подростковом возрасте я была оставлена на попечение моей тетки-шизофренички, с которой прожила семь лет, и научилась распознавать первые признаки сумасшествия до того, как это затронет меня, даже если мне приходилось жить в непосредственной близости от безумца.
И хотя всем было наплевать на видео Бонни, оно вызвало интерес у определенных секретных правительственных организаций. Однажды утром в дверь позвонили, пока я была в душе, а Бонни – в своей комнате. Агенты даже не могли подождать пять секунд, они сразу вышибли дверь. Мое полотенце, висевшее на крюке, куда-то исчезло, поэтому я схватила куртку Бонни, которая валялась между стеной и дверью, явно забытая своей хозяйкой, и обмотала ее вокруг тела, а потом бросилась в гостиную, где трое мужчин и одна женщина в деловых костюмах уже выводили Бонни из квартиры.
– Меня какое-то время не будет, и ты не сможешь со мной связаться, но я обещаю, что вернусь! – сказала Бонни, таща за собой свой чемодан. Когда она успела собрать его? – Пока! – Ее голос звучал весело. Потом они с агентами ушли, а я осталась одна напротив выбитой двери, а у моих ног собралась маленькая лужица воды.
Остальные предсказания Бонни подтвердились. Всем было наплевать.
Тот раз, когда Бонни вела себя тихо
Я свернула за угол, вошла в столовую и подпрыгнула на месте. На столе сидела Бонни, она сильно ссутулила плечи и напоминала могильный камень.
– Это было ужасно, – сказала она. Вид у нее был такой, словно она просидела здесь много часов. – Они не смогли помочь мне. Совсем. Я во всем ошибалась. – Она посмотрела на кружку, наполненную кофе, судя по всему, давно остывшим.
– Что-то случилось?
Она подняла на меня взгляд, и ее лицо приобрело спокойное выражение.
– Нет. Мне приснился дурной сон. Мне приснился дурной сон, в котором меня много допрашивали, а потом собрались вскрыть череп, достать мой мозг и поковыряться в нем немного. Хорошо, что мне удалось потянуть время.
Чтобы скрыть свое облегчение, я взяла ее кружку и поставила разогреваться в микроволновку.
– Хорошо, что это был всего лишь сон, – сказала я.
Бонни ответила:
– Знаю, ты не поймешь, но я благодарна тебе за то, что ты слушаешь. На этой неделе мне нужно будет залечь на дно. Вести себя рассудительно. Никто меня не спасет. Я утратила веру в семью. Веру в государство.
Никогда прежде не слышала, чтобы Бонни так разговаривала. Чтобы она была настолько подавленной и… говорила так афористично. Но затем я вспомнила, что сегодня ее день рождения, и, возможно, она грустила, как должны грустить все женщины в нашем возрасте, ведь с годами у всех у нас резко снижается самооценка. "Эй, самое время заняться личностным ростом, хотя общество и его тоже обесценит!" Бонни всегда была невероятно уверена в себе, но кто знает, возможно, эта ее уверенность зависела от конкретных обстоятельств, а в их отсутствии она очень быстро улетучивалась.
– Ой, вот только не надо быть такой рассудительной. Сегодня же твой день рождения! Вечером будем пить за тебя!
Бонни застонала, а микроволновка запищала.
Позже вечером Скотт сказал:
– Я не говорил про следующий месяц. Я имел в виду, что начался новый месяц. Этот месяц.
Бонни опустила веки, чтобы незаметно для всех закатить глаза – такой вот немудреный фокус, – но мы все равно это заметили.
Позже вечером, когда мы говорили о дерьмовых мужиках, о списке, в котором их было так много, и о нашей жизни, в которой их было не меньше, Бонни, сидевшая до этого момента тихохонько, с потерянным видом, сказала:
– Мужчины, мужчины, мужчины, мужчины, МУЖЧИНЫ. Неужели на свете совсем не осталось других тем для разговоров? Пожалуйста, давайте поговорим о чем-нибудь приятном?
Но это была типичная Бонни.
