рждение приговора, и остальные. С риском быть обнаруженной, Яровая, явившись в штаб, роется в принесенной корреспонденции. Пойманная Чиром, при появлении Малинина она чувствует себя несколько растерянной, но, быстро овладев собой, чтобы усыпить подозрительность Малинина, разыгрывает пострадавшую от красных помещицу.
В этой сцене я стремилась найти такой прием, чтобы, не вызвав смешка зрительного зала, показать всю неопытность человека, еще не созревшего для подпольной работы. Пойманная вторично, Любовь на все вопросы Малинина молчит. Твердо, спокойно, опустив глаза, она стоит перед вызванным на очную ставку Яровым. Лицо окаменело. Непреклонность, готовность к борьбе. Только один раз, на секунду, моя Яровая поднимает глаза и взглядывает на Ярового в тот момент, когда он лживо объясняет полковнику поведение жены ревностью.
Добившись наконец от Пановой, что бумаги с утверждением приговора у Кутова в портфеле, Любовь быстро уходит. Передо мной встала задача: дать зрителю почувствовать, что Яровая пошла сообщить об этом Кошкину. Сделать это надо было осторожно, почти намеком. Возвращается она со спокойным, строгим, сосредоточенным лицом. Любовь неожиданно встречается с Яровым. Хочет уйти. Яровой преграждает ей дорогу.
Не избежать объяснения. Твердо, внешне спокойно, враждебно говорит она с мужем. Но под враждебностью чувствуется неизжитая, незаглохшая боль. На вопрос Ярового: «…где ты, что беззаветно верила в меня?» – она восклицает в отчаянии и со злым укором: «Ты где?..» В этом вопле, кроме осуждения, слышится боль от утраты любимого человека, отдавшего себя в руки контрреволюции, но Любовь сильна своей верой в правоту и величие дела революции, и ему не одолеть ее никакими «убогими словами»… «Где тебе! Мы уже не прежние: я сильна, ты жалок».
Их диалог прерывается шумом и сообщением Елисатова об убийстве Кутова. На пристальный, подозревающий ее взгляд мужа моя Любовь Яровая отвечала твердым, спокойным, всеобъясняющим взглядом. Эта молчаливая сцена полна значительности, и мне всегда было досадно, что она как-то пропадала в нашем театре, не была достаточно акцентирована режиссером-постановщиком и тонула в общем гаме, криках и беготне.
На белогвардейском бале в 4-м действии целый калейдоскоп лиц, образов проходит перед зрителем. Вся контрреволюционная накипь выползла. Идет бешеная спекуляция, купля-продажа, торгуют всем: несуществующими земельными участками, бриллиантами, мукой, сахаром и т. д. Производятся мошеннические мены – круговое жульничество людей, доживающих свои последние смрадные дни. Музыка, танцы, но незримо царит смертельный страх, переходящий в панику, вызванную глупым сердобольным Колосовым.
Прекрасная финальная сцена 4-го действия полна внутренней силы и движения. Яровая ждет товарищей подпольщиков на совещание. Неожиданно появляется муж. Сурово встречает она его, хочет избежать объяснения, но под влиянием его нежных слов, уверений, просьб постепенно слабеет. На его мольбу понять его: «…Только ты можешь, если хочешь», – отвечает страстным порывом: «Если хочу… был ли час, была ли минута, чтобы сердце мое кровью не обливалось от тоски по тебе, от жалости, от горя…». Чувство к мужу вспыхивает с новой силой. Она нашла его, вернула, она поверила ему. Вместе, одной дорогой, рука об руку они пойдут делать великое дело.
Первое ее условие, ее решительное требование к мужу – освободить из тюрьмы жегловцев. Она верит, что он выдержит это первое испытание и вернется «с большой радостью». Вся охваченная восторгом, Любовь впервые за три года наслаждается красотой ночи, не предвидя чудовищного предательства Ярового, которое через минуту обрушится на нее.
Схваченная солдатами по приказу Ярового, она с неистовой яростью кричит: «…мерзавец!» С согласия режиссера спектакля я совсем опускала последний выход Яровой, как и последние ее слова этого действия: «Да зачем же я на свет родилась…» Эти слова мне казались чужими и лишними.
В 5-м действии с непревзойденным юмором рисует Тренев картину панического бегства из города белогвардейцев и всей мрази, прилипшей к ним.
Большой силы и драматического напряжения сцена Яровой и Пановой. Если в их встрече 1-го действия чувствуются инстинктивная неприязнь, неосознанная враждебность людей, чуждых друг другу по духу, то в этой последней встрече явно выражена неприкрытая ненависть непримиримых, смертельных врагов. Язвительные слова Пановой о том, что она предала Кошкина, вызывают ярость Яровой. Она выхватывает из кобуры револьвер, чтобы убить Панову, но тотчас молча, медленно запихивает его обратно. В этой небольшой паузе я стремилась вскрыть тайную психологическую причину, почему вспышка Яровой не получила разрешения: мысль о том, что в действительности она сама предала Кошкина, останавливает ее. Хотелось передать в зрительный зал промелькнувшую у нее мысль: «Да, правда, предала, неумышленно, но предала».
