Первым шагом стало осознание того, как сильно я люблю золотые холмы резервации, когда я ездила в Стендинг-Рок. Следом за этим я обнаружила морозильники и проверила, что они работают исправно. Совершенно не задумываясь, безотчетно я установила, что отныне следить за ними – мой долг. Если и есть какая-то мораль в моей истории, то она такова: никогда не делай ничего, не обдумав прежде как следует. Я не жалуюсь, как все в итоге сложилось. До сегодняшнего дня я наслаждалась своей жизнью. И все же не помешало бы в некоторых ситуациях вести себя более сознательно.
Третьим шагом стала уборка в доме Роуз. Тебе это может показаться утомительным занятием – все равно что наводить порядок в своей комнате. Но я словно проживала бабушкину жизнь, открывала ее, подобно тому как Льюис и Кларк исследовали Миссури или Скалистые горы. Мне тоже довелось найти много мамонтов, и порой, подобно Льюису и Кларку, я занималась тяжелой и грязной работой. Спроси меня, что бы я предпочла: вычищать дом вроде того, в котором обитала Роуз, или тащить лодку вдоль берега Миссури, – я бы не сразу ответила.
Разобрать шкафы оказалось несложно. Роуз выбросила практически всю одежду. Элегантная изысканная женщина, какой я ее знала, в последние годы носила исключительно джинсы, фланелевые рубашки, потрепанные кардиганы и изношенные ботинки. Все веши оказались в таком ужасном состоянии, что их даже в приют для бездомных не сдашь. Одежда отправилась на помойку.
В коробках на чердаке хранились всякие документы, в том числе очень старые. Удивительно, какой хлам люди порой копят в домах! Возможно, с возрастом Роуз стала тревожнее. Или просто устала разбирать бумаги. Практически все можно было сжечь, что я и сделала одним холодным сырым утром, когда дождь хлестал в окна гостиной. В такую погоду приятно сидеть у камина и смотреть, как скручиваются и чернеют старые налоговые декларации.
В тот день я разобралась с частью вещей Роуз, однако самое трудное ждало впереди. В доме было полно книг. Моя маленькая квартира в Массачусетсе ни за что не вместила бы всю ее библиотеку, да и большая часть ее меня не интересовала. Однако книги нельзя выбрасывать, а продавать и раздавать их надо с умом. Лучше всего, конечно, подарить их друзьям. Но к тому моменту все друзья Роуз уже отошли в мир иной. Она пережила их всех. А у меня в городах-близнецах друзей не водилось.
Я собиралась оставить себе все книги про индейцев и упаковала их для отправки на Восточное побережье. Затем я отправилась в логово Роуз и просмотрела все издания по мамонтам. Они занимали целую стену. На другой стене располагались окна, выходившие в сад. Когда-то Роуз очень трепетно заботилась о своих растениях, но теперь сад заполонили сорняки и многолетние кустарники. Вдоль третьей стены стоял письменный стол и старинный дубовый картотечный шкаф. Два ящика были заполнены статьями о мамонтах и сублимационной сушке. В двух других хранились записи Роуз.
Книги и бумаги из кабинета Роуз, несомненно, стоило отправить в особое место. Это же работа всей ее жизни, а Роуз была выдающимся ученым. Пересилив себя, я позвонила директору института Хилла. Сейчас я уже не вспомню, как его звали. Имя вроде созвучно названию городка на Восточном побережье, а фамилия английского происхождения, и перед ними титул. Что-то вроде доктор Рэмси Сибли или Кросби Уошборн[40]. Он говорил с акцентом, характерным для Среднего Запада, но при этом слегка смягченным выговором Восточного побережья. Он принес мне соболезнования в связи с кончиной бабушки. „Какая это была замечательная женщина! Она всем нам служила источником вдохновения!“ Но нет, бумаги Роуз его не интересуют. „Теперь мы занимаемся другими направлениями, мисс Иванофф. Мы больше не исследуем мамонтов. Возможно, университет заинтересуют эти работы. Попробуйте связаться с ними“.
Когда я упомянула ткани мамонтов, доктор Сибли усмехнулся:
– В последние годы ваша бабушка вела себя немного эксцентрично. Она решила, что в подвале ее дома образцы будут в большей безопасности. Мы не стали возражать против такого решения. Вам наверняка известно, что по завещанию мистера Хилла мы обязаны бессрочно хранить данные образцы. Однако они принадлежали доктору Стивенс – она имела полное право перевезти их. По словам наших юристов, мы не обязаны брать их назад после перемещения.
По мне, так ситуацию вполне можно было трактовать иначе, но я не хотела с ним спорить. В общем, я поблагодарила доктора Кросби Сибли за помощь и повесила трубку.
В итоге, Эмма, в моем распоряжении оказался целый кабинет, полный книг о мамонтах, и подвал, забитый замороженными мамонтами. Содержимое кабинета я могла упаковать и отправить на хранение. А вот с замороженными образцами дело обстояло куда серьезнее. Выставить дом на продажу до тех пор, пока я не найду для них новое место, было нельзя. Последующие две недели я отчаянно обзванивала все научные институты. Но в летний период застать людей, принимающих подобные решения, оказалось невозможно.