Тот раз, когда Бонни все отменила
Я получила от нее письмо, в котором она сообщала: "ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ОТМЕНЯЕТСЯ! Я решила отправиться в новое путешествие. Это экспедиция за Полярный круг, СУКИ! Улетаю через час, нет времени выпить с вами, придурки. Я уже пьяна"
Тот раз, когда Бонни попросила совета
Она спросила:
– Что бы вы сделали? Гипотетически?
Мы были немного удивлены. Бонни обычно не заводила разговоров на такие темы. Она считала подобные беседы бессмысленной скучной мастурбацией для очкариков-задротов. "Хватит вести себя так, словно мы сейчас находимся в сериале "Звездный путь", ничего такого никогда не будет!" – говорила она. Иногда вместо "Звездного пути" она называла "Звездные войны". Но в тот раз мы снова обсуждали список дерьмовых мужиков, на который Бонни опять отреагировала в духе: "Ох, опять это!", поэтому, возможно, она была рада любому поводу сменить разговор.
Филлида занялась бы саморазвитием. Читала бы книги, учила языки, брала уроки игры на музыкальных инструментах и хореографии, которая не требовала особого физического напряжения.
– А еще я наказала бы тех, кто, как мне кажется, этого заслуживает. Я отправила бы их в ад, который сама бы сотворила, и они бы не знали, что обречены терпеть все эти мучения снова и снова. И прошло бы очень много времени, прежде чем мне это надоело бы.
Черт побери, молодец, девчонка!
Скотт отправился бы в путешествие и постарался побыстрее потратить все свои деньги. Мы вежливо проигнорировали тот момент, что Бонни уже несколько раз прибегала к этому способу.
Девон ушла бы с работы и ничего бы не делала. Если тебе приходится снова и снова проживать одну и ту же неделю, это означает, что ты не состаришься, а значит, время больше не властно над тобой, оно больше не заставляет тебя мчаться вперед на бешеной скорости, пока ты выплевываешь жучков, которые попали тебе в рот, и стараешься изо всех сил удержаться и не упасть. Нет, при таком развитии событий время становится чертовски спокойным, оно с радостью бродит с тобой по кругу и ведет бредовые разговоры, которые потом никто не сможет вспомнить, и которые будут повторяться снова и снова. Этого приятного спокойствия нам особенно не достает в безумном, полном жестких напрягов мире.
– Я бы постаралась получше узнать моих друзей. Но я бы держалась подальше от большей части моей семьи. Даже возможность повторить все заново не помогла бы мне наладить отношения с ними. – Но затем Девон смягчилась. – Хотя, может, я и попробовала бы. Лет так через тысячу.
Нина попыталась бы всех спасти.
Мы придумывали бы замысловатую маскировку, чтобы шпионить за нашими друзьями и узнать, что они на самом деле о нас думали; устраивали бы пьянки; секс-марафоны; пробовали бы новые прически; завели бы три собаки; украшали бы лицо татуировками чайных капель или рожков с мороженым; завели бы пять кошек; перепробовали бы все наркотики; а вот садоводством мы бы ни за что не стали заниматься.
Разумеется, я тоже внесла вклад в общую дискуссию. Но из всего мною сказанного я была искренна лишь в одном: я сказала, что меня бесят эти вычурные фантазии. Если прогнать ситуацию по минимальной шкале серьезности, то это было отвратительно. Потому что вы можете сделать все, что угодно, абсолютно все, но ничего из этого уже никогда, никогда, никогда, никогда невозможно будет изменить.
У Бонни был совершенно безмятежный вид.
– Да, и что с того? Ведь все будет начинаться снова и снова и это никогда не прекратится, что бы ни произошло.
– Ты смиришься с этим, – сказал Деррик. – Тебе придется отказаться от прежнего восприятия времени.
Скотт вмешался:
– Ты сказала "неделя"? Это же большая удача. Это уже что-то! Намного лучше, чем день. За неделю многое можно сделать.
