Исиуву наполняет жужжание, она похожа на стаю москитов. Рынок – квинтэссенция всего, что представляет собой деревня, – состоит из широких коридоров, окруженных тканью и бамбуком, и аккуратно прочерченных перекрестков. Повсюду кишат люди, облаченные в одежду, призванную защищать их от пыльного пустынного ветра. Как всегда, никто из них не обращает внимания на Нату, которая тащит слишком большой для нее мешок. Она несколько раз обмотала плащ вокруг своей руки и время от времени останавливается, когда тот начинает разматываться. Ее волосы растрепаны и посечены на концах, а глаза налиты кровью из-за недосыпа, но Исиуве нет до этого дела.
Сначала Ната идет к отливщику. Она собирается предложить ему кувшины и посуду, которые ей больше не нужны. Мужчина забирает все, не проронив ни слова, и расплачивается с ней сахарным тростником, и это весьма кстати, ведь главное в здешних местах – утолить жажду. Дальше она достает большой старый металлический ящик матери, с помощью которого та изготавливала разные диковинки для жителей деревни. В Исиуве ни у кого больше нет подобных инструментов, странных, архаичных, созданных еще до прихода песка. Это единственное, что осталось Нате от матери после ее исчезновения. Внутри сохранились все инструменты для вырезывания и починки поделок, которые больше никто не умеет создавать. Когда Ната выставляет ящик перед главным торговцем фруктами в Исиуве, тот долго рассматривает его.
– Они тебя поймают, – говорит он. – В очередной раз.
– Возможно, – отвечает Ната. – А может, и не поймают.
Он кивает и дает ей коричневый сахар и сушеные фрукты за ящик.
Самый ценный свой товар она приберегла напоследок. Держа деревянную доску под мышкой, она направляется к столярше – к той самой женщине, которая помогла ей найти старое дерево с толстым стволом. Из него мама вырезала для нее тонкую плоскую доску, отполировала ее и покрыла парафином. Дерево теперь стало большой редкостью, в отличие от первых дней, когда песок только-только пришел, говорила мать. Это в буквальном смысле самое ценное, что есть у Наты.
Столярши нет на месте, но здесь ее ученики, и они предлагают ей большой глиняный кувшин с водой. Она начинает торговаться и получает немного хлеба и жареных термитов вдобавок, прежде чем отдать им доску. А потом Ната смотрит, как они обсуждают, что с этой доской сделать, как разрубить ее на маленькие кусочки, а затем обменять на что-нибудь ценное.
Она вспоминает, как плакала и кричала на маму, что она должна, просто обязана обзавестись доской. О таких досках было написано в книгах, которые Старейшины хранили в архивах среди особенно ценных экспонатов, и доступ к ним имели только Вождь и его ученики (но маме все равно, каким-то образом удалось заполучить одну такую книгу). Ната помнит, как надеялась, что однажды она хотя бы один раз пойдет с этой доской в дюны и скатится на ней вниз, как дети на рисунках в книге. Но теперь было уже слишком поздно. Пускай кто-нибудь другой мечтает об этом.
Ната уходит, не попрощавшись. Ведь прощания означали бы, что она покидает деревню с приятными воспоминаниями о ней, но нет, это вовсе не так. Ната надеется, что как только она выйдет за бамбуковую изгородь, солнце опустится пониже и спалит все поселение за то, что они сделали с ней, с мамой. Ната надеется, что все дюны разом издадут свист, гармоничный в своем губительном диссонансе, что песок двинется и накроет Исиуву, как бескрайний океан, и никто здесь больше не причинит ей боли.
Но сначала она должна была отыскать Тасеногуана.
"Не ходите в дюны, – говорит Вождь Исиувы. – Боги убьют вас своим свистом".
В Исиуве свист дюн слышится почти каждый лунный цикл. Всякий раз песок приближается к Исиуве с унылой, похожей на мелодию флейты песней – и это единственный звук, производимый неживым существом, который способен вызвать слезы в их душах. Гудящий в трубах ветер еще больше усиливает этот пронзительный свист. Вождь называет его свистом богов и утверждает, что этот звук раздается всякий раз, когда дюны забирают очередную заблудшую душу. Каждый раз, когда какой-нибудь сбившийся с пути человек позволял себе выйти за рамки дозволенного и был поглощен дюнами – а нечто подобное происходило время от времени, – дюны подступали все ближе к Исиуве. Свист – это предостережение, предупреждение о том, что в прошлом мир уже был наказан песком за свое неповиновение. Вождь рассказывает историю о том, что когда-то, еще до возникновения старого мира, землю постигло похожее наказание, но только сделали это боги воды. Задача Исиувы – поддерживать установленный порядок и способствовать приходу нового мира.
Исиува знает, что Вождь прав, потому что он несет ответственность за всех жителей деревни, он несет ее вместе со Старейшинами, часовыми и своими учениками: его обязанность состоит в том, чтобы выходить за ограду деревни, искать ответы, молиться богам и умолять их, чтобы дюны не приближались больше к деревне. Иногда вся эта процессия возвращается и приносит с собой странные предметы, которые они нашли в песках, предметы, которые, похоже, принадлежат другому времени, и тогда Старейшины прячут их в архиве. Вождь напоминает жителям Исиувы, что это не привилегия, а тяжелая ноша, ведь никому еще не удавалось взглянуть в лица богам и остаться после этого живым; и то, что процессия каждый раз возвращается обратно в полном сборе, – это большая милость, оказанная им свистящими богами. Жители деревни кивают и продолжают жить за забором, благодарные Вождю и его приближенным.
