Потом, в 1936 году, я перешла в театр-студию под руководством Ю. А. Завадского, а ранней осенью того же года театр Завадского переехал из Москвы на работу в Ростов-на-Дону[20]. Не могу без волнения вспомнить наш приезд. Яркий солнечный день. Тихо подходит поезд. Ростовский вокзал и перрон полны народа. Все радуются московскому театру. На вокзальном здании висит плакат: «Добро пожаловать!». Шум, крики, приветствия, радостные, взволнованные лица. Приехавших актеров забрасывают цветами. Тут же, на вокзальной площади, начинается импровизированный митинг. Да, такие минуты не забываются!
Роскошное, только что выстроенное здание театра потрясло нас всех. Театр-гигант стоит на главной улице Ростова, высоко над Доном, и окружен парком.
Увидя театр, я остолбенела от изумления: «Это чудо, настоящее чудо! Еще так недавно, кажется, когда я уезжала из Ростова, здесь были пустырь, глушь, и вдруг… чудесный парк, в центре которого грандиозное здание… Как в сказке!»
Началась подготовка к сезону. Неминуемые в каждом новом деле трудности встретили нас: театр, такой роскошный и просторный, таил в себе коварные сюрпризы, от которых прежде всего страдали актеры. Колоссальных размеров сцена и громадный зрительный зал на две тысячи человек – все это освоить было нелегко. Вторая трудность, которую пришлось преодолеть, заключалась в том, что приехавшая из Москвы молодая труппа Завадского, во главе которой находились такие исключительно одаренные, замечательные актеры, как В. П. Марецкая, Н. Д. Мордвинов, П. П. Павленко, Р. Я. Плятт и другие, такие режиссеры, как М. П. Чистяков, Ю. А. Шмыткин, И. С. Вульф, воспитанные Завадским и воодушевленные его идеей построить настоящий, нужный нашей стране театр, слились с группой актеров Ростовского театра с чисто провинциальными навыками творчества. И несмотря на то, что там было несколько прекрасных, ценных актеров, как, например, Г. Е. Леондор, A. M. Максимов, это искусственное слияние давало себя чувствовать в работе и несколько тормозило ее вначале. Но благодаря умелому руководству все шероховатости, все, что мешало, вскоре было изжито, устранено, и мы действовали дружно, горячо и увлеченно.
Ростовский театр имени Горького дал мне много отрадных минут. Настоящий художник, большой мастер, Ю. А. Завадский создал в театре творческую атмосферу, в которой легко и радостно было трудиться.
Для открытия театра шла пьеса К. Тренева «Любовь Яровая» в постановке Завадского[21]. Перед премьерой приехал К. А. Тренев. Присутствуя на последней репетиции, он, по-видимому, остался доволен работой театра. Я не была занята в спектакле, и он горько упрекал меня, думая, что я отказалась играть. Я доказывала ему, что занята в «Славе» В. Гусева – пьесе, которая готовится параллельно с «Любовью Яровой», что, перейдя на роли старух, я уже не могу играть Любовь Яровую, и т. д. На все мои доводы он делал грустное, обиженное лицо и говорил: «В пьесе, кроме Яровой, есть еще и другие роли – Марьи, Горностаевой… Ясно, не захотела!»
Когда после премьеры К. А. Тренев вернулся в Москву, он написал мне полушутливое, милое письмо:
Дорогая, но дешево себя ценящая актриса! Читал – горячо поздравляю[22]. Киплю негодованием: уже не то обидно, что легкомысленно по старушечьей линии понеслась, а – что, и старухой будучи, вероломно мне изменила! Вот оно ныне старуха какая пошла!
Я на днях вернулся с Украины в Москву, нашел газету и печатный план театра, присланный мне из театра. Но говорят, при этом было и письмо, которое исчезло. Родненькая, справьтесь, пожалуйста… кто писал и что? Может, что нужное.
Ну, как?
Не люблю я, что Вы далеко.
А Красная примадонна[23] не кажет прекрасных глаз. Мотивировка, впрочем, основательная, помните:
– Пока не заплачу долг – 100 р.
Ой, не заплатит!!!
Если будете писать, скажите, что делаю ей рассрочку на 20 визитов. Пусть, анафема, платит по пятерке за визит. Если тяжело – 2 с полтиной. Крайняя цена! Не посоветовалась со мной насчет Вассы – и дура. Я б ей категорически запретил ту трактовку, за которую ее правильно щипнули.
Ну, целую Вас. Любящая Вас Л‹ариса› И‹вановна› – тоже. Вашим и всему театру – привет.
К. Тренев 12. XI (1937 г.)
Передайте Ю‹рию› А‹лександровичу›[24]: к его услугам «Пугачевщина» в доработанном виде. Был в Киеве на ее репетиции – в новом тексте звучит не плохо.
Как «Яровая»? Утряслась?
Читали в сегодн‹яшнем› № «Сов‹етского› искусства» дискуссию насчет образа Ярового[25]?.. Анекдот. Недели 3 тому назад они обратились ко мне с просьбой приехать на репетицию, и так как в Ярославль ночь езды, я согласился, когда им угодно. Однако это оказалось «неугодно» и предпочтительней запросить через печать. Вот пошехонцы!