Тот раз, когда Бонни все отменила
Ее письмо имело следующее содержание: "Привет, засранцы! Вечеринка по случаю дня рождения отменяется. Впрочем, все эти предупреждения никому не нужны, все равно вы соберетесь, чтобы обсудить меня за моей спиной, потому что это ваше любимое времяпрепровождение. ИНЫМИ СЛОВАМИ, Я ВСЕ СЛЫШАЛА. Вы, правда, так обо мне думаете? И что плохого в том, чтобы выбирать радость? Ну, так вот. Ваше желание исполнилось. И на протяжении этой недели я буду все больше узнавать о вас и о том бесконечном безграничном вечно повторяющемся дерьме, в которое мы себя сами загнали. Спасибо вам большое, неудачники! Теперь я впала в такую же депрессию, как и вы".
Мы понятия не имели, о чем она говорила.
Но все равно это было очень похоже на Бонни.
Тот раз, когда Бонни разбудила меня
Она влетела в мою комнату без стука.
– Кажется, я поняла! Ты помнишь тот раз? – протараторила она.
Я прищурилась и посмотрела на будильник.
– …тот раз? Когда?
В это мгновение Бонни вдруг охватило чувство глубочайшей опустошенности. Ее тело словно превратилось в плоский, тусклый, безликий серый экзоскелет, который повернул ее голову, привел в движение ноги и вывел из моей комнаты.
Тот раз, когда Бонни была с нами серьезна
Бонни подняла бокал.
– За этот незабываемый вечер, проведенный с друзьями, которые всегда все забывают, – сказала она и залпом выпила все содержимое. Мы сидели неподвижно. Если бы мы попытались что-нибудь сделать или сказать, она бы сразу начала предугадывать наши дальнейшие действия и подражать нам ужасным саркастическим тоном.
– Идите, – махнула она рукой, и мы выбежали из бара.
Тот раз, когда Бонни все отменила
Ее письмо имело следующее содержание: "Вы все так меня достали. Простите".
Тот раз, когда от Бонни плохо пахло
Случилось что-то нехорошее. Бонни не вставала с постели. Не принимала душ. Я приносила ей еду, но она едва притрагивалась к ней. Когда я спрашивала ее, что произошло, и могу ли я чем-нибудь помочь, она отвечала: "Послушай. Иногда у меня просто не хватает сил, чтобы встать и заново прожить эти все те же, все те же, все те же семь дней". Я никогда еще не видела ее такой.
Она говорила речитативом:
Еще один мужчина, еще один плохой мужчина
Сначала появляется плохой мужчина
Сперва ты испытываешь возмущение
А потом или даже сразу
А потом этот мужчина перестает казаться тебе таким плохим, или не кажется плохим вовсе, ведь если он не обращался плохо лично с тобой, значит, он не может быть плохим, и на хрен все разговоры о постоянстве объектов и их свойств
А потом любое наказание кажется чересчур тяжелым, ты ведь не станешь лишать его всех прав, перестав читать его книги, смотреть его фильмы, голосовать за него на выборах, отказываясь от приятной беседы с ним на вечеринке
А потом к чему это может привести? К тому, что мужчины никогда больше не будут разговаривать с женщинами, ведь лучше свести на нет всякое общение примерно с половиной человечества, если альтернативой этому является необходимость думать или переживать о своем поведении дольше, чем 0.000002 секунды
А потом иногда плохие мужчины приносят извинения: прости, ведь ты так восхищалась мной, прости, что я решил изменить правила по ходу дела, прости, я не помню, как это сделал, потому что был пьян или под кайфом, но я помню, что тебе это понравилось, и прости, если ты потом изменила свое мнение на этот счет, но все равно прости, что у меня такие сексуальные фантазии
А потом плохие мужчины исчезают и появляются снова
А потом мы все забываем, и они появляются снова
Или, может, они своим новым появлением заставляют нас все забыть
До следующего раза, до следующего раза
– Мне кажется, все эти новости сильно расстраивают ее, – сказала я одной ее подруге. Мы ей посочувствовали.
