Нет!
– Значит, ты умнее, чем был я в твои годы. Мой корабль получил серьезные повреждения при входе в атмосферу и не поддавался ремонту. Я отрастил кожу от отчаяния, запас нутриентов был на исходе, и в скором времени я мог остаться без питательных веществ. Как только у меня сформировались слезные протоки, я зарыдал. Но здешние люди позаботились обо мне. Я был несчастным, страдающим паранойей существом из жестокого скупого мира – как они могли не пожалеть меня? Хотя я был всего лишь слугой, пытавшимся раздобыть остатки онкологического заболевания, чтобы его хозяева могли поиграть в бессмертие.
Вы хотели выполнить эту миссию. Вы могли бы выполнять другие задания, заниматься обычной работой, с которой не справляются роботы. Нет, разумеется, за такую работу вас не наградили бы кожей. Лишь лучшие из нас заслуживают эту привилегию.
– Никто не остановит тебя, если ты захочешь уйти. Даже сейчас ты все еще можешь вернуться туда, где тебя низведут до состояния сырого мяса, заключенного в биотехнологический мешок, и Теллус – Земля – не помешает тебе сделать это. Жители этой планеты не согласны с вашими примитивными обычаями, но они не станут мешать вам жить в соответствии с ними.
Мы вовсе не примитивные.
– Однако прежде чем ты решишь уйти, я хочу, чтобы ты еще кое о чем узнал.
Не обращайся к нему, не наклоняйся еще ниже, не говори с ним больше…
– Ты? Ты не первый дезертир.
Он лжет.
– Я не знаю, сколько уже таких было. На Земле ведется учет подобных визитов, но для жителей планеты это не так важно, поэтому подобные сведения найти не просто. Иногда прилетало больше одного солдата, их отправляли в разные части земного шара; иногда – только один. Все эти визиты были спонтанными, точнее, они происходили, когда дома возникала нехватка клеток "HeLa". Какое-то время мне было интересно, почему никто из солдат не рассказал правду. Почему дома никто не знал о том, что Земля жива. А потом я понял: правящим классам нужны были только клетки "HeLa". Зачем они будут тратить их на то, чтобы подарить кожу особо отличившимся мальчикам на побегушках?
Мы не понимаем, почему вы верите этому предателю. Разве мы не помогали вам?
– И они не могли никому рассказать, что обещанная награда – кожа – была ложью. Ведь в таком случае никто больше не вызвался бы добровольно исполнять подобную миссию. А для некоторых работ вам необходимы такие добровольцы.
Мы дали вам все, что вы хотели. Вы прекрасны. Вы – лучший из нас.
– Ведь это же так просто – запрограммировать композитный костюм, чтобы он убил того, кто в нем находится. Достаточно произнести команду или нажать на кнопку – равнодушный и эффективный жест. Лучше сделать это еще до того, как ты приземлишься, чтобы никто не увидел, как ты возвращаешься героем и не стал задавать неудобных вопросов по поводу твоего возвращения. А затем собрать клеточную культуру с останков после того, как корабль все-таки сядет. Они получают все, что им нужно. И не важно, что правда о Земле умирает вместе с тобой. И даже если кто-то узнает об этом на основе зафиксированных материалов… зачем делиться этим с остальными? В их мире, каким бы ограниченным он ни был, есть все, что им нужно: бессмертие, свобода брать все, что они захотят, рабы, которые находятся в полной их власти. Они не хотят возвращаться. И тем более они не хотят, чтобы кто-нибудь из представителей низших классов понял: существует и другой образ жизни.
Он лжет, поверьте нам, вы получите награду, мы обещаем… Да как вы смеете!
– О, так вот что ты задумал… Интересно. Да ты еще и храбрее меня!
Нет. Миссия заключалась не в том. Не вздумайте…
– Но это будет не просто. Переделать все общество. На Земле не удалось этого сделать, пока она не избавилась от Основателей. Вас. Нас.
Мы сдерем с вашей плоти эту черную кожу и оставим гнить без композитного костюма, голого, страдающего.
– Кожа – это ключ. Пока большинство представителей низших классов носят композитные костюмы, клан Основателей и ученые могут держать их в страхе перед лишением питательных веществ, дефибрилляцией или удушением. Даже маленькая прореха в костюме убивает вас, ведь вы не обладаете кожей, способной сдерживать инфекцию. И у большинства нет улучшенных костюмов, способных генерировать кожу. Как же ты собираешься со всем этим справиться?
Вы уродливы. Никому не захочется быть таким, как вы. Никто не поддержит это, потому что речь идет о дестабилизации.
– Понятно. Да, взломать композитный костюм подобным образом несложно. Думаю, для этого потребуется меньше половины клеток "HeLa", которые ты принес сюда, производить кожу намного проще, чем предотвращать старение. Так значит, речь идет об автоматическом хакерском инструменте, содержащем в себе комплекс клеток, и все это должно быть запаковано в нечто наподобие устройства для автоматического перевода… Я не знаю, как такое изготовить, но у меня есть знакомые, которые могли бы тебя этому научить. Но как ты собираешься активировать хакерскую программу после ее распространения? А, ясно. Ты используешь разрешающий сигнал искусственного интеллекта, внедренного в твой мозг, чтобы обвести вокруг пальца охрану и службы наблюдения. Интересно.
Мы ни за что не станем вам помогать.
– Но если ты силой заставишь тысячи людей облачиться в кожу, которая им не нужна, то это не приведет к желаемому результату.
Да. В нашем обществе царит порядок. Он рационален. Он исключителен.