Оно, впрочем, лестно: о каком-то Яровом дискутируют словно об, извините, Гамлете. Но ведь я же авторитетней Шекспира: я еще жив, а Шекспир, как известно, умер, и сколько бы в его голову глупостей ни говорили, не возразит.
Ну довольно шекспирить…
Напишите о себе.
В Ростове я сыграла Марию Петровну Мотылькову в «Славе» В. Гусева, Хлестову в «Горе от ума» А. Грибоедова, Полину Бардину во «Врагах» М. Горького, Полежаеву в «Беспокойной старости» Л. Рахманова, Евдокию Антоновну в «Днях нашей жизни» Л. Андреева. Я любила играть мать, Мотылькову, в гусевской «Славе» и имела в ней успех у ростовского рабочего зрителя. Работа с режиссером спектакля – талантливым М. П. Чистяковым – была чрезвычайно приятной и интересной.
Создавала я образ Мотыльковой с большим воодушевлением. Многое приходилось преодолевать. Пьеса написана в стихах.
Первая трудность была в чтении известного монолога Мотыльковой «Сыны мои!..» Я боялась декламационной риторичности, откровенной публицистичности монолога. Как уберечь себя от этого? Как согласовать материнскую любовь с патриотическим стремлением послать своих сыновей на войну?
Вот каким путем я шла в поисках правильного решения монолога: самоотверженный подвиг сына Василия возбуждает в ней чувство гордости, и она призывает сыновей следовать высокому примеру:
Но если придется вам умирать, —
Будьте такими, как брат ваш Василий.
С чувством гордости за дело сына в ней вспыхивает ненависть к тем, кто может помешать жизни и процветанию нашей Родины, для которой живут и работают ее дети. Поэтому слова:
И если промчится от края до края
Весть, что подходят враги к рубежу,
я насыщала суровостью, угрозой, а дальше успокоенно, твердо и деловито:
Я вам сама белье постираю,
В походные сумки его уложу,
Открою окошко в своей квартире,
Махну вам рукой, провожая в бой…
Вторая задача, которую я себе поставила, – создать образ рабочей матери советского времени. Это не только добрая старушка, а веселая, смелая участница и хозяйка новой жизни.
Обдумывая внешность Марии Петровны, я решила, что у нее веселые, даже озорные глаза и натруженные многолетней работой руки – рабочие руки. Меня смущали мои тонкие руки с длинными пальцами. Я загримировала их, сделав при помощи красок утолщение в суставах, – и держала пальцы слегка раздвинутыми, что придавало нужную выразительность.
Пьеса Гусева «Слава» написана в необычайно теплых, искренних тонах. Она вся пронизана любовью к чудесным людям нашей великой героической эпохи. Вот эту-то любовь мы должны внушать зрителю.
Работая над ролью, я боялась больше всего малейшей фальшивой ноты. Марья Петровна Мотылькова – самая обыкновенная женщина, полуграмотная, хлопотунья, вся ушедшая в заботы о хозяйстве, о доме. Она постоянно ворчит на своих разлетевшихся в разные стороны сыновей, которые не хотят жить спокойно, в тишине. Словом, простая, будничная женщина, мать, хозяйка. Но в этой простой, незаметной женщине живет дух нашей героической эпохи. Она сама не подозревает, какие могучие силы, какие возможности таятся в ней. Несчастье с сыном, который жертвовал жизнью, спасая людей, открыл в ней родник новых мыслей и чувств, сделав ее участницей строительства новой жизни.
Момент рождения нового человека в Мотыльковой – самый трудный в роли. Здесь-то я боялась сфальшивить. Я боялась выйти из образа, мне казалось, что образ раскалывается, но потом я поняла, что в моменты наивысшего подъема духа человек меняется – меняются его поведение, речь, весь его облик.
Но вот жизнь Марии Петровны вошла в прежние, спокойные берега, она опять хлопочет по хозяйству, ворчит, но мы знаем, на какой подвиг способна эта простая, немножко смешная женщина.
Героизм свойствен молодости. В этом смысле Мария Петровна молода. Мы все молоды в нашей прекрасной молодой стране. Чувство молодости я ощутила и в себе, вступив в молодой коллектив театра.
Роль Мотыльковой была моей первой ролью в этом коллективе. С большим волнением приступила к воплощению этого образа, но в процессе работы почувствовала, что сливаюсь с моими молодыми товарищами в едином творческом устремлении, – так заразителен энтузиазм молодого коллектива.
С увлечением работали мы над пьесой Л. Рахманова «Беспокойная старость». Пьеса, как и спектакль, имела большой успех у рабочего зрителя Ростова. На редкость удачно разошлись роли. Внутренние и внешние данные актеров, занятых в спектакле, соответствовали характерам персонажей пьесы. Г. В. Гетманов – Полежаев, Б. М. Лифанов – Воробьев, H. И. Гарин – Бочаров. Постановщиком и режиссером спектакля была И. С. Анисимова-Вульф.
Когда я начала работу над ролью Марии Львовны Полежаевой, она мне показалась одной из тысячи инженю (только старенькой), игранных мною в течение долголетней актерской жизни. Но углубляясь в работу над ролью, я поняла, что Мария Львовна по складу своей души и характера – новый человек, современный в самом глубоком значении этого слова.