Тот раз, когда Бонни угостила меня завтраком
Однажды утром Бонни дважды постучала в дверь моей спальни и вошла, не дожидаясь ответа. Мне не нравилось, когда она ко мне заходила, потому что часто рассматривала мою мебель, одежду, обувь с неизменно дружелюбно-отрешенным видом, за которым, я знала, скрывалась жалость, и меня это оскорбляло. Разумеется, мои дела обстояли не так хорошо, как у Бонни, но не так уж и плохо, чтобы взирать на все это с таким каменным лицом.
Однако на этот раз Бонни ничего подобного делать не стала, а просто сказала:
– Позвони на работу и скажи, что заболела. Я хочу тебе кое-что показать.
– Ты же знаешь, я не могу. – Хотя, знала ли она? Недавно мне подвернулась довольно хорошая временная подработка в сети магазинов беспошлинной торговли. Я должна была переносить названия косметических средств из больших папок в компьютерную базу данных. Под конец срока выяснилось, что я все сделала неправильно, так как мне неправильно объяснили. Поэтому мне продлили срок работы, чтобы я смогла исправить все ошибки; работодатели оказались очень милыми, гуманным и понимающими. К сожалению, несмотря на то что я научилась правильно выполнять свою работу, в скором времени мне предстояло потерять ее. И я понятия не имела, чем буду заниматься дальше.
– Не важно! – сказала Бонни. – Ладно. Нет, подожди. Я заплачу тебе в пять раз больше, чем ты зарабатываешь за один день. И угощу тебя завтраком. Давай сходим куда-нибудь!
– Ты серьезно?
Она посмотрела на меня сверху вниз с надменным видом умудренной жизнью и состоявшейся женщины.
– Ты же знаешь, я никогда не вру, если речь заходит о деньгах или еде. – Бонни положила мне на лицо уже подписанный чек, а когда я начала от него отплевываться, заявила, что будет ждать меня в гостиной.
Собравшись и договорившись об отгуле на работе, я вышла из комнаты и увидела, что Бонни сидит с чинным видом на кушетке, закрыв глаза.
– Пойдем! – сказала она, вставая. Ее глаза по-прежнему были закрыты. Приблизившись к ней, я заметила, что ее веки были покрыты чем-то прозрачным и твердым. – Ты, наверное, хочешь спросить, что с моими глазами? Я заклеила их суперклеем, – сказала она. – Он высох? – спросила она и сама ответила на вопрос: – Да. Он высох. Так что видишь, теперь мои глаза полностью закрыты, верно?
Да, так и было. Я попятилась назад, очень тихо, но Бонни сказала:
– Хватит пятиться, да еще так тихо! Я знаю, у тебя просто аллергия какая-то на все, что связано с сумасшествием, потому что тебя воспитала тетя-шизофреничка, а к людям, которые с детства придумывают различные защитные механизмы, чтобы хоть как-то уберечь себя, нужно относиться с уважением, но пора уже перебороть себя. Иногда в жизни происходит ужасное дерьмо. Иногда люди ведут себя очень странно, а зачастую просто безумно, но далеко не всегда их безумие бывает направлено против тебя! Пойми, наконец, это! И кстати, тебя тоже не назовешь совсем уж нормальной! – Она надела солнцезащитные очки. – Ну да, ты сейчас скажешь: "Это говорит богатая сексуальная девчонка, у которой было счастливое детство", но это все неправда. Хотя, ты же встречалась с моими родителями. Вот дерьмо. Постой. В этот раз ты этого не делала. Ладно, ты права, но я тоже кое в чем права. Ну так что, ты хочешь пойти и проветрить голову?
– Я не собиралась использовать слово "сексуальная", – заметила я.
Она рассмеялась и хохотала так долго, что я даже забыла спросить ее, откуда она узнала про мою тетю. Затем мы вышли на улицу.