– Ты просто появишься там в подобном виде, будешь гордиться своей кожей вместо того, чтобы стыдиться ее? Младший брат, они застрелят тебя.
Мы застрелим вас тысячу раз!
– Что ж, если ты задержишься здесь и узнаешь, как организовывать трансмутационные хакерские атаки, то да, несомненно, твое возвращение будет неожиданным. Я полагаю, что если тебе удастся перепрограммировать твой корабль и посадить его так, чтобы остаться незамеченным для их охранных роботов, и давать доступ к твоему изобретению только тем, кто этого попросит… Это будет ужасно опасно. Тем не менее ты все замечательно придумал. Возможно, кланы Основателей и отрицают это, но глаза людей не могут лгать. Возможно, ты и производишь впечатление какой-то ошибки, но на самом деле ты – фрагмент Земли, вернувшийся к жизни.
Вы – самый омерзительный ничтожный вырожденческий пережиток жалких недочеловеков, какой нам только доводилось видеть! И эта планета называется Теллус.
– Некоторым из них тоже захочется быть красивыми и свободными, как ты. Некоторые будут готовы при необходимости сражаться за это. Знаешь, иногда только это и бывает нужно для спасения мира. Новый взгляд. Новый тип мышления, который появляется в подходящий момент.
Не делайте этого.
– Я принес еще кое-что для тебя. Это поможет тебе.
Мы все расскажем. Как только связь восстановится, мы все передадим технологам о ваших планах.
– Эта штука у тебя в голове. Она внедрена в твой мозг, но я помогу тебе от нее избавиться. Земляне сделали то же самое для меня, когда я прилетел сюда. В этой инъекции содержатся наниты; они дезактивируют ключевые пути обмена данными, не причиняя вреда твоей нервной ткани. Но у тебя сохранится доступ к их файлам – ты сможешь использовать знания Основателей против них самих – однако искусственный интеллект будет, в сущности, уничтожен; в твоей голове больше не будет звучать никаких голосов, кроме твоего собственного.
Мы все расскажем, мы все расскажем, мы все расскажем. Обезображенное существо с землистой кожей. Занимающееся самоудовлетворением! Мыслящее, как женщина! Мы расскажем нашим ученым, как они ошиблись, занимаясь вашей подготовкой. Мы сообщим кланам Основателей, чтобы они уничтожили каждого солдата, выпущенного в одной с вами серии. Мы все расскажем!
– Дай мне руку. Сожми ее в кулак… да, вот так. Крепко и уверенно, брат. Ты готов? Хорошо. В конце концов, невозможно начинать революцию, когда враг кричит у тебя в голове.
Что еще за револю
.[]
.
.[]
ОТКЛЮЧЕНО
Кен Лю[51]
Кен Лю (kenliu.name) – автор научной фантастики, а также переводчик, адвокат и программист. Лауреат премий "Небьюла", "Хьюго" и "Уорлд Фэнтези", публиковался в The Magazine of Fantasy & Science Fiction, Asimov’s, Analog, Clarkesworld, Lightspeed и Strange Horizons, а также других изданиях. Его дебютный роман, "Королевские милости", представляет собой первую книгу эпической саги "Династии Одуванчика" в жанре силкпанк. Он получил премию "Локус" в номинации "Лучший первый роман" и стал финалистом премии "Небьюла". Впоследствии Лю опубликовал вторую книгу (The Wall of Storms / "Стена бурь"), два сборника рассказов ("Бумажный зверинец" и The Hidden Girls and Other Stories / "Скрытая девушка и другие истории") и роман из цикла "Звездных войн" (The Legends of Luke Skywalker / "Легенды Люка Скайуокера"). Готовится к изданию заключительная книга "Династии Одуванчика". Лю живет вместе со своей семьей под Бостоном, штат Массачусетс.
Мысли и молитвы
Эмили Форт
Итак, вы хотите узнать про Хейли.
Нет, я к этому привыкла, по крайней мере должна была привыкнуть. Люди хотят знать только о моей сестре.
Это был мрачный, дождливый октябрьский день, в воздухе пахло только что опавшей листвой. Лесные ниссы, окаймлявшие поле для хоккея на траве, стали ярко-красными, словно кровавые следы, оставленные великаном.
У меня была контрольная по французскому, а по домоводству я должна была распланировать на неделю вегетарианскую еду для семьи из четырех человек. Около полудня Хейли прислала мне сообщение из Калифорнии:
Сбежала с занятий. Прямо сейчас мы с К едем на фестиваль!!!
Я ее проигнорировала. Ей нравилось дразнить меня свободой жизни в университете. Я завидовала, но не хотела делать ей приятное и демонстрировать это.
Во второй половине дня пришло сообщение от мамы:
Хейли тебе не писала?
Нет.
Сестринская круговая порука была священна. Ее тайному бойфренду ничто не грозило.
Если напишет, сразу позвони мне.
Я убрала телефон. Мама была склонна к гиперопеке.
Вернувшись домой с хоккея на траве, я сразу поняла: что-то случилось. Мамина машина стояла на подъездной дорожке, а мама никогда не возвращалась с работы так рано.
В подвале работал телевизор.
Мамино лицо было пепельно-серым. Придушенным голосом она сказала:
– Звонил староста общежития Хейли. Она отправилась на музыкальный фестиваль. Там произошла стрельба.
Остаток вечера прошел как в тумане. Число погибших росло, телеведущие трагическими голосами зачитывали старые сообщения стрелка на форумах, в сети распространялись нечеткие, дрожащие видеозаписи сопровождающих дронов, на которых люди в панике кричали и разбегались.
