Ученый замолчал и наконец-то смог нормально вдохнуть. Но даже изрядный глоток кислорода не помог ему успокоиться. Блох сидел и думал о том, что услышал, и о том, насколько все это интересно. Вошла медсестра, примерно одного возраста с его матерью, и сказала:
– Сэр, она ведь и правда хочет увидеться с сыном.
– Не сейчас.
Медсестра не стала спорить.
– Но вообще-то я пришел сказать тебе спасибо, – снова заговорил физик. – Ты всех нас спас. А еще я должен извиниться. Я видел, как ты схватил зверя, как тряс его. Это было смело до безрассудности. Поэтому я попросил докторов обследовать тебя.
– Как это? – не понял Блох.
– В здешнем маленьком госпитале на удивление хорошее оборудование, – ответил физик. – А я подозревал, что ты находишься под влиянием инопланетян.
Блох усмехнулся:
– Значит, вы думали, что я от него чем-то заразился.
Коротышка с кислым видом кивнул.
– Доктора целый день осматривали тебя и брали анализы. Потом учитель привел твою мать, и кто-то наконец догадался переговорить с ней. Тут все и выяснилось. Она сказала, что ты всегда был таким, что ты воспринимаешь мир иначе, чем большинство из нас.
Блох молча наклонил голову.
– Если это важно для тебя, то твои миндалины[91] выглядят не вполне нормально.
– Мне нравится быть собой, – беззаботно ответил Блох.
Физик снова принялся рассматривать пол. Через мгновение земля опять затряслась, но коротышка старался стоять прямо, собираясь с силами перед последним отрезком этого долгого, ужасного дня.
– А что стало с леопардом? – спросил Блох.
Физик удивленно моргнул.
– Разумеется, солдаты его пристрелили.
– Зачем?
– Затем, что он сбежал из клетки. Людям грозила опасность, и его пришлось убить.
– Жаль, – сказал парень.
– Почему жаль?
– Он последний из своего вида.
Физик выпрямился, посмотрел на странного подростка и чуть ли не торжественно произнес:
– Похоже, всему нашему миру скоро придет конец. Думаю, тебе не нужно объяснять, что каждый из нас может оказаться последним из своего вида.
Пендерский монстр
По идее, Блох должен был сейчас спать. Две женщины в соседней палатке старались говорить тише, но получалось плохо. Мать и медсестра, словно давние подруги, судачили о работе, о непоседливых детях и о бывших мужьях. Муж медсестры предпочел ей выпивку, и теперь она желала ему всего наилучшего, только, ради бога, где-нибудь подальше от нее. Отец Блоха умер двенадцать лет назад от меланомы[92], и мать все еще горевала о нем, но, конечно, уже не так, как в первые ужасные дни, когда осталась с двумя детьми на руках, с головной болью и болью в сердце, но, господи, разве не об этом поется в каждой второй песне?
Ночь была на редкость темной, и теплая земля под ногами вздрагивала чаще, чем оставалась спокойной. Женщины слабо и печально рассмеялись, и медсестра сказала:
– Странно все это.
Затем обе надолго замолчали.
Блоху не хотелось вставать. Он удобно устроился на кровати, подложив под спину подушки, и настороженно сидел с руками на коленях и полуприкрытыми глазами. Брезентовые стены госпитальной палатки пропускали любые звуки. Он слышал, как вздохнула мать, а медсестра с таким же глубоким вздохом спросила, о чем та задумалась.
– О моих мальчиках, – сказала мама, обрадовавшись такому повороту разговора.
Когда ее старшему сыну было десять, он дня прожить не мог, чтобы не влипнуть в какие-нибудь неприятности. Но никто не остается десятилетним на всю жизнь. Армия научила Мэтта справляться со своими эмоциями, и это хорошо.
– В любом случае хорошо, – повторила мать и сама почти поверила в это.
Медсестра согласно угукнула и поинтересовалась, хотел ли Мэтт стать солдатом. Мать ответила, что да, хотел. Тогда медсестра заметила, что с военными всегда так: все они детьми любили играть в солдатики, а повзрослев, так и не сумели остановиться.
– А разве они взрослеют? – спросила мать.
Обе женщины снова рассмеялись, на этот раз от всей души. Мать продолжала рассказывать и призналась, что хотя и беспокоится за Блоха, но чаще думает о Мэтте, представляя, как огромный корабль пришельцев упал прямо ему на голову. Она долго горестно вздыхала, а потом принялась осторожно расспрашивать, что творится на Ночной стороне.
Так с недавних пор прозвали другую половину мира. На Ночной стороне происходило что-то таинственное и нехорошее, но никто не знал, что именно. За последние несколько часов через город проехало немало беженцев, поделившихся новостями в обмен на бензин и исправные машины. В новостях не сообщалось ничего нового. Блох уже знал об этом, так как рядом с его палаткой стояли солдаты и болтали между собой. Через брезент все было прекрасно слышно. Полдюжины мужчин и одна женщина рассказывали друг другу невероятные вещи: о том, как земля корчилась, словно от боли; как угольно-черные инопланетные деревья вытягивались на милю вверх, а затем выплевывали густые пурпурные облака и горячий ветер гнал их на Дневную сторону; как из этих облаков шел дождь, но вниз падала не вода, а другая жидкость, превращающая землю в желатин, из которого росли новые черные деревья.