Хотя она ничего не видела своими заклеенными глазами, Бонни без посторонней помощи вышла из здания. Она подобрала игрушку, выпавшую из коляски, и вернула ее ребенку. Она сделала комплимент женщине по поводу ее туфель и при этом очень убедительно описывала все детали. Она купила газету и рассказала мне, что в ней было написано. Она достала свой телефон и пересказала мне содержание каждого из сообщений, адресованных ей. Она встала на углу улицы и попросила меня сказать ей, когда будет ровно восемь утра, и когда это произошло, она вытянула руку и сказала:
– Красная машина, черная машина, синяя машина, синяя машина, полицейская машина, секси-парень едет на байке, секси-парень перебегает улицу на красный свет. (Хотя я была несогласна насчет привлекательности тех парней, но, если брать во внимание вкусы Бонни, то она была на редкость точна.)
И все это она определила с заклеенными суперклеем глазами. Я снова посмотрела на них. При дневном свете они выглядели еще ужаснее.
– Бонни, – я была одновременно потрясена и испытывала дурные предчувствия, – как тебе это удается?
Позже, вечером, мы ели попкорн и смотрели реалити-шоу по телевизору, точнее, я смотрела, а Бонни слушала, и при этом ее глаза двигались под веками. Нам пришлось выбрать именно его, так как в создании остальных фильмов и передач, которые нам хотелось бы посмотреть, принимали участие мужчины, оказавшиеся насильниками или манипуляторами.
– Подожди, и он тоже? – спросила я.
– Посмотри у себя в телефоне, – ответила Бонни. – Новость только что опубликовали.
Сначала я поразилась тому, что Бонни отказывалась смотреть то, что ей на самом деле хотелось бы увидеть из-за причастности к этому того или иного Плохого Мужчины, но на самом деле она уже была не той Бонни, которую я знала прежде.
– Все это дерьмо… оно только и делает, что повторяется снова и снова лишь с небольшими отклонениями, – проговорила она распевным речитативом. – Можешь переживать, можешь не переживать, все равно это никак не повлияет на тот замкнутый круг, в котором я оказалась. И я просто не могу смотреть больше на его гребаное лицо! Если бы ты могла взглянуть на все моими глазами, то поняла бы, что вся эта грязь, которую я про него узнаю, постепенно наслаивается на мое восприятие. С каждой неделей появляется новый слой. И они продолжают нарастать, слой за слоем, слой за слоем.
Бонни стала заранее цитировать все, что происходило в реалити-шоу, это было довольно странно, и я спросила ее: новая неделя должна была начаться после полуночи?
– Совершенно верно, – сказала она. – Сегодня в полночь. Вторник – последний день перед тем, как все начинается сначала. Я люблю вторники и боюсь их. Однако я с нетерпением жду, когда суперклей исчезнет.
– Почему ты не сказала мне об этом раньше на неделе?
– Говорила. – Она не могла увидеть ужаса на моем лице, но все равно похлопала меня по руке. – Знаешь, в этот раз я придумала фокус с суперклеем, мне это казалось таким забавным. Но я не собиралась ходить с заклеенными глазами всю неделю. Ну так как, мне удалось устроить тебе вынос мозга?
Я задумалась.
– Знаешь… – сказала я. – Я ведь человек. Живой человек. Даже если я ничего не могу запомнить.
– Знаю, – вздохнула Бонни. – Прости. Сначала я тебе очень завидовала, но когда научилась доказывать окружающим, что это все происходит со мной на самом деле, то начала понимать, как это ужасно. Наконец-то понять правду о том, что случилось, а потом – осознать, что в конце концов все это будет стерто и начнется сызнова.
Проблема заключалась в том, что теперь, когда Бонни видела мир в мрачном безрадостном свете, кому-то необходимо было разрядить обстановку и внести позитивный настрой. Но я не была сильна по этой части. Я понимала, что я сегодняшняя, прожившая вместе с ней всю эту неделю, с наступлением полуночи должна буду исчезнуть. Разумеется, Бонни могла воссоздать очень близкое подобие меня нынешней, если в следующий раз будет вести себя точно так же, но мне казалось, что так будет еще хуже. Нет, это точно будет хуже. Я быстро сказала:
– А ты можешь сказать что-нибудь вроде волшебной фразы, которая все ускорит, чтобы в следующий раз все события развивались быстрее?