Я надела очки и оказалась в виртуальной копии места происшествия, которую быстро соорудили репортеры. Там уже было полно аватарок со свечами. На земле мерцали силуэты найденных тел, светящиеся дуги с плавающими числами показывали траектории пуль. Так много данных, так мало информации.
Мы пытались звонить, отправляли сообщения. Ответа не было. Может, у нее села батарейка, говорили мы себе. Она вечно забывает зарядить телефон. Должно быть, сеть перегружена.
Нам позвонили в четыре утра. Мы не спали.
– Да, это… Вы уверены? – Мамин голос звучал неестественно спокойно, словно ее жизнь, словно наши жизни только что не изменились навсегда. – Нет, мы сами прилетим. Спасибо.
Она завершила разговор, посмотрела на нас и сообщила новости. Потом рухнула на диван и закрыла лицо руками.
Раздался странный звук. Я оглянулась – и впервые в жизни увидела, как плачет отец.
Я упустила последний шанс сказать ей, как сильно ее люблю. Мне следовало ответить на сообщение.
Грег Форт
У меня нет фотографий Хейли, чтобы показать вам. Это не важно. У вас и так хватает фотографий моей дочери.
В отличие от Эбигейл, я никогда не снимал много фотографий или видео, не говоря уже о голограммах с дронов или погружения в реальность. У меня нет инстинкта, чтобы быть готовым к неожиданностям, нет выдержки, чтобы документировать важные моменты, нет таланта, чтобы идеально выбрать кадр. Однако эти причины – не главные.
Мой отец был фотографом-любителем, он гордился тем, что сам проявляет пленку и печатает фотографии. Если пролистаете пыльные альбомы на чердаке, увидите множество снимков, на которых мы с сестрами позируем, натянуто улыбаясь в камеру. Обратите внимание на фотографии моей сестры Сары. Вы заметите, что ее лицо часто повернуто чуть в сторону от объектива, так, чтобы скрыть правую щеку.
Когда Саре было пять, она взобралась на стул и опрокинула кипящую кастрюлю. Отец должен был присматривать за ней, но отвлекся на телефонный спор с коллегой. В итоге у Сары остались шрамы, которые тянулись от правой стороны ее лица до самого бедра, словно гребень застывшей лавы.
Вы не найдете в этих альбомах записей шумных ссор между моими родителями; неловкого холода, который окутывал обеденный стол всякий раз, когда мать спотыкалась на слове "красивая"; того, как отец избегал смотреть Саре в глаза.
На тех немногих фотографиях, где лицо Сары видно полностью, шрамы скрыты, тщательно заретушированы в темной комнате, штрих за штрихом. Мой отец просто сделал это, а мы весьма поднаторели в молчании.
Я не люблю фотографии и другие заменители памяти, но избежать их невозможно. Коллеги и родственники показывают их тебе, и остается только смотреть и кивать. Я вижу, какие усилия предпринимают производители запоминающих приспособлений, чтобы их продукция превосходила оригинал. Цвета яркие, детали выступают из теней, фильтры создают любое настроение по вашему желанию. Вам ничего не нужно делать, телефон сам выполнит кадрирование, и вы сможете притвориться, будто путешествуете во времени, сможете выбрать идеальный момент, когда все улыбаются. Кожа разглажена, поры и небольшие дефекты стерты. То, на что прежде у отца уходил целый день, сейчас делается в мгновение ока и намного лучше.
Верят ли люди, снимающие эти фотографии, что они и есть реальность? Или цифровые картины заменили реальность в их памяти? Пытаясь вспомнить момент на фотографии, вспоминают ли они то, что видели, – или то, что для них создала камера?
Эбигейл Форт
По пути в Калифорнию, пока Грег дремал, а Эмили смотрела в окно, я надела очки и окунулась в фотографии Хейли. Я думала, что буду заниматься этим лишь в старости, когда совсем одряхлею и не смогу создавать новые воспоминания. Гнев будет позже. Скорбь не оставила места для других эмоций.
Я всегда заведовала камерой, телефоном, сопровождающим дроном. Я делала ежегодные альбомы, видео с отдыха, анимированные рождественские открытки, суммировавшие семейные достижения за год.
Грег и девочки потакали мне, не всегда охотно. Но я верила, что когда-нибудь они меня поймут.
"Изображения важны, – говорила я им. – Наш мозг – как несовершенное решето времени. Без картинок мы забудем многое, что хотели бы помнить".
Пока мы пересекали страну, я всхлипывала, переживая жизнь моей старшей дочери.
Грег Форт
Нельзя сказать, что Эбигейл заблуждалась. По крайней мере не полностью.
Я много раз хотел, чтобы у меня были изображения, которые помогли бы мне вспомнить. Я не могу представить точную форму лица Хейли в шесть месяцев или вспомнить, кем она нарядилась на Хэллоуин в пять лет. Я даже не помню оттенок синего платья, которое она надела на школьный выпускной.
Конечно, учитывая, что случилось позже, теперь ее изображения вне моей досягаемости.
Я утешаю себя такой мыслью: разве может фотография или видео поймать близость, мое непередаваемое субъективное восприятие и настроение, эмоциональный лейтмотив каждого момента, когда я ощущал невозможную красоту души моего ребенка? Я не хочу, чтобы цифровое воспроизведение, суррогатное отражение того, что увидели электронные глаза, профильтрованное через слои искусственного интеллекта, затмили то, что я помню о нашей дочери.
Когда я думаю о Хейли, мне на ум приходит набор разрозненных воспоминаний.
