Саймон ждал, его терпение было на исходе.
– Суд закончился несколько часов назад. Судьи уже вынесли приговор. Осталось только казнить заключенную.
– А, – кивнул Саймон. – Так вы вызвали меня сюда в порядке любезности?
Черные глаза смотрели на него, и в них читалась надежда, что больше ничего говорить не придется.
Однако, хоть атум и прожил много десятков лет среди этих существ, он никак не мог собрать воедино все подсказки. То, что было бы очевидно любому местному жителю этого холодного уединенного мира, для него оставалось тайной. Наконец с искренним смущением Саймон признался:
– Я не знаю, чего вы хотите.
– Этого хочет арестованная.
– Чего именно?
– Наоми выучила наизусть наши законы, – признался шеф. – И она каким-то образом узнала, что вы здесь живете.
Атум почувствовал себя не в своей тарелке.
– Она апеллировала к редко применяющемуся закону и назвала имя своего палача.
– Я не стану этого делать, – сказал Саймон.
Сурикаты – существа в высшей степени общественные. В их гражданском кодексе нет такого понятия, как право выбора. Их преданность своему городу и миру безупречна. Такого же поведения они ждали и от тех, кто жил в их соборах из льда и прозрачного воздуха.
– Если вы откажетесь от этой чести, – без экивоков заявил шеф, – мы будем вынуждены начать процедуру депортации.
Саймону потребовалось некоторое время, чтобы переварить услышанное.
– Она хочет, чтобы ее убил я, – тихо пробормотал он.
– На мой взгляд, – чопорно ответил шеф, – эта женщина уже мертва. Своими действиями вы лишь подведете черту.
Во множестве разных мест, в том числе в памяти по крайней мере одного атума, имелись точные и эффективные планы трансформирования этого маленького мира. Макемаке был назван в честь полинезийского бога-создателя, точнее, в честь божества, которому поклонялись жители изолированного острова Пасхи, – а в те времена, когда человек только начинал осваивать новые земли, остров этот был, вероятно, самым удаленным клочком суши, заселенным представителями человеческой расы. Трансформация Макемаке уже должна была бы начаться, если бы в прошлом столетии не разразилась война. Пока Марс в очередной раз умирал, сюда была доставлена дюжина новых искусственных солнц. Они находились на орбите, терпеливо ожидая приказа зажечься. Сделать первый шаг было несложно: превратить метановые снега в тонкий слой атмосферы, окружающий небесное тело вполовину меньше Плутона. Но даже этот скромный шаг таил в себе опасность. Зачем превращать свой мир в приманку для далекого, но оттого не менее грозного врага? Восемь десятилетий беспрецедентной борьбы опустошили и более богатые миры, и если бы не тоненький ручеек беженцев, которым, пусть с трудом, но все же удавалось добраться до этого холодного, темного мира, здесь царило бы полнейшее затишье.
Высокопоставленный атум поразмыслил на эту серьезную тему и решил, что ему чрезвычайно повезло: он не только сумел выжить в Войне, но и обнаружил форму жизни, наделившую его властью и привилегиями, о которых он прежде и не мечтал.
Прогулки по поверхности обычно доставляли Саймону удовольствие. Царство холода и бесплодного льда дышало величием. В черном небе не было ни движущихся огоньков, ни пролетающих кораблей, и это бесконечно привлекало Саймона. Не было вспышек и отблесков от залпов гигантских орудий. На сегодня ни один из выживших Лагерей не был способен на такие чудовищные действия. А потому целеустремленный разум Саймона мог забыть обо всем. Можно было смотреть на тлеющий уголек Солнца, на тусклую точку Юпитера и верить во что угодно, только не в ужасающую реальность, в которой почти все живое было уничтожено, а все миры, включая Землю, сделались практически необитаемыми.
– Ты что делаешь? – спросил резкий, нетерпеливый голос.
– По мере возможности – ничего, – признался он собеседнице.
– Сосредоточься, – потребовала она.
– Надо бы.
– Ты ведь совсем не изменился, правда, Саймон? Все так же избегаешь неприятной работы.
– Это мой лучший недостаток, – ответил он.
Наоми проигнорировала шутку. Ее собственная сосредоточенность была непреклонной, проницательность – неослабевающей, а взгляд, как всегда, был устремлен лишь к одной важной для нее цели. Внезапно остановившись, она сказала:
– Я выбрала тебя не только потому, что мы некогда были друзьями и коллегами. Нет, Саймон. Я выбрала тебя потому, что ты, вероятно, самый последовательный человек из всех, кого я когда-либо знала.
– Что тебе надо, Наоми?
– Пока не скажу, – поддразнила его Наоми и решительно зашагала в направлении небольшого, неприметного кратера, где вот уже несколько лет казнили пленников вроде нее.
