Ямадзаки рос, изо дня в день поглощая яблоко за яблоком, и потому сказал мне, что верит, будто буквально сделан из них. Я спросил, что ему больше всего нравится на его ферме. Широко раскинув руки, он произнес: «Мои дети», явно имея в виду гигантские красные яблоки, свисавшие с окружавших нас деревьев. Тогда я поинтересовался, что для него как для фермера самое сложное. «Отпускать их», – ответил он.
В ходе моих исследований, разыскивая все новые производимые растениями и животными биологические соединения, которые можно использовать в качестве лекарственных средств для человека, я много путешествовал и общался с немалым числом фермеров. И всех их объединяла любовь к плодам своего труда. Причем совершенно неважно, что именно эти люди производят или выращивают: ухаживают ли в китайской провинции Фуцзянь за многолетними древовидными кустами ради получения чая улун или разводят улиток на Аландских островах у западного побережья Финляндии – чувства у всех одни и те же.
Как я убедился, посетив Аомори, обрезка яблонь в Японии – один из наиболее трудоемких методов ведения сельского хозяйства, прекрасно иллюстрирующий столь важный для фермеров цикл жизни и смерти. Ямадзаки рассказал мне, что существует поверье, будто называться настоящим яблоневым фермером можно только после обрезки тысячи яблонь. Когда же я спросил его, сколько деревьев обрезал он на своем веку, Ямадзаки ответил: «Не то чтобы очень много».
За японским процессом изъятия плодов я наблюдал, можно сказать, с болью, потому что мне, человеку, обожающему яблоки, выбрасывание фруктов, не достигших зрелости, представлялось настоящим кощунством. Но эта кажущаяся расточительность, хотите верьте, хотите нет, изменила мои собственные представления о неврологических процессах в мозгу. Теперь я понимаю, что обрезка – это важнейший компонент выращивания как огромных вкусных яблок, так и здорового человеческого мозга.
Процесс обрезки длится круглый год. В ходе него фермер удаляет ветви, цветы и незрелые плоды, которые имеют повреждения или же могут как-то деформироваться в будущем. Все делается исключительно вручную. Ямадзаки и его помощники, методично перемещаясь по саду, срывают и безжалостно выбрасывают сотни молодых яблок.
Это позволяет каждому дереву сосредоточиться на пестовании оставшихся плодов. Ямадзаки объяснил, что в итоге яблоки достигают впечатляющих размеров и приобретают более выраженный вкус. Пока яблоки растут, их регулярно бережно поворачивают, чтобы красные бока сделались равномерно полосатыми. Хотя без обрезки общий урожай фруктов был бы намного выше, Ямадзаки заключает: «Оно того стоит. Иногда меньше значит больше, разве не так?»
Ямадзаки расширяет привычные рамки ухода за плодами – он даже надевает на каждое из своих яблок маленькую «шапочку тени», которую то носит часть сезона; это гарантирует, что фрукты не получают слишком много солнца. Неудивительно, что такие яблоки стоят около двадцати долларов за штуку.
Сидя под японской раскидистой яблоней, я думал о многих параллелях между природой и человеческим развитием. Яблоки, безусловно, выигрывают от правильной обрезки, но – вовсе не они одни. Подобный процесс важен и для нормального развития центральной нервной системы человека, неотъемлемой составной частью которой является головной мозг. Отдельным нейронам приходится погибать ради того, чтобы другие их собратья могли выжить и преуспеть.
Многие годы оставалось загадкой, каким образом и почему определенные клетки нервной системы выживают, а определенные – умирают. И свет на этот процесс пролила одна бесстрашная и волевая женщина.
Доктор Рита Леви-Монтальчини осталась без работы. Был июнь 1940 года. Италия только что вступила в войну на стороне гитлеровской коалиции. Больной манией преследования окружающий мир все глубже погружался в пучину безумия. Однако Леви-Монтальчини, будучи еврейкой, решилась остаться в Италии, не желая покидать свою семью. Перспективы, впрочем, вырисовывались самые что ни на есть мрачные: 17 ноября 1938 года итальянские фашистские власти приняли пресловутый «закон о защите расы», ограничивающий права евреев, так что надежд на продолжение нейробиологических исследований у ученой не было. Желая как-то защитить ее, однокашник Леви-Монтальчини по медицинскому колледжу даже предложил ей выйти за него замуж. Она вежливо отказалась, хотя и поймала себя на том, что неустанно размышляет не только о жизни и смерти изучаемых ею нейронов, но и о весьма сомнительных шансах на собственное выживание.
Чтобы чем-то себя занять, она начала тайно работать врачом в Турине, городе на севере Италии, где в то время жила со своей семьей. Но вскоре ей пришлось отказаться от этого: риск был слишком велик. Война и невозможность заниматься медицинскими исследованиями лишали жизнь Леви-Монтальчини смысла. И она поступила так, как было ей свойственно на протяжении всей ее научной карьеры: преодолела преграждавшее ей путь препятствие.
…Вначале Леви-Монтальчини не собиралась становиться ни врачом, ни ученым, хотя в ее планы, в отличие от большинства ее сверстниц, также не входили и замужество и спокойная семейная жизнь. Женщины куда менее способны в науках, чем мужчины, – такова была догма той эпохи. Какое-то время она раздумывала о карьере художницы, прикидывая, не пойти ли ей по стопам сестры-близнеца Паолы, однако научное любопытство пересилило и Леви-Монтальчини всерьез увлеклась медициной.