Новорожденный младенец, впервые обхватывающий прозрачными пальчиками мой большой палец; младенец постарше, прыгающий на попе по паркету, расшвыривающий кубики с буквами, словно ледокол – льдины; четырехлетка, передающая мне коробку с носовыми платками, когда я дрожу с простудой в постели, и кладущая на мою пылающую щеку свою маленькую прохладную ручку.
Восьмилетка, дергающая за веревку, которая высвобождает бутылочную ракету. Когда нас окатило пенистой водой из взмывающей ввысь ракеты, она со смехом завопила: "Я стану первой балериной, которая станцует на Марсе!"
Девятилетка, говорящая мне, что больше не хочет, чтобы я читал ей перед сном. Когда мое сердце пронзила неизбежная боль от того, что ребенок отдаляется от меня, она смягчила удар, добавив: "Может, однажды я почитаю тебе".
Десятилетка, упрямо отстаивающая свою позицию в кухне, с поддержкой младшей сестры, свирепо смотрящая на нас с Эбигейл. "Я не верну вам телефоны, пока вы оба не подпишете обещание никогда не пользоваться ими за обедом".
Пятнадцатилетняя девушка, бьющая по тормозам, заставляющая шины оглушительно визжать, в то время как я до боли стискиваю руки на пассажирском сиденье. "Папа, ты выглядишь так же, как я на тех американских горках". Демонстративно веселым голосом. Она вытянула руку передо мной, словно могла защитить меня, точно так же, как я сотни раз вытягивал руку перед ней.
И так далее, и тому подобное, выжимка из шести тысяч восьмисот семидесяти четырех дней, что у нас были, словно поломанные блестящие ракушки, оставленные на песке отступающей волной повседневной жизни.
В Калифорнии Эбигейл пожелала увидеть ее тело. Я – нет.
Полагаю, можно сказать, что нет особой разницы между попытками моего отца стереть возникшие по его вине шрамы в темной комнате и моим отказом смотреть на тело ребенка, которого я не смог защитить. Тысячи я мог проносились в моей голове: я мог настоять, чтобы она поступила в университет рядом с домом; я мог записать ее на курсы выживания при стрельбе в общественных местах; я мог потребовать, чтобы она постоянно носила бронежилет. Целое поколение выросло с учениями на случай безумных стрелков, так почему я не сделал больше? Не думаю, что я понимал моего отца, что сочувствовал его порочному, трусливому, отягощенному виной сердцу, пока не умерла Хейли.
Но в конечном итоге я не желал смотреть, потому что хотел защитить единственное, что у меня от нее осталось: эти воспоминания.
Если бы я увидел ее тело, рваный кратер выходного отверстия, замерзшие лавовые следы свернувшейся крови, грязный пепел и шлак разодранной одежды, эта картина затмила бы все прежние, испепелила бы память о моей дочери, моем ребенке одним мощным извержением, оставив после себя лишь ненависть и отчаяние. Нет, то безжизненное тело не было Хейли, не было ребенком, которого я хотел помнить. Я не позволю этому единственному моменту выцедить ее существование, как не позволю транзисторам и битам диктовать мне мои воспоминания.
Эбигейл подошла, подняла простыню и посмотрела на останки Хейли, останки нашей жизни. И сделала фотографии.
"Это я тоже хочу запомнить, – пробормотала она. – Нельзя отворачиваться от своего ребенка в момент его агонии, когда потерпел неудачу".
Эбигейл Форт
Они пришли ко мне еще в Калифорнии.
Я была в оцепенении. В моем мозгу роились вопросы, которые задавали тысячи матерей. Почему ему позволили скопить такой арсенал? Почему его никто не остановил, несмотря на тревожные симптомы? Что я могла – что я должна была сделать иначе, чтобы спасти моего ребенка?
"Вы можете кое-что сделать, – сказали они. – Давайте работать вместе, чтобы почтить память Хейли и добиться перемен".
Многие называют меня наивной, если не хуже. Что, по моему мнению, должно было произойти? Мы на протяжении десятков лет наблюдали, как один и тот же сценарий разворачивался снова и снова, в мыслях и молитвах, так что заставило меня решить, будто на этот раз все будет иначе? Это равносильно безумию.
Цинизм дает некоторым чувство превосходства и неуязвимости. Но не все люди так устроены. Охваченный скорбью, цепляешься за любой лучик надежды.
"Политика прогнила, – сказали они. – Гибель маленьких детей, гибель молодоженов, гибель матерей, прикрывающих собой новорожденных младенцев, должна была привести к действиям. Но нет. Логика и убеждение утратили свою силу, и потому мы должны воззвать к эмоциям. Вместо того чтобы позволить средствам массовой информации привлечь нездоровый интерес общественности к убийце, давайте сосредоточимся на истории Хейли".
Так уже делали, пробормотала я. Едва ли это новый политический ход – сосредоточиться на жертве. Вы хотите показать, что она – не просто число, статистика, еще одно безликое имя в списке погибших. Вы думаете, что, когда люди лицом к лицу столкнутся с последствиями своей нерешительности и равнодушия, все изменится. Но это не срабатывало раньше. И не сработает.
"Только не теперь, – возразили они. – Только не с нашим алгоритмом".