– На самом деле нет. И нет никакого волшебного способа скрывать или передавать знания; в противном случае я смогла бы доказать тебе, что ты должна хотя бы раз в жизни проконсультироваться с психиатром. Забавно, что ты упомянула про волшебство. В последнее время я увлеклась черной магией, в основном чтобы отыскать способ, который поможет мне выбраться из этой временной петли, а еще чтобы помочь Нине разобраться в ее проблеме с призраком.
Мне стало интересно, что Бонни имела в виду под "последним временем".
– Так ты знаешь об этом? Ой, я опять забыла. Ты ведь обо всем знаешь. И у тебя получилось?
– Нет, – просто и с грустью ответила она. – Печальная правда заключается в том, что ты не всегда можешь разобраться с тем дерьмом, которое с тобой происходит.
– Бедная Нина, – сказала я. Боже, Бонни ведь в самом деле изменилась! Сколько раз за сегодняшний день я подумала об этом? Но я не могла избавиться от этой мысли, ведь все, что она говорила и делала, только подчеркивало эту ее новизну, каждый раз по-новому. Я посмотрела на часы и вздрогнула. – Ой, уже почти полночь, – сказала я, чувствуя, как меня сковывает страх. – Мне просто нужно отвлечься от ужаса бытия и сказать тебе: пожалуйста, в следующий раз постарайся доказать мне все это с самого начала, а потом дай мне немного денег, чтобы я могла не ходить на работу и развлекаться всю неделю. Что скажешь?
– Я могла бы так поступить, и мне стоит это сделать. Но все бесполезно.
– Ого, как-то непривычно видеть такую мрачную и темную сторону Бонни. Я буду скучать по ней… и нет, я точно не буду по ней скучать. – Мне тяжело было это говорить. Зубы стучали.
Полночь почти наступила.
Оставалась всего одна секунда.
Тот раз, когда Бонни осталась
Она шептала всем на ухо, вызывая в нас легкий шок, который мы выражали удивленными вздохами, когда же она добралась до меня, я просто сказала:
– Не надо.
Я не хотела знать о том, что ей про меня известно, и не важно, что я ей там говорила, ведь это говорила ей не я. (Да, это была я, нет, это была не я.)
– Не надо, – сказала я. – Я всему верю.
Бонни кивнула и снова села на место. Мы все были потрясены.
– Сегодня мне хочется со всеми делиться информацией, – заявила Бонни. – Пожалуйста, спрашивайте меня все, что хотите.
Вот несколько вопросов, которые я запомнила. Их было очень много.
Вопрос: Как тебе удается столько всего запомнить, если ты не можешь ничего с собой забрать?
Ответ: Хороший вопрос. На самом деле для моей памяти это было довольно тяжело. Но я освоила метод локусов, благодаря "Риторике для Геренния" и другим книгам. Первым делом, просыпаясь, я начинаю печатать на компьютере все, что только могу вспомнить. В эти моменты я впадаю в полное исступление. Хорошо, что ты только один раз слышала, как я стучала по клавиатуре! Ха-ха. А еще после того, как я проснулась, я заказываю себе книги и прочее, чтобы все это доставили как можно скорее.
Вопрос: Ты когда-нибудь пыталась покончить с собой.
Ответ: Нет. Пока мой оптимизм не умер окончательно, я еще надеялась, что смогу в конце концов вырваться из временной петли. Я не хотела рисковать, мне было страшно, что если я покончу с собой, то лишу себя такой возможности. А потом я случайно погибла, и все поняла. Но я никогда бы не стала делать это специально. Я ненавижу тот мрак, в который погружаюсь между циклами. Когда я умерла, это состояние длилось дольше.
Вопрос: Какое у тебя самое любимое воспоминание?