Спустя годы она расскажет, что подтолкнула ее к этому сильнейшая душевная боль. Женщина, вырастившая обеих сестер, Джованна Бруттата, была для них, по сути, второй матерью. И когда у Джованны обнаружили неизлечимый рак желудка, юная Рита пришла в отчаяние. Именно в этот момент она приняла судьбоносное решение стать врачом. Однако осуществлению мечты мешало множество препон. Рита уже три года как окончила школу и по идее должна была бы, как и большинство итальянских девушек, думать не о медицинском колледже, а о том, как побыстрее выйти замуж и родить. Кроме того, она недостаточно разбиралась в математике и фундаментальных науках и имела слабое представление о древних языках (о латыни и древнегреческом), а без этого багажа знаний поступить в колледж было невозможно.
Леви-Монтальчини самоотверженно готовилась к предстоящим экзаменам, твердо решив освоить территорию, считавшуюся преимущественно мужской. Занятия нередко начинались в четыре утра; обучали девушку преподаватели, на которых произвела глубокое впечатление ее поразительная способность концентрироваться на сложном новом материале. Подготовка продолжалась долгих восемь месяцев. При этом Леви-Монтальчини не просто запоминала информацию – уже тогда ее заинтересовали те научные вопросы, которым она посвятит всю свою жизнь.
Наконец настал день вступительных испытаний…
И никто из тех, кто сдавал экзамены вместе с Ритой Леви-Монтальчини, не получил столь же высокого балла, как она!
При таком упорстве разве могли помешать ей мелочи вроде мировой войны или диктатора, заигрывавшего с нацистским государством, которое было одержимо «окончательным решением еврейского вопроса»?!
Заинтересовавшись эмбриологическими исследованиями Аристотеля и его опытами с куриными яйцами, Леви-Монтальчини упрямо двигалась к своей цели. Ее план состоял в том, чтобы изучить эмбриологическое развитие нервной системы человека, используя в качестве модели оплодотворенные куриные яйца. Она препарировала их под микроскопом и наблюдала, как с течением времени меняется, развиваясь, эмбрион цыпленка.
Когда-то я тоже проделывал подобную лабораторную работу, препарируя, в частности, дыхательную систему больных медоносных пчел. Мне приходилось долго сидеть, согнувшись, над специальным микроскопом, выявляя и подсчитывая паразитирующих в пчелиной трахее крошечных клещей Acarapis woodi. Когда эти клещи попадают в дыхательные трубки, они очень осложняют насекомым жизнь. Представьте себе на минутку, как в ваш нос забирается целая пригоршня мелких головных вшей, которые затем ползут по трахее в легкие… уверен, что вы придете в ужас от одной лишь мысли об этом.
Медоносные пчелы, с учетом их активности, нуждаются в большом количестве кислорода, а «дышат» они, нагнетая наружный воздух через отверстия по бокам тел, называемые дыхальцами. Воздух проходит через систему трубок (они выглядят, как пружинки-слинки разных размеров) к тканям и мышцам, которые нуждаются в нем более всего.
Мои исследования включали в себя разматывание под микроскопом этих подобных пружинкам трахеальных трубок, раздвигание их с помощью крошечных щипцов, а также подсчет выпадавших оттуда клещей. Работа была трудоемкой и продвигалась медленно. Проводить целые часы и дни, застыв в неестественной позе, было не просто утомительно: мне требовалось огромное напряжение сил, причем не только умственных, но и физических. При этом мой исследовательский проект завершился всего через несколько месяцев. А проект Леви-Монтальчини занял всю ее жизнь.
И еще: я работал в совершенно новой, современной лаборатории, оснащенной всеми необходимыми эргономическими прибамбасами.
А теперь сравните это с условиями, в которых приходилось трудиться Леви-Монтальчини. Лабораторию («а-ля Робинзон Крузо», говорила про нее исследовательница) она соорудила себе самостоятельно – еще во время войны – в собственной маленькой спальне, из компонентов, собранных благодаря помощи друзей.
Микрохирургические ножницы, используемые ею для разрезания тканей под микроскопом, принадлежали окулисту, а крошечные пинцеты – часовщику. Миниатюрные скальпели достать, судя по всему, было невозможно, так что ей пришлось изготовить их вручную. Леви-Монтальчини требовались эти инструменты, а также микроскоп, чтобы производить вскрытия и получать окрашенные препараты для документирования того, что она наблюдала. Она еще и соорудила самодельный инкубатор, чтобы держать развивающиеся куриные яйца в тепле. Кстати, отыскать оплодотворенные куриные яйца тоже бывало не всегда легко.
У позвоночных, таких как человек, нервы выходят из спинного мозга и иннервируют конечности. Это позволяет нашему мозгу узнавать о том, что делают наши конечности, при помощи различных видов сенсорной обратной связи (в частности, температурной и вибрационной). Своими конечностями мы двигаем тоже благодаря нервам, которые иннервируют наши мышцы, – например, мышцы моих кистей и пальцев, которые я использую прямо сейчас, печатая эти слова.