Они попытались объяснить мне процесс, но детали машинного обучения, конволюционных сетей и моделей биологической обратной связи ускользнули от меня. Их алгоритм зародился в индустрии развлечений, где его применяли для того, чтобы оценивать фильмы и предсказывать их кассовые сборы, а впоследствии и снимать их. Его специализированные вариации используют в самых различных областях, от разработки новой продукции до подготовки политических выступлений, во всех сферах, где имеет значение эмоциональная вовлеченность. Ведь эмоции – это биологическое явление, а не какие-то мистические эманации, и в них можно вычленить тенденции и паттерны, можно сосредоточиться на стимулах, вызывающих максимальный отклик. Алгоритм создаст визуальную историю жизни Хейли, использует ее в качестве тарана, чтобы пробить затвердевшую раковину цинизма, заставить зрителей действовать, пристыдить их за нерадение и пораженчество.
Эта идея выглядит абсурдно, сказала я. Неужели электроника знает мою дочь лучше меня? Неужели машины смогут тронуть сердца, равнодушные к реальным людям?
"Фотографируя, вы доверяете ИИ камеры, чтобы он сделал лучший снимок, – возразили они. – Просматривая репортаж дрона, вы предоставляете ИИ выбирать самые интересные клипы и улучшить их при помощи фильтров идеального настроения. Наш алгоритм в миллион раз мощнее".
Я отдала им мой архив семейных воспоминаний: фотографии, видеозаписи, сканы, репортажи дрона, аудиозаписи, иммерсиограммы. Я доверила им свое дитя.
Я не кинокритик и не знаю названий технологий, которыми они воспользовались. Рассказанный словами нашей семьи, предназначавшимися только для нас, а не для чужой аудитории, результат не был похож ни на один фильм или ВР[52] – погружение, что мне доводилось видеть. Вместо сюжета была история одной жизни, вместо замысла – торжество любопытства, сострадания, стремление ребенка объять вселенную, воплотиться. Это была прекрасная жизнь, жизнь, которая любила и заслуживала быть любимой, до того момента, когда ее внезапно и жестоко прервали.
Именно такой памяти заслуживает Хейли, думала я, и по моему лицу катились слезы. Именно такой ее вижу я – и такой ее должны увидеть все.
Я дала им свое благословение.
Сара Форт
В детстве мы с Грегом не были близки. Родителям было важно, чтобы наша семья производила впечатление успешной и благопристойной, вне зависимости от реальности. В результате Грег не доверял изображениям во всех их проявлениях. Я же была ими одержима.
Не считая поздравлений на праздники, мы редко общались, когда выросли, и уж точно не откровенничали друг с другом. Я знала племянниц только по записям Эбигейл в социальных сетях.
Полагаю, так я оправдываюсь за то, что не вмешалась раньше.
Когда Хейли погибла в Калифорнии, я отправила Грегу контакты нескольких психотерапевтов, специализировавшихся на работе с семьями жертв массовых расстрелов, но сама умышленно держалась в стороне, считая, что мое вторжение в момент скорби будет неуместным, учитывая мою роль дальней тетки и равнодушной сестры. И потому меня не было рядом, когда Эбигейл согласилась пожертвовать памятью Хейли ради контроля над оружием.
Хотя моя компания называет мое занятие исследованием онлайн-общения, преимущественно я работаю с визуальным материалом. Я создаю броню от троллей.
Эмили Форт
Я много раз смотрела то видео про Хейли.
От него было никуда не деться. Существовала погружающая версия, в которой ты мог войти в комнату Хейли и прочесть ее аккуратные записи, рассмотреть постеры на стене. Была версия в низком разрешении, предназначенная для экономного трафика, и от деформации сжатия и размытия ее жизнь казалась старомодной, похожей на сон. Все делились ссылками на это видео, чтобы показать, что они хорошие люди, что они на стороне жертв. Кликнуть, продвинуть, добавить эмодзи с горящей свечой, передать дальше.
Оно было мощным. Я плакала, тоже много раз. Комментарии со словами скорби и солидарности прокручивались за моими очками бесконечной волной. Вновь ощутившие надежду семьи жертв других расстрелов выражали свою поддержку.
Но Хейли в том видео казалась чужой. Все его элементы были истинными – но казались ложью.
Учителя и родители любили Хейли, которую знали, но одна робкая девочка в школе съеживалась, когда моя сестра входила в класс. Однажды Хейли приехала домой пьяная; в другой раз она украла у меня деньги и отпиралась, пока я не обнаружила их в ее сумочке. Она умела манипулировать людьми и без стеснения этим пользовалась. Она была верной и смелой до неистовства, но также могла быть безрассудной, жестокой, мелочной. Я любила Хейли, потому что она была человеком, но девушка в том видео была одновременно больше и меньше, чем человек.
Я держала свои чувства при себе. Я испытывала вину.
Мама ринулась в бой, в то время как мы с отцом держались позади, ошарашенные. На краткий миг показалось, будто ситуация изменилась. Проводились оживленные собрания, перед Капитолием и Белым домом произносились речи. Толпы скандировали имя Хейли. Маму пригласили на ежегодное послание президента. Когда СМИ сообщили, что мама бросила работу ради кампании за движение, состоялась тайная благотворительная акция по сбору средств для семьи.
А потом явились тролли.
На нас обрушился вихрь имейлов, сообщений, видео, сквиков, снапграмм, телеваров. Нас с мамой называли клик-шлюхами, дешевыми актрисами, торговками скорбью. Незнакомцы присылали нам длинные простыни бессвязного текста, всесторонне толкуя отцовскую неадекватность и слабость.
Хейли вовсе не умерла, сообщали нам незнакомцы. На самом деле она живет в китайском городе Санья, на те миллионы, что ООН и ее приспешники в американском правительстве заплатили ей за вымышленную смерть. Ее бойфренд – который также, "очевидно, не погиб" при стрельбе, – был этническим китайцем, и это все объясняло.
