тает на воздух, но на месте телохранителя был он сам, и от взрыва его жирное тело лопалось, как надувной шарик.
Главы семей устали от его безрассудных обвинений в адрес Лучано. Каролла требовал сбора всех американских боссов, которых раздражали его бесконечные телефонные звонки и навязчивость. Они подозревали, что он еще не пришел в себя после пережитой трагедии, однако его угрожающие тирады казались им опасными. Каролла пустил в ход все свои связи, чтобы добиться согласия глав семей, которые понимали, что при создавшейся ситуации устраивать большой сбор неразумно и рискованно. Но Каролла не хотел слушать никаких увещеваний. Он не мог представить доказательств вины Лучано в своем разорении и попытке убийства, но отказаться от этой мысли был не в силах.
Лучано остался в Нью-Йорке ждать результатов. Он не сомневался, что Организация пошлет людей к Робелло выяснить его причастность к делу, и молил бога, чтобы молодой человек остался верен данному слову и хранил молчание. Организация относилась к Лучано с большим подозрением. Боссы могли в любой момент единодушно выступить против него. Интересно, выдаст ли его Робелло? Тогда Лучано не поздоровится: сговора ему не простят.
Главы Комиссии были вынуждены призвать Лучано и Кароллу одновременно и устроить подобие очной ставки. Лучано приказали вылететь в Неваду для встречи с шестью наделенными особыми полномочиями главами семей. Его сопровождали два телохранителя, которые не спускали с него глаз даже тогда, когда Лучано, поселившись в отеле, принимал ванну и переодевался. Затем они отвезли его по секретному адресу. Охрана держалась с Лучано с подчеркнутым уважением и сообщила, что Каролла также вызван Комиссией, но он понимал, что ему надлежит предстать перед судом. Вопрос в том, есть ли у них доказательства его причастности к взрывам в Палермо.
Лучано проявил недюжинное самообладание перед лицом боссов. Спокойствие было главным его оружием в борьбе за свою жизнь: малейшее смущение или сомнение в его ответах означало бы проигрыш. Лучано бесстрастно опровергал все обвинения своего кровного врага.
Его алиби — присутствие в Нью-Йорке на свадьбе сына — выглядело убедительно. Он подтвердил, что у него были личные мотивы ненавидеть Кароллу и желать ему смерти, о чем он и сообщил на последней Комиссии, где ему отказали в законном возмездии. Однако казалось, что Каролле удалось заранее настроить боссов против Лучано и внушить им, что именно он организовал войну в Палермо.
Комиссия выслушала Лучано не перебивая. Показания гостей, присутствовавших на свадьбе его сына, были тщательно собраны и запротоколированы. Лучано постарался, чтобы в их числе оказались уважаемые, пользующиеся доверием Организации боссы, свидетельства которых не могли быть подвергнуты сомнению.
Дженовезе Риццио налил в бокал воды и, протянув его Лучано, спросил в лоб, насколько хорошо он знаком с Энтони Робелло. Его глаза при этом впились в лицо допрашиваемого. Лучано призвал на помощь всю свою выдержку и невозмутимо повторил слово в слово все то, что говорил при встрече с Вито.
Риццио кивнул и поджал губы:
— Я вернулся из Палермо два дня назад. Перед отъездом я виделся с Робелло. Он клянется, что ничего не знает ни о бомбах, ни о Каролле. Вито считает, что это его рук дело, и большинство ребят придерживаются такого же мнения. Робелло все отрицает, но ни для кого не секрет, что он рвется на наркорынок. А ты что думаешь, Лучано? Это может быть он? Робелло уверен, что ты был в Палермо все это время, и мне не удалось его переубедить. Какая-то чертовщина! Что ты на это скажешь?
Лучано равнодушно пожал плечами и налил себе еще воды. Его рука даже не дрогнула.
— Я не знаком с Робелло. Мы встречались только однажды в Гаване. Вот и все. Как по-вашему, сколько нужно людей, чтобы начать войну? Как я мог это сделать, если все мои лучшие парни в Штатах, а сыновья — здесь, в Риме и в Атлантик-Сити? И еще, назовите мне хотя бы одну причину, по которой я хотел бы уничтожить Кароллу, кроме той, что я всем сердцем ненавижу этого сукина сына? Что бы я выиграл? Я никогда не занимался наркотиками и не собираюсь начинать. Я давно предупреждал вас, что этот грязный бизнес до добра не доведет, так что теперь не жалуйтесь. — Он сделал глоток воды в полной тишине. — Предоставляю вам самим выяснить, замешан в этом Робелло или нет. Это не мое дело. Я потратил годы жизни и тысячи долларов, чтобы наладить отношения с властями и политиками, чтобы организовать законный бизнес. И ради чего? Чтобы вы сегодня допрашивали меня здесь, как мальчишку, которого только что выбрали главой?
Риццио подошел к Лучано и пожал ему руку.
— Спасибо, Роберто. Счастливо тебе добраться домой. Мы сами разберемся с Робелло. Не сомневайся, мы все тебя уважаем и ценим то, что ты согласился принять наше приглашение. Мы не доставим тебе больше беспокойства. Arrivederci.[3]
Лучано забрал свое пальто и направился к двери. Здесь он на мгновение задержался и, оглянувшись, обвел собравшихся холодным, высокомерным взглядом, после чего вышел из комнаты.