Ответ: Их так много! Знаю, это покажется слишком слащавым, но мне нравится вспоминать о том, как мы с вами стали ближе. Вы не помните этого, но мы очень сблизились, например, стали обмениваться локонами волос и носить их в медальонах. Даже у нас с тобой, Скотт, были свои памятные моменты. А еще в честь меня был создан один темный магический культ, я не могу сказать, что это мое любимое воспоминание, скорее, интересное, но очень, очень, очень интересное. Ах да, еще много потрясающих воспоминаний связано с сексом. Все верно, я безумно много занималась сексом, и это было так здорово, но, разумеется, было и много посредственных эпизодов, нелепых и даже несколько ужасных. Я же не богиня все-таки. Временами я не могу предугадать, когда произойдет что-то нехорошее, и не в силах помешать этому. И хотя мое тело постоянно перезагружается, с мозгом этого не происходит.
Вопрос: Ты хочешь, чтобы это прекратилось?
Ответ: Да.
Вопрос: Почему ты хочешь, чтобы это прекратилось?
Ответ: Во-первых, меня все это достало. Вы даже не представляете, какой чертовски старой я себя ощущаю. Во-вторых, это, конечно, очень эгоистичная причина, но я не горю желанием улучшать себя до бесконечности. То есть даже если ты постоянно проживаешь заново одну и ту же неделю, это не означает, что ты становишься умнее и лучше. Я горжусь тем, какой я стала замечательной, но, кажется, что я зашла в тупик. В-третьих, в последнее время [нам даже стало интересно, что Бонни имела в виду под "последним временем] меня начала тревожить мысль, что этот замкнутый цикл времени постепенно изнашивается. Что каким-то непостижимым образом он истончается, приходит в негодность, и что все это может иметь катастрофические последствия. Как будто в один из моментов он просто выйдет из строя. Неужели вы это не чувствуете? Все кажется таким усталым, потрепанным и печальным. Конечно, это может продолжаться до бесконечности, а может закончиться в любую минуту. [Мы все киваем.] Мне страшно.
Вопрос: Ого, а я еще считала депрессивной себя.
Ответ: Да. Тебя это тоже касается. Меня тревожит, что происходящее со мной может закончиться, но это будет совсем не тот конец, который бы мне понравился. Я боюсь, что никакого будущего не будет. А я очень хочу, чтобы будущее настало, даже сильнее, чем кто-либо еще… [ "Ну ладно тебе, Бонни!" – говорим мы все]… ну хорошо, я хочу так же, как и все, чтобы оно настало, но мысль о том, что я его не увижу, что никто из нас его не увидит…
В этот момент Бонни вдруг замолчала. В эту минуту она была похожа на человека, который со всего маха врезался в стеклянную дверь. То есть сначала будет: "ААААА!" Или: "ОЙ!" А потом: "Ну, конечно, я ведь знала, что здесь дверь!"
Она встала и собралась уходить, сказав нам, что эта неделя будет очень напряженной, и нужно все довести до ума, так что, пожалуйста, не делайте глупостей в надежде, что потом сможете все исправить. Пожалуйста. Когда мы попытались задать ей последний вопрос, она просто выбежал из бара, и вопрос повис в воздухе, а затем упал на пол, как шарик из скомканной бумаги.
Вопрос был следующим: "Почему именно ты, Бонни?"
Он не переставал мучить нас, но мы так и не узнали на него ответ.
Бонни решила закатить большую вечеринку у нас в квартире. Она должна была состояться во вторник вечером, в последний вечер ее недели, потому что в неделе Бонни все происходило не в те дни, в какие надо.
– Придет много народа, – сказала она, – я знаю, как заманить их сюда. Я ведь заслужила право устроить настоящую вечеринку по случаю дня рождения! В какой-то степени мне уже миллион лет!
Я спросила ее, ведет ли она подсчет времени, но она покачала головой и сказала, что у нее всегда были проблемы с запоминанием чисел, хотя это наверняка было ложью.
На этой неделе произошло много плохого. Серьезного и жуткого и просто незначительного и скучного. Но во всем остальном неделя была чудесной. И мы все еще помнили ее.
Разве это не замечательно? Разве это, черт побери, не главное?