Видео с Хейли разобрали на кусочки в поисках следов подделки и цифровых манипуляций. Цитировались анонимные одноклассники, называвшие Хейли отъявленной лгуньей, обманщицей, истеричкой.
Фрагменты видео вперемешку с "разоблачениями" набирали популярность. Кто-то при помощи программ заставлял Хейли изрыгать проклятия в новых клипах, цитировать Гитлера и Сталина, хихикая и маша рукой на камеру.
Я удалила все свои аккаунты и сидела дома, не находя сил, чтобы выбраться из постели. Родители предоставили меня самой себе; они сражались в собственных битвах.
Сара Форт
За десятилетия цифровой эпохи искусство троллинга эволюционировало и заполнило все ниши, открывая новые горизонты технологий и дозволенного.
Издалека я наблюдала, как тролли роятся вокруг семьи моего брата с хаотичной точностью, с бесцельной злобой, со злобным весельем.
Конспиративные теории сливались с откровенными выдумками – и превращались в мемы, которые выворачивали сочувствие наизнанку, абстрагировали боль в приколы.
Мамочка, на пляже в аду так тепло!
Обожаю эти новые дырки во мне!
Поисковые запросы с именем Хейли начали приводить на порносайты. Производители контента – большинство которых являлось рассадниками ИИ-ботов – ответили генерацией фильмов и ВР-погружений с моей племянницей. Алгоритмы использовали находящуюся в публичном доступе видеозапись с Хейли и умело вставляли ее лицо, тело и голос в фетиш-видео.
СМИ отреагировали на такое развитие событий возмущением – быть может, даже искренним. Это привело к росту числа запросов – и генерации нового контента…
Мой долг и привычка как исследователя – оставаться в стороне, наблюдать и изучать явления с клинической отстраненностью, быть может, даже увлечением. Считать троллей политически мотивированными – упрощение, по крайней мере в том смысле, который обычно вкладывают в этот термин. Хотя абсолютисты Второй поправки[53] способствовали распространению мемов, у зачинщиков в большинстве своем не было никаких политических убеждений. Анархистские сайты вроде 8taku, duang-duang и alt-web, появившиеся после буйного деплатформинга прошлого десятилетия, служат домом этим жукам-навозникам Интернета, иду нашего коллективного онлайн-подсознания. Получая удовольствие от нарушения табу и законов, тролли не имеют общей цели, помимо того, чтобы произносить непроизносимое, издеваться над искренним, играть с тем, что другие считают запретным. Упиваясь возмутительным и грязным, они одновременно оскверняют и определяют технологические связи в обществе.
Но будучи человеком, я не могла смотреть на то, что они творили с образом Хейли. Я связалась со своим чужим братом и его семьей.
"Позвольте мне помочь".
Хотя машинное обучение дало нам возможность с неплохой точностью предсказывать выбор жертвы – тролли не столь внезапны, как хотят казаться, – мой работодатель и другие крупные социальные ресурсы прекрасно понимают, что нужно шагать по тонкой границе между цензурой пользовательского контента и снижением "пользовательской активности", той самой метрики, которая определяет курс акций, а значит, и все решения. Агрессивная модерация, особенно на основе пользовательских отчетов и человеческих суждений, – процесс, в котором жульничают обе стороны, и нет такой компании, которую не обвиняли бы в цензуре. В конечном итоге эти компании просто разводят руками и выбрасывают свои правоприменительные руководства. У них нет ни умений, ни желания становиться поборниками истины и благопристойности во всем обществе. Разве могут они решить проблему, которую не в состоянии решить даже демократическое государство?
Со временем большинство компаний пришли к единому решению. Вместо того чтобы сосредотачиваться на оценке поведения ораторов, они начали создавать ресурсы, позволяющие слушателям защитить себя. Разработка алгоритма, способного отличить легитимную (пусть и эмоциональную) политическую речь от организованного оскорбления всех сразу, – непростая задачка; то, что одни превозносят как правду, сказанную в лицо властям, другие часто считают выходящим за всякие рамки. Намного проще построить и обучить индивидуально настроенные нейронные сети, отсекающие контент, который не хочет видеть данный конкретный пользователь.
Новые защитные нейронные сети – известные на рынке как "броня" – отслеживают изменение эмоционального состояния каждого пользователя в ответ на поток данных. Оперируя векторами, которые охватывают текст, аудио, видео и ДР/ВР[54], броня учится распознавать контент, особенно огорчающий пользователя, и отсекать его, оставляя лишь мирную пустоту. Смешанная реальность и погружение набирают популярность, и лучший способ облачиться в броню – надеть очки дополненной реальности, которые фильтруют все источники зрительных стимулов. Подобно прежним вирусам и червям, тролли – проблема техническая, и теперь у нас есть техническое решение.
Чтобы воспользоваться самой мощной, персонифицированной защитой, нужно заплатить. Операторы социальных сетей, которые также обучают броню, утверждают, что это решение позволяет им не заниматься цензурой пользовательского контента, не решать, какое поведение неприемлемо на виртуальных городских площадях; что оно освобождает всех от всевидящего ока Большого Брата. То, что этот моральный идеал свободы слова также приносит больше доходов, – без сомнения, лишь побочный эффект.
Я отправила брату и его семье самую лучшую, самую продвинутую броню, которую можно купить за деньги.
Эбигейл Форт
Представьте себя на моем месте. Тело вашей дочери превратили в цифровой объект жесткой порнографии, ее голос заставили повторять слова, полные ненависти, ее образ изуродовали с невыносимой жестокостью. И это произошло из-за вас, из-за вашей неспособности постичь низость человеческого сердца. Вы бы остановились? Вы бы остались в стороне?