Я продолжила сортировать и паковать вещи. Простыни и полотенца почти рассыпались от времени – их не продашь и не подаришь. Пришлось выбросить. Кое-какие вещи с кухни – чашки и тарелки ручной работы, изготовленные местными гончарами, – я оставила себе. Оценив все остальные вещи, я решила устроить дворовую распродажу.
Наконец я добралась до моей детской комнаты. Вяз за окном спилили, и на его месте теперь рос серебристый клен. В остальном здесь ничего не поменялось. На кровати лежало стеганое одеяло со звездами. Его сшила моя кузина из Стендинг-Рок. На подушке расположилась любимая игрушка – старая потрепанная мамонтиха по имени Мэми. Много лет назад один стеклянный глаз выпал и его заменили голубым. Второй, оригинальный, был золотисто-коричневого цвета.
Вот тогда я достигла предела. Совсем непросто разбирать вещи человека, который тебя вырастил. Не будь я так занята, то давно бы поняла, что очень сильно горюю по Роуз. Кроме того, я была расстроена. Я не могла оставить морозильники на произвол судьбы, но у меня не получалось найти для них новое пристанище раньше осени. Придется брать отпуск за свой счет. А если факультет не согласится, то увольняться.
В тот вечер я расположилась в гостиной Роуз, пила вино и рассматривала предметы, которые еще не успела упаковать: фигурки мамонтов, стоявшие на стареньком телевизоре, бивень, висевший над камином, фотографии Анселя Адамса и большую часть книг. Что же мне делать? Почему Роуз втянула меня во всю эту канитель? Почему она состарилась и умерла? Неужели она не подумала о том, как мне будет ее не хватать? Пускай я редко приезжала домой, на душе было спокойно от того, что я знала: Роуз там, копается в своем саду, возится с образцами тканей мамонтов. Я уже сама состарилась, Эмма. Но мне по-прежнему не хватает моих старших, особенно Роуз.
Я никогда много не пила. Для индейцев это дурная привычка. Однако тем вечером я несколько переусердствовала. Когда я собралась спать, в голове шумело. Вместо того чтобы отправиться в гостевую комнату, где я остановилась, я пошла в свою детскую спальню. Я сняла одеяло со звездами, сложила его и легла на чистые простыни, пахнущие лавандой. Роуз обожала лаванду и клала саше повсюду – в постельное белье, в каждый ящик с одеждой.
Я задремала рядышком с Мэми, и мне приснился сон. Обычно я не помню, что мне снится, а если и не забываю, то, как правило, вижу причудливым образом перемешанные события моего дня, словно пазл, который неверно собрали. Лишнее доказательство того, что утверждают белые психологи: будто во сне наш мозг перерабатывает последний опыт и это является частью процесса хранения данных в памяти с произвольной выборкой.
Однако сон оказался необычным. Я была в доме, сделанном из костей. Свет исходил только от небольшого тусклого костра, и в помещении царил полумрак. Тем не менее я знала, что дом – из костей, громадных костей.
Напротив меня, по ту сторону огня, сидела согбенная ссохшаяся старушка в платье, изготовленном из шкуры и заляпанном дымом и жиром. Похоже, что некогда оно было белым, но теперь стало грязно-серым. Длинные седые волосы свободно ниспадали ей на плечи.
– Мне эти проблемы не нужны, – заявила я ей. – Да, я унаследовала все после смерти Роуз. Однако у меня не было возможности поспорить или отказаться. Я не принадлежу этому миру. Это не моя жизнь.
Я обвела рукой костяной дом, хотя на самом деле подразумевала жилище Роуз.
– Не тебе рассказывать мне о жизни, – сказала старуха. – Мой народ мертв, а вскоре и твой последует за ним. Разве не так было обещано людям лакота? Если они будут чтить мамонтов и бизонов, то выживут.
– Но бизоны не вымерли, – возразила я.
– Они почти исчезли! Сколько их осталось после великого истребления белыми людьми? Несколько сотен. Тысячи особей, что существуют сегодня, – потомки тех нескольких сотен. Я – дух, а не генетик, но даже я понимаю, что генофонд популяции сильно сократился. Современные бизоны не могут похвастаться тем генетическим разнообразием, которое существовало два столетия назад.
– И ровно то же самое грозит мамонтам, если нам удастся возродить вид, – бросила я.
– Роуз сохранила много образцов тканей, пусть даже они были взяты у незначительного количества особей. Среди имеющихся хромосом, возможно, удастся найти вариации, – сказала пожилая женщина. – Как знать, может, мамонты оказались бы в более выигрышном положении, нежели бизоны, возроди вы наш вид. Уж по крайней мере, хуже точно не станет.
Из темноты раздался еще один голос:
– Ты изучала биологию. Ты сведуща в современных технологиях. Белые люди создают множество компаний, которые делают из генов деньги! Скоро появятся инновации, которые позволят вернуть к жизни наш вид.
Вот теперь я разглядела второго человека – женщину средних лет плотного телосложения. Ее длинные черные волосы были заплетены в косы. Цвет платья напоминал кремовые облака в жаркий летний полдень, поблескивающие в знойном мареве резервации.