На вечеринке, куда пришли все – впрочем, мы практически не сомневались, что Бонни удастся все организовать, – я заметила мужчину, с которым познакомилась на прошлой работе. Того самого Мужчину. Нет, он не был мужчиной с большой буквы, он явно не заслуживал такого определения, и в моей жизни было несколько таких мужчин, но этот был самым последним, поэтому я и скрипела зубами. Самый последний – также означало, что я считала себя уже достаточно зрелой, у меня уже должны были появиться самоуважение и способность предугадывать дальнейшее развитие событий (не слишком ли многого я хотела?), а значит, я уже не должна была говорить мужчине да, когда мне хотелось сказать нет, и тем самым создать предпосылки к тому, что в ответ на мой отказ мужчина все равно сделает все так, как хочется ему и оставит меня в полном смятении с осознанием того, что произошло нечто очень, очень нехорошее. И когда это все равно произошло, я страшно разозлилась на себя, а также на него за то, что он заставил меня злиться на себя, и, разумеется, я разозлилась на себя за то, что разозлилась на себя.
Я так накалилась, что у меня шкварчали подушечки пальцев.
Время – чуть за полночь. Бонни здесь больше не было. Я почувствовала это, она говорила, что мы это обязательно ощутим. Она сказала, что к ней внезапно пришло озарение, хотя, возможно, это произошло не так уж и внезапно, ведь она размышляла об этом многие годы, но теперь она знала, что делать. Она так долго искала это решение, потому что ситуация была очень странной и сильно расстраивала ее.
– Но это только поначалу. Теперь я уже так не переживаю. Никто не должен грустить из-за меня, – сказала она.
Бонни решила, что когда придет время, она позволит будущему двигаться дальше. А вперед оно могло двинуться только, если она сама останется в прошлом. Это было несложно, тут прежде всего дело в стремлении и особом взгляде на вещи. Даже черная магия была не нужна. Разве что только самую малость.
– Как бы мне хотелось оказаться там! Увидеть все это, – сказала она. – Но я всех вас люблю, и вы все меня достали, а еще меня достала эта моя необычайная способность, и эту способность уже достала я.
Мужчина весело общался с молодой женщиной, как будто он заслуживал того, чтобы стоять здесь, заслоняя собой свет. Поразительно, он в самом деле считал себя милым человеком! Окажись я в такой же временной петле, как Бонни, я могла бы размышлять над этой шарадой бесконечные недели напролет. Складывалось ощущение, что он страдал анозогнозией – это такое состояние, когда ты, к примеру, не веришь в наличие у тебя психического заболевания из-за твоей тяжелой душевной болезни. У моей тети, которую я очень любила, тоже были с этим серьезные проблемы. Я боялась, что стану такой же, как она, боялась, что никто не будет верить моим словам, но это все равно случилось. Этот мужчина не был болен. Он просто был малодушным насильником, который причинил много зла, в том числе и в будущем, в которое нам только предстояло вступить.
Я прошла по комнате, люди передо мной расступались. Я окликнула его по имени. Он поднял глаза, на его лице не было страха, и от этого мне захотелось порвать его на мелкие кусочки. Я инстинктивно приподняла руку, а он держался уверенно. Кажется, он даже распрямил спину, когда увидел меня. Хотя скорее всего дело было в моем ужасно громком, прямо-таки животном, напоминающем гогот смехе, который заставил его замереть на месте и вытянуться в струнку, словно его горло сжали тонкие пальцы.
Можно было заставить его рассказать мне и всем, кто собрался в этой комнате, как он поступил со многими женщинами, кем на самом деле был, и поделиться всем, до мельчайших подробностей, что было у него на уме. Забудь о наказании. Или одно то, что этот мужчина честно обо всем расскажет, пренебрегая чувством самосохранения и самоуважения, станет для него достаточно серьезным наказанием. Или, возможно, он будет наказан впоследствии. Не время было думать об этом. В тот момент я хотела только правды, которую так долго не могла получить. Неужели я и сейчас не смогу ее добиться?