Броня держала кошмары в узде, а я продолжала писать и делиться, возвышать голос, чтобы перекричать волну лжи.
Мысль, что Хейли не умерла, а была актрисой, участвовавшей в правительственном заговоре против оружия, казалась настолько абсурдной, что даже не заслуживала ответа. Но когда моя броня принялась отфильтровывать заголовки, оставляя пустые места на новостных сайтах и в многоадресных потоках, я осознала, что ложь каким-то образом переросла в настоящую дискуссию. Журналисты начали требовать, чтобы я предъявила чеки, дабы отчитаться за потраченные деньги, которые собрал фонд, хотя мы не получили ни цента! Мир сошел с ума.
Я выложила фотографии с трупом Хейли. Должна ведь была в этом мире остаться хотя бы крупица достоинства, думала я. Никто ведь не станет отрицать то, что увидит собственными глазами?
Стало еще хуже.
Для безликих орд Интернета это превратилось в состязание. Кто пробьется сквозь мою броню, кто поразит мои глаза отравленным видеоклипом, который заставит меня содрогнуться и отпрянуть?
Боты отправляли мне сообщения, маскируясь под других родителей, чьи дети погибли при массовых расстрелах, и швыряли в меня омерзительные видео, когда я вносила их в белый список. Они присылали мне презентации, посвященные памяти Хейли, которые, после того как броня их пропускала, превращались в жесткое порно. Они собирали деньги для курьеров и арендовали дроны доставки, чтобы оставлять возле моего дома фигуры совмещения, окружая меня ДР-призраками Хейли, которая извивалась, стонала, визжала, ругалась, издевалась.
Хуже того, они заставляли изображения окровавленного трупа Хейли дергаться под веселую музыку. Ее смерть стала шуткой вроде "прыгающего хомячка", одного из первых Интернет-мемов моей молодости.
Грег Форт
Иногда я думаю, правильно ли мы понимаем понятие свободы. Мы ценим "свободу на" гораздо больше "свободы от". У людей должна быть свобода на владение оружием, а потому единственный выход – учить детей прятаться в чуланах и носить пуленепробиваемые рюкзаки. У людей должна быть свобода писать и говорить все, что вздумается, а потому единственный выход – научить объекты их высказываний носить броню.
Эбигейл просто приняла решение, а мы не стали возражать. Слишком поздно я начал умолять и просить ее прекратить, остановиться. Мы могли продать дом и переехать куда-нибудь, подальше от соблазна общаться с другими представителями человечества, подальше от мира, который был всегда на связи, и от океана ненависти, в котором мы тонули.
Но броня Сары дала Эбигейл ложное чувство безопасности, заставила ее удвоить усилия, сцепиться с троллями. "Я должна сражаться за свою дочь! – кричала она мне. – Я не могу позволить им осквернить ее память!"
По мере того как тролли активизировались, Сара присылала нам все новые прошивки для брони. Она добавила слои с названиями вроде "дополнительный конфронтационный набор", "самомодифицирующиеся детекторы кодов", "автоматические корректоры визуализации".
Снова и снова броня держалась короткое время, после чего тролли находили новые лазейки. Демократизация искусственного интеллекта означала, что им были известны все техники, которыми владела Сара, и у них тоже были машины, умевшие обучаться и адаптироваться.
Эбигейл меня не слышала. Мои просьбы оставались без ответа; быть может, ее броня научилась считать меня еще одним злобным голосом, который требовалось отсечь.
Эмили Форт
Однажды мама прибежала ко мне в панике.
– Я не знаю, где она! Я ее не вижу!
Она много дней не разговаривала со мной, одержимая проектом, в который превратилась Хейли. Я не сразу поняла, что она имеет в виду. Потом села вместе с ней за компьютер.
Она кликнула по ссылке на мемориальное видео Хейли, которое смотрела несколько раз в день. Оно придавало ей силы.
– Его нет! – сказала она.
Открыла облачный архив наших семейных воспоминаний.
– Где фотографии Хейли? – спросила она. – Здесь одни заглушки.
Она показала мне свой телефон, резервную копию, планшет.
– Ничего нет! Ничего! Нас взломали?
Ее ладони беспомощно затрепетали перед грудью, словно крылья попавшей в силок птицы.
– Она просто исчезла!
Я молча подошла к полкам в гостиной и взяла один из ежегодных фотоальбомов с отпечатками фотографий, которые мама делала, когда мы были маленькими. Открыла альбом на семейном портрете, снятом, когда Хейли было десять, а мне восемь.
Показала ей страницу.
Очередной придушенный вскрик. Ее дрожащие пальцы постукивали по лицу Хейли на странице, словно искали что-то, чего там не было.
Я поняла. Мое сердце переполнилось болью, жалостью, которая разъедала любовь. Я протянула руки к ее лицу и осторожно сняла очки.
Она уставилась на страницу.
Всхлипывая, обняла меня.
– Ты ее нашла. О, ты ее нашла!
Казалось, меня обнимает чужая женщина. Или это я стала ей чужой.
Тетя Сара объяснила, что тролли очень тщательно подошли к своим атакам. Шаг за шагом они научили броню моей матери распознавать Хейли как источник ее тревоги.
Но в нашем доме шло и другое обучение. Родители обращали на меня внимание только тогда, когда это имело какое-то отношение к Хейли. Казалось, они больше меня не видят, словно стерли меня, а не Хейли.