Наоми и Саймон были одинаковых размеров, плюс-минус несколько граммов. Но ради того чтобы добиться расположения своего Лагеря, ныне потерпевшего поражение, она уже давно отказалась от всего, что выдавало бы в ней человека. Теперь эта женщина напоминала скорпиона, оснащенного суставчатыми конечностями и изящным, невероятно элегантным хвостом, который был сейчас свернут внутри скафандра. Ее панцирь мог выдержать воздействие жесткого вакуума, но только не холод. Скафандр был снабжен подогревом, а простая система рециркуляции постоянно насыщала кислородом ее зеленую кровь. Если вывести из строя хотя бы одно устройство из двух, она умрет, медленно и неотвратимо. Шеф и привлеченные эксперты советовали Саймону отключить обе системы сразу и тем самым ускорить финал. Но ледяные кристаллы и удушье – это было очень жестоко, пусть и на клеточном уровне. У Саймона имелись свои взгляды на то, как совершить убийство; пусть ему это и отвратительно, он приведет приговор в исполнение так, как считает нужным.
Скорпион бежал по льду, не выказывая признаков страха.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что приговоренным здесь был Саймон. За их передвижениями действительно наблюдало множество глаз. Ради такого исключительного события были распакованы и активированы камеры, предоставленные обоими Лагерями. Аппараты выступали свидетелями: с Солнечной системой их соединяли обеспеченные специальной защитой радиационно-устойчивые линии связи. В принципе ни у кого не могло возникнуть сомнений относительно того, что должно произойти, – разве что кому-то хотелось до последнего не расставаться с заблуждениями.
Саймон прибавил шагу и догнал заключенную почти на самом краю кратера.
Движения Наоми внезапно замедлились, словно у нее вдруг закончился адреналин или то, что его заменяло. Пугающе человеческие глаза взглянули на Саймона снизу вверх.
– Ты мне всегда так нравился, – сказала она по закрытому каналу.
Он был изумлен, но виду не подал.
– Я понимаю, как это звучит, и знаю, что ты мне не веришь. Но с самой нашей первой встречи я прониклась огромным уважением к твоим способностям.
– Где это было? – спросил он.
– Первая встреча?
– Я стар, – признался он. – Напомни мне.
Она не просто упомянула о Венере. Вдаваясь в удивительные подробности, Наоми описала скучное совещание между членами команды, занимавшейся воздушным планктоном, – одно из обычных, ничем не примечательных событий, о которых Саймон, как правило, забывал через неделю, а то и раньше.
– Ты делал скептические замечания о нашей работе. Сейчас-то мне ясно, насколько проницательными и толковыми они были.
– И это тебя впечатлило?
– Странно, но ты казался спокойнее и увереннее нас всех. Ты был честнее и менее всех нас настроен пачкать руки политикой.
Он пожал плечами, не говоря ни слова.
– Уверена, что ты это заметил: я кокетничала самым бессовестным образом, когда мне нужно было расположить к себе людей. А уж амбиций в те времена у меня было столько, что не снилось и десяти Саймонам.
– Наверное, – признал он.
– Ты хотел со мной переспать?
– Нет, – солгал он.
Но ей, похоже, было все равно: она прикрыла глаза, печально склонила жесткое лицо:
– Если бы я обратила на тебя внимание… если бы позволила себе учиться у тебя… моя жизнь, наверное, сложилась бы намного лучше.
Может, жизнь и стала бы другой, а может, и нет. Саймон давно уже понял: каким бы творческим и хорошо информированным ни был человек, он не сможет прозревать будущее и видеть последствия даже мудрейших решений. Неведение было прозрением и несло с собой освобождение от сожалений.
Они добрались до кромки кратера вместе – два крохотных существа на краю изящной плоскодонной чаши. Внезапно Саймон оказался впереди; железа, появившаяся у него совсем недавно, вбрасывала в кровь псевдоадреналин.
– Ты назвала мое имя, – сухо и напряженно заговорил он. – Ты утверждаешь, что на то есть причина. И если ты ее не назовешь, я буду счастлив.
– Но я должна тебе сказать, – возразила Наоми.
– Я не могу тебе помочь, – предупредил он. – Если ты думаешь, что у меня здесь есть связи и власть, это не так. Если считаешь, что у меня не хватит духу сделать это, что я откажусь и тогда Сурикаты не станут больше пытаться тебя казнить…
– Я не жду от тебя ни помощи, ни слабости, – перебила она. – У тебя доброе сердце. Но выбрала я тебя не из-за этого.
– Доброе сердце, – повторил он; эти слова неожиданно вызвали мучительный отклик в его душе.
– Мы оба с тобой, Саймон, – продолжала Наоми, – мы, атумы, много разного повидали за свою уникальную карьеру.
Он высоко подпрыгнул и опустился на ровный участок водяного льда, твердого как камень.
– Полагаю, что да.
– Моя карьера… – начала она.
Он заставил себя двигаться медленнее, поглядывая вверх, на камеры, висевшие в небе, где царила вечная ночь.
– Быть атумом – это благословение свыше, и я чувствую себя избранной. Я знаю, как это выглядит сейчас – то безумие, которое привело нас в Лагеря. Мы использовали свои знания о строительстве миров для того, чтобы убивать миры. Но подумай об истории, свидетелем которой я была. О гениях, которых я знала, о нашей важной работе и о глупых трагедиях тоже… обо всем,