После паузы, с ненавистью, но внешне спокойно, она объясняет, почему не поднялась рука на убийство: «Пулю на тебя жалко тратить: считанные». На брызжущие слюной бессильной злобы слова Пановой отвечает спокойным презрением: «Это все, что осталось тебе в жизни, гад с вырванным жалом». И тоном приказа, яростно: «Уползай с нашей земли».
В этом последнем действии Яровая предстает обновленной, переродившейся. Это уже боец революции. Пережив страшную личную катастрофу, она выросла политически и духовно под влиянием революционной борьбы.
После неудачной попытки добиться от Ярового освобождения Кошкина Любовь поднимает рабочих, заражает их своей страстной устремленностью и ведет к тюрьме. После боя возвращается Любовь, раненная в руку. На просьбу Колосова спрятать в школе преследуемого Ярового она твердо отказывает и презрительно говорит ему: «Ступайте, вы, блаженный». А когда Яровой, переодетый в платье Колосова, хочет убежать, не колеблясь ни минуты, выдает его. «Стойте, товарищи, это не Яровой, – говорит она патрулю, схватившему Колосова вместо Ярового: – Это юродивый маскарад устроил. Яровой туда побежал».
Это большая победа Любови над собой. Не злобу, не месть мужу-врагу хотелось мне донести до зрителя, а революционную сознательность, героическую самоотверженность.
Когда уводили Ярового на расстрел, я стояла неподвижно, прислушиваясь, ожидая выстрела. Раздается выстрел. Выполняя чудесную ремарку автора, на секунду я закрывала глаза, пережив в это мгновение весь крах своей личной жизни. Подойдя к Кошкину, Яровая спокойно рапортует: «Товарищ Роман, оружие из-под дров выдано сегодня кому следует». На слова Кошкина: «Спасибо, я всегда считал вас верным товарищем», – Яровая с полным сознанием своего перерождения, достигнутого в трудной, мучительной борьбе, говорит: «Нет, я только с нынешнего дня верный товарищ».
Эти слова для меня явились ключом к раскрытию и созданию образа, маяком, освещающим длинный и трудный путь, который прошла Яровая, чтобы с полным правом назвать себя «верным товарищем».
Во всех городах СССР театральная жизнь проходила под знаком «Любови Яровой», – на театральном языке «Любовь Яровая» «делала» сезоны.
Константин Андреевич живо интересовался спектаклями «Любови Яровой»; он ездил и в некоторые периферийные театры смотреть, как воплотили там его творение. К сожалению, он не смог приехать в Смоленск и не видел нашего спектакля, но мы поддерживали с ним творческую связь перепиской. Привожу его письма того времени.
6. IV (1926 г.)
Симферополь
Ноябрьский бульв., 33
Милые, хорошие старые друзья!
Кто-то из Вас прислал мне две смоленские афиши с Люб‹овью› Яровой – я взглянул на 1-е имя в исполнителях[9], стало на душе тепло и грустно. Какое тяжкое было время – дни нашей встречи в Симферополе!
Следующий исполнитель – H. H. Васильев[10]!.. Тот ли? Помнит ли долговязого юношу, посвятившего ему не одну теплую строчку? Какое славное было время, какие люди!
Но вот 1-е имя в сле‹дующем› столбце исполнителей. Вот уже сюрприз! Так давно потерял из виду. С этим именем у меня связано воспоминание о другом имени, самом дорогом после родных… Вот написал и расплакался. Вспоминаете ли его, Лидия Федоровна?
Был прошлым летом в Новочеркасске, собрались по этому случаю все уцелевшие рыцари круглого стола, и витала тень того, кого одного все искренне любили. И все же мне кажется, больше всех любил его я.
Ну, как у Вас там моя «Любовь»? Какой из себя колер оказует?
Когда-то я Вам, Павла Леонтьевна, обещал написать роль, достойную Вашего дарования. Обещание это, к сожалению, еще не исполнено.
А Яровая, эта чрезвычайной трудности роль, мне кажется, у Вас должна выйти лучше, чем у многих.
А Павел Анатольевич[11] в Киеве Яровой как козыряет! За два месяца к 30-му аншлагу подошел… Почти в ногу с Малым. При этом хвастает, что ряд его исполнителей лучше, нежели в Малом.
Соблазнительно даже поглядеть. Через неделю еду в Москву и, имея дело в Киеве, думаю непременно заехать туда.
Очень жалею, что Вас не придется увидеть.
Два месяца назад я перенес в Москве тяжелую болезнь (из-за Яровой) и только-только что оправился[12].
Обеим Вам сердечный привет. Спасибо за афиши.
Поклон Ник. Ник. (если он) и Ф. Г. Раневской.
Не играйте, пожалуйста, злосчастную Яровую по изуродованным экземплярам библиотеки Рампа и печатному МОДПИК и будьте здоровы.
На это письмо я ответила ему просьбой приехать в Смоленск и посмотреть нашу «Яровую». В письме рассказывала, как я задумала и раскрыла образ Яровой, и спрашивала его мнение: верен ли мой замысел? В ответ получила следующее письмо. Привожу его целиком.
Май 1926 г.
Глубокоуважаемая Павла Леонтьевна!
Вы и Фаина Георгиевна ‹Раневская› с такой исключительной нежностью откликнулись на мое письмо, что мне очень неловко: слишком в малой мере я стою этого… Все же письма Ваши я перечитывал с глубоким волнением. Спасибо Вам.