Здесь все было иначе, и с этим никто не спорил. Земля вздрагивала, но все же оставалась землей. С людьми тоже пока ничего не случилось, и они переговаривались напряженными, но в остальном вполне нормальными голосами. Если напрячь слух, можно было различить любой голос и любое слово за сто метров от палатки, и это вовсе не казалось сверхъестественным.
Блох услышал чьи-то шаги. К солдатам подошел офицер, и после положенного приветствия кто-то отважился спросить его:
– У нас есть хоть какие-то шансы, лейтенант?
– Есть, черт возьми, да еще какие! – громко сказал он. – Наши ученые в классной комнате сейчас изобретают супероружие. И как только они найдут клеевые карандаши и батарейки, чтобы создать лучи смерти, мы надерем задницы этим инопланетянам.
Все засмеялись.
– Я надеюсь на земные вирусы, – сказал один солдат.
– Или на компьютерные, – предложил второй.
– Или на СПИД, – добавил третий.
Смех постепенно затих.
Затем первый солдат спросил:
– А эта тварь у нас под ногами… Кто она такая, сэр?
Лейтенант помолчал и задал вопрос:
– Хотите знать мое мнение?
– Да, сэр, пожалуйста.
– Я думаю то же самое, что и этот учитель из зоопарка. Монстры прибыли с разных сторон и ведут себя по-разному. Если у вас не хватает огневой мощи, чтобы размазать врага в дерьмо, вы начинаете окапываться. По-моему, эта тварь так и сделала.
– Значит, вы считаете, это галактическая война?
– Вы спрашиваете мое мнение? Именно так я сейчас и считаю.
– Чепуха, – хмыкнул один солдат.
Но больше никто не засмеялся.
– Что же тогда остается нам? – произнесла женщина-солдат.
– Представьте себе поля Фландрии в шестнадцатом году, – ответил лейтенант. – Немцы и англичане копают траншеи и обстреливают друг друга из тяжелых орудий. Кого в первую очередь вспугнут их лопаты и снаряды? Правильно, муравьев. То же самое случилось и с нами. Мы и есть муравьи с полей Фландрии.
На этом разговор оборвался.
Вероятно, мама и медсестра слушали солдат, а может быть, просто молчали. Но теперь мама снова заговорила:
– Я всегда боялась простых, обычных вещей. То есть боялась, что они случатся с Мэттом. Бомбы, пули, ранение в голову. Но кто стал бы бояться вторжения инопланетян?
Блох представил, как она сидит в полутьме, подперев рукой подбородок, а покрасневшие глаза смотрят в пустоту и видят наяву все то, что творится сейчас у нее в голове.
– Да, это нелегко, – вздохнула медсестра.
Мама угукнула, соглашаясь.
И тогда медсестра многозначительным тоном заявила:
– По крайней мере, ты можешь быть уверена, что Мэтт сейчас в лучшем месте.
Мама ничего не ответила.
– Я хотела сказать, если он погиб…
– Я поняла, что ты хотела сказать.
Медсестра начала было оправдываться, но мама снова перебила ее:
– Только я во все это не верю.
– Во что?
– В жизнь после смерти. В рай и все такое прочее.
Медсестра едва не задохнулась от удивления.
– И это в такое время, как сейчас, дорогая моя? Когда все настолько ужасно, как можно не верить в загробную жизнь?
– Хорошо, позволь я тебе кое-что скажу. – Мама качнулась на стуле вперед, и голос ее изменился. – Давным-давно, когда мой муж умирал без всякой видимой причины, я поняла: если ваш расчудесный Бог действительно за что-то отвечает в этом уголке Вселенной, то он выполняет самую грязную и отвратительную работу.
Тем и закончилась недавно возникшая дружба. Две женщины еще какое-то время сидели в неловком молчании. Затем одна из них встала и, громко стуча каблуками по бетонному полу, подошла к двери и заглянула внутрь, проверить, все ли в порядке с пациентом. Блох не шевельнулся, притворяясь спящим. Медсестра посмотрела, как он сидит на кровати, освещенный ночником, но решила убедиться, что правильно поняла увиденное, и зашла внутрь. Она остановилась посреди комнаты и дико, истошно завизжала.
Защитник совершил посадку на открытой местности, далеко от воды. Ему требовалось топливо, и водород представлялся самым лучшим, самым простым выбором, но большая часть местных запасов водорода содержалась в грунтовых водах или была химически связана в минералах. Каждый атом пришлось бы высвобождать, потратив много времени и внимания. Время и внимание обеспечили ему надежное укрепление, но капризы траектории и топлива заставили его упасть слишком близко от врага, и с этим уже ничего нельзя было сделать, оставались только сухой воздух, осадочные породы и сила духа.
Эмоции помогли. Первым инструментом стала ярость: испепеляющая ненависть, направленная на могучего, но беспечного врага. Зависть действовала почти так же эффективно: защитник взрастил в себе эпическое негодование, адресованное собратьям, обосновавшимся в океане. Этим удачливым (недопустимое слово) досталось больше ресурсов и больше времени на строительство укреплений, но осознают ли они, как это (недопустимое слово) несправедливо? Страх тоже был превосходным орудием. Слишком многое еще не завершено, мощный редут и внушающее спокойствие оружие пока существовали только в мечтах. Всепоглощающий ужас придавал силы, и защитник продолжал лихорадочно закапываться в лишь наполовину подготовленное укреплени