Моя скорбь стала темной и едкой. Как мне тягаться с призраком? С идеальной дочерью, которая была утрачена не однажды, а дважды? С жертвой, которая требовала вечного покаяния? От этих мыслей я чувствовала себя ужасно, но ничего не могла с собой поделать.
Мы тонули под гнетом своей вины, каждый сам по себе.
Грег Форт
Я винил Эбигейл. Это не повод для гордости, но я винил ее.
Мы кричали друг на друга и швыряли тарелки, заново разыгрывая полузабытую драму, которую играли мои собственные родители, когда я был ребенком. Осаждаемые чудовищами, мы сами превратились в чудовищ.
Убийца лишил Хейли жизни. Эбигейл принесла ее образ в жертву ненасытной утробе Интернета. Из-за Эбигейл мои воспоминания о Хейли всегда будут видеться через призму ужасов, начавшихся после ее смерти. Она призвала машину, которая превратила людей в один огромный, коллективный искажающий глаз; машину, которая поймала память о моей дочери и смолола в нескончаемый кошмар.
Обломки ракушек на пляже блестели от яда беснующихся глубин.
Нечестно? Да. Но необязательно неверно.
"Бессердечный", самопровозглашенный тролль
Я не могу доказать, что являюсь именно тем, кем говорю, или что сделал то, что утверждаю. Нет ни списка троллей, в котором можно подтвердить мою личность, ни страницы "Википедии" с проверенными ссылками.
Вы уверены, что я сейчас вас не троллю?
Я не скажу вам свой пол, или расу, или с кем предпочитаю спать, потому что эти детали не имеют отношения к тому, что я сделал. Может, у меня десяток винтовок. Может, я пылкий сторонник контроля над оружием.
Я взялся за Фортов, потому что они этого заслуживали.
У могильного троллинга долгая, славная история, и нашей целью всегда была безликость. Скорбь должна быть частной, личной, скрытой. Неужели вы не видите, как ужасно поступила мать, превратив свою покойную дочь в символ, в политический инструмент? Общественная жизнь безлика. Любой, кто выходит на арену, должен быть готов к последствиям.
Любой, кто поделился онлайн-мемориалом той девушки, кто участвовал в виртуальном бдении со свечами, кто выражал соболезнования, обещал начать действовать, – все они такие же лицемеры. Вы не думали, что распространение оружия, способного за минуту убить сотню людей, – это плохо, пока вам под нос не сунули фотографию с мертвой девушкой? Что с вами не так?
А вы, журналисты, – хуже всего. Вы наживаетесь и получаете награды, превращая смерти в расхожие истории, заставляя выживших рыдать перед вашими дронами, чтобы повысить продажи, предлагая читателям найти смысл в их жалкой жизни посредством вторичных, неискренних страданий. Мы, тролли, играем с изображениями мертвых, которым все равно; но вы, поганые упыри, жиреете и богатеете, скармливая смерть живым. У ханжей обычно самые грязные мысли, а жертвы, рыдающие громче всех, больше всех жаждут внимания.
Сейчас каждый тролль. Если вы хоть раз лайкнули или расшарили мем, жестокий по отношению к незнакомцу, если хоть раз позволили себе огрызаться и плевать ядом, потому что жертва была "могущественной", если хоть раз заламывали руки и выражали озабоченность, что, быть может, деньги, собранные для одной жертвы, следовало бы передать другой, не столь "привилегированной" жертве, – значит, как это ни прискорбно, вы тоже занимались троллингом.
Кое-кто говорит, что расцвет риторики троллей разъедает нашу культуру, что броня необходима, дабы уравнять условия спора, единственный способ победить в котором – меньше переживать. Но неужели вы не видите всей аморальности брони? Она заставляет слабых считать себя сильными, превращает трусов в обманутых героев, которым нечего выигрывать. Если вы действительно презираете троллинг, то должны были осознать, что броня лишь ухудшила ситуацию.
Превратив свою скорбь в оружие, Эбигейл Форт стала величайшим троллем в истории – вот только троллем она была паршивым, слабачка в броне. Мы должны были свергнуть ее – а заодно и всех вас.
Эбигейл Форт
Политика вернулась к обычному состоянию. Продажи бронежилетов для детей и подростков заметно подскочили. Появились новые компании, предлагающие школам тренинги по владению ситуацией и учения по выживанию при стрельбе в общественных местах. Жизнь продолжалась.
Я удалила свои аккаунты; я перестала высказывать свое мнение. Но для моей семьи было слишком поздно. Эмили съехала, как только появилась возможность. Грег снял себе квартиру.
Одна в доме, без брони на глазах, я пыталась разобрать архив фотографий и видеозаписей с Хейли.
Всякий раз, просматривая запись ее шестого дня рождения, я мысленно слышала порнографические стоны; всякий раз, глядя на фотографии со школьного выпускного, я видела ее окровавленное тело, пляшущее под мелодию Girls Just Wanna Have Fun; всякий раз, пролистывая старые альбомы в поисках хороших воспоминаний, я подпрыгивала на стуле, думая, что на меня вот-вот выскочит ВР-призрак с гротескно искаженным, как на "Крике" Мунка, лицом, хихикающий: "Мама, этот новый пирсинг такой неприятный!"
Я кричала, я рыдала, я обращалась за помощью. Ни психотерапия, ни лекарства не сработали. Наконец, оцепенев от ярости, я стерла все файлы, порвала все бумажные альбомы, уничтожила фотографии на стенах.
Тролли обучили меня ничуть не хуже, чем мою броню.
У меня больше нет изображений Хейли. Я не могу вспомнить, как она выглядела. Я окончательно, полностью потеряла своего ребенка.
Разве можно меня за это простить?