Но мать Наты была не такой.
Мать Наты была упрямой. "Неразумно безоговорочно верить всему, что говорит другой человек", – постоянно твердила она. Это смущало Нату, ведь в таком случае и она не должна была верить словам матери. Ее мама всегда следовала своим установкам. Ната знала, сколько раз она нарушала закон Исиувы и выходила за ограду (пять раз). Мама говорила, что жителей Исиувы удерживало здесь отнюдь не это сухое бамбуковое ограждение. Через бамбук легко можно перебраться. Все дело было в словах, которые прочно засели у них в головах.
Мама научилась мастерски перебираться через забор, перемещаться во времени и пространстве, незаметно ускользать, никому не объяснив причины, поэтому в Исиуве часто забывали о ее существовании, а также о существовании Наты. Жители Исиувы очень удивлялись, когда эти двое снова появлялись, пытались вспомнить, откуда они взялись, недоумевали, почему они все еще находятся здесь, почему их до сих пор не принесли в жертву богам.
Чтобы не привлекать к себе внимания, Ната и ее мама перебрались на самую окраину поселения, где было множество скорпионов и где только самым недостойным жителям деревни позволялось строить свои лачуги. Вначале Ната винила мать, считая, что это она была во всем виновата, что она должна была прекратить свои споры со Старейшинами, во время которых утверждала, будто никаких свистящих богов не существует, а песок поглотил цивилизацию в результате глобальной экологической катастрофы. Она утверждала, что где-то далеко находятся другие процветающие цивилизации, и она собиралась найти их, надеялась, что вихрь времени отнесет ее туда. Она говорила, что видела этот вихрь своими глазами.
Поэтому когда мама поцеловала Нату в лоб и сказала: "Пойдем", та поняла, что жители Исиувы были правы – ее мама сошла с ума. Вихрь, который может унести людей в мир, где не было песка? Добровольно отправиться в дюны, чтобы тебя проглотили боги?
Разумеется, она отказалась идти. Мама пыталась убедить ее, но после долгих споров все кончилось тем, что они обе начали громко кричать друг на друга под крышей их жалкой лачуги. Мама сказала, что она просто пытается спасти их, а Ната напомнила ей, что Исиува тоже пытается их спасти, поэтому они и должны следовать правилам. Тогда мама поняла, что Ната никогда полностью не подготовится к тому, чтобы уйти с ней. Поэтому она связала ей руки и ноги, пока та спала, заткнула кляпом рот и положила в тележку, однако не смогла довести ее даже от своего дома до ограды. Она развязала Нату, и Ната убежала прочь со всех ног.
Она примчалась обратно в их лачугу и ждала, пока мама вернется, ведь, разумеется, не существовало никакого вихря времени и не было никакой волшебной песчаной бури, которая летала над дюнами, разыскивая людей, чтобы спасти их. Поэтому она все ждала.
И ждала.
И ждала.
Пока дюны не засвистели.
"Мы занимаемся своими делами, – говорил Вождь жителям Исиувы. – Мы остаемся в живых только потому, что довольствуемся тем, что имеем, и ничего больше не ищем".
Ната легко находит Тасе. Маленького мальчика, тощего, с острыми локтями и глубоко ввалившимися, бездонными, как море, глазами. Его невозможно увидеть в свите Вождя. Он всегда где-то еще (но даже когда он оказывался рядом с Вождем и его окружением, мысленно он все равно был где-то далеко). В Исиуве считали, что Вождю не повезло с сыном; он был болезненным ребенком, вечно витал в облаках. Возможно, это даже хорошо, что его невозможно было отыскать, что он вечно где-нибудь бродил.
Ната находит его около старых заброшенных домов, где прежде жили те, кого забрали дюны. Где-то здесь, среди этой свалки, лежали лучшие мамины инструменты, различная утварь, а также находки из старого мира, которые ей удалось отыскать, и которые она не позволила конфисковать в пользу архива Старейшин. Все это оставалось здесь, в их старой хижине, которую снесли, чтобы ее невозможно было больше восстановить. Ее бы вообще сожгли, если бы Исиува могла себе такое позволить, но в нынешние времена огонь стал слишком опасным.
Тасе сидит на корточках посреди всего этого, его ноги испачканы в золе. Под ногами у него какие-то обломки, в руках – дощечка, и он пишет что-то белым камешком по ее отполированной поверхности. Тасе – единственный сын Вождя, еще до рождения ему было уготовано стать его учеником; ему выпал шанс стать будущим Исиувы. И он проводит много времени со Старейшинами, в основном учится писать разные значки, из которых состоит алфавит Исиувы, ее язык. Но он почти не общается с часовыми и со свитой. Большую часть времени он проводит в одиночестве, посвящая себя обучению.