— Пожалуй, второй раз вызвать его сюда уже не удастся, — вздохнул Риццио, крутя в руках авторучку. — К сожалению, этот парень действительно силен. Он всегда делает по-своему, и, готов поклясться, с ним нельзя не считаться: мы многим ему обязаны и нуждаемся в нем. В его руках монополия на торговлю в Палермо, да и на всей Сицилии второго такого могущественного дона нет. И все же он по своей воле приехал на Комиссию и согласился отвечать на наши вопросы. Робелло, я думаю, тоже чист. Он отрицал даже свое знакомство с Лучано, но что-то здесь не сходится. Доставьте сюда Кароллу, надо потрясти его хорошенько. Тем более что он явно не в себе и наверняка выложит все.
Каролла выглядел ужасно; казалось, он переживал полнейший упадок физических и умственных сил. Однако он обладал редким качеством — способностью выжить в любой ситуации. Поэтому он не сломался, а лишь прогнулся, получив такой сильный удар. Каролла явился на заседание Комиссии, как на вечеринку. Его одутловатое, покрытое испариной лицо сияло от радости, словно, для него было большой честью предстать перед столь высоким собранием. Он был полностью разорен, должен много миллионов долларов Организации и улыбался при этом, как младенец в Рождество.
Когда Комиссия опровергла его обвинения в адрес Лучано, он упал духом, но, узнав, что под подозрением находится Робелло, немного оживился. Было решено, что, если вина Робелло будет доказана, ему преподадут хороший урок, и, вероятно, последний в его жизни.
— Я уничтожу эту гадину! — кричал Каролла, потрясая кулаками. — Задушу голыми руками! Выскочка, молокосос паршивый…
— Сядь и закрой рот. Это мы будем решать, виновен он или нет, понятно? Может быть, он и мальчишка, но он дон, и мы должны уважительно отнестись к его семье. Если мы вынесем ему приговор, то приведет его в исполнение Лучано, после чего заберет себе его бизнес и людей, если захочет, конечно. А ты в это дело не вмешивайся, Каролла. Ты измарал имя Лучано в дерьме, и он имеет право на моральную компенсацию. Тебе следует пасть на колени и благодарить Святую Деву за то, что он не потребовал тебя пришить.
— Это все, что мне осталось?
— Ты уцелел, Каролла. Многие парни хотели бы оказаться на твоем месте. И держись подальше от Палермо, понятно?
Каролла решил послать Организацию ко всем чертям точно так же, как, по его мнению, она постоянно посылала его. Сначала отец передал то, что принадлежало ему по праву, Лучано. А теперь, когда его чуть было не взорвали в собственном автомобиле и полностью разорили, ему отказываются протянуть руку помощи. Он свободный человек, и никто не может диктовать ему, куда ехать, а куда нет. Отныне он сам по себе. Они связывали его по рукам и ногам, зато в этом состоянии в Каролле обострился инстинкт самосохранения. Сейчас он руководствовался только им, ни на кого больше не полагаясь.
Лучано успел вернуться в Палермо как раз к тому времени, на какое был заранее назначен его телефонный разговор с Робелло — ровно через месяц после операции. Они договорились встретиться тем же вечером на черепичном заводе.
Робелло приехал с двумя телохранителями и шофером. На этот раз они вошли в кабинет Лучано все вместе, хотя он предполагал, что станет говорить с Робелло один на один. Гость уселся в кресло, за спинкой которого молча встали телохранители, и кратко отчитался о проделанной работе.
Он, как и было запланировано, позволил Жуану Борсалино бежать, чтобы потом выследить и взять в плен по просьбе Лучано. Его выследили, а когда пришли, чтобы схватить, оказалось, что Борсалино мертв — кто-то задушил его проволокой для разрезания сыра. Робелло пожал плечами и добавил, что выяснить, чьих рук это дело, не удалось.
Лучано поблагодарил компаньона за хорошую работу, а также выразил надежду, что Робелло пока не пытался установить контакты ни с кем из людей Кароллы, как и было условлено. Он знал, что Робелло пошел на это еще до начала операции.
— Я до этой минуты играл по вашим правилам, — уверенно ответил Робелло. — У меня были парни из Штатов, но я молчал как рыба. Я сделал все, как мы договорились. Странно, что они так быстро вышли на меня.
— Рано или поздно это должно было случиться, — пожал плечами Лучано.
— Ну нет! Вы утверждали: что бы ни случилось, я буду чист, как первый снег. Вы собирались взять вину на себя.
— По-вашему, меня они не допрашивали? Они уверены, что виноват я, Робелло, так что успокойтесь. Нам остается только держать язык за зубами и не дергаться. Я сам разберусь с Комиссией, когда придет время.
— До сих пор это был вынужден делать я! Вы как-то не очень торопитесь. И потом, что это за ерунда с какой-то свадьбой в Нью-Йорке? Я голову готов дать на отсечение, что вы были здесь, в Палермо!
Лучано посмотрел ему прямо в глаза и ничего не ответил. Робелло встревожился: