Макс шел в середине цепочки. Высокий адареец с острыми, словно ножевые порезы, скулами и темно-зелеными венами, выделявшимися на светлой коже, крикнул:
— Выплывет или утонет?
Спереди и сзади закричали в ответ:
— Утонет.
— Утонет.
— Утонет.
Один из дьяконов, шагавших рядом с колонной, сказал:
— Я к вам. Ставлю чашку супа, что он утонет через месяц.
Второй дьякон и охранник рассмеялись.
— Две чашки супа на то, что он выплывет, — это был старый адареец с седыми волосами.
— Ты про всех так говоришь, — заключенный с острыми скулами толкнул старика в бок.
Макс ничего не понимал. Он вырос у моря и плавал буквально с пеленок.
— Я умею плавать.
Скуластый хихикнул, затем захихикали остальные адарейцы, а дьяконы и охранник загоготали во все горло.
— Определенно потонет, — заявил скуластый.
— Ты должен мне две чашки супа, — сказал дьякон старику.
Еще более озадаченный, Макс счел за лучшее промолчать.
Старик, оглянувшись, заметил выражение лица Макса.
— Все в лагере делятся на две группы: те, кто выплывает, и те, кто идет ко дну.
— Ты хочешь сказать, что все идут ко дну! — крикнул охранник на мотоцикле. На нем были очки, как на капеллане, на коленях он держал ружье. — Все вы в конце концов потонете, когда устанете плыть. А некоторые из вас пришли сюда уже усталыми.
Скуластый адареец наклонил голову.
— А некоторые, чтобы оставаться на плаву, готовы на все, даже построить плот из человеческих тел.
Корзина Макса наскочила на камень, и он на секунду потерял равновесие. Он быстро выпрямился, но остальные это заметили.
— И это он выплывет? — обратился дьякон к старому адарейцу, но тот лишь пожал плечами. Дьякон рассмеялся и похлопал себя по животу. — Не могу дождаться этого супа — две чашки, м-м-м!
В следующий раз, когда корзина налетела на кочку, Макс не подал и виду, хотя проволока впилась ему в запястье. Он остановился на мгновение, перетащил груз через камень и продолжал идти. Бывало и хуже.
Радость бесконечна в своих проявлениях, но страдание всегда одинаково. В этом смысле один день в лагере как две капли воды походил на другой. Максу пришлось лишь усвоить местные порядки и стараться вытерпеть страдание. Это было ему по силам.
На восходе рев сирены поднимал их с узких металлических коек. Максу, как новичку, досталось место рядом с дверью, как раз под сиреной. В первое утро от ужасного воя у него едва не случился сердечный приступ. На третий день этот звук даже не сразу разбудил его.
Каждое утро, выходя из барака, старый адареец останавливал Макса и спрашивал его:
— Ну, как ты сегодня?
И каждое утро Макс отвечал:
— Пока плыву.
На завтрак заключенные получали крошечный комок риса, пресного, недоваренного, который ели руками. Каждый день после завтрака адарейцев посылали на море. Иногда к ним присоединялись другие команды, но сейчас, в разгар лета, начальник отправил людей засеивать поля, рыхлить землю и выпалывать сорняки.
В первый день Макс задыхался от отвратительной вони, висевшей над лугами; потом запах превратился в неизбежное зло, которое необходимо было вытерпеть. Пахло не хуже, чем от компостных куч на краю лагеря. Наблюдая за адарейцами, он научился тому, как нужно нагружать корзину. Если заключенный накладывал туда слишком много камней, он тратил лишнюю энергию; если накладывал мало, дьяконы били его. Хитрость заключалась в том, чтобы укладывать камни, оставляя между ними пустое пространство, чтобы корзина выглядела более тяжелой, чем была на самом деле.
Кошмарные километры до океана заканчивались длинным каменным молом, выступавшим в воду. Рабочие тащили корзины до конца мола и там опорожняли их. Камни скрывались в глубине, и мол постепенно удлинялся.
Короткая понтонная пристань, прикрепленная к концу мола, раскачивалась на невысоких волнах. В такт ей покачивались красно-бурые водоросли, покрывавшие поверхность залива. Дьяконы сидели в лодке и с помощью специальных приспособлений сгребали водоросли в кучу у конца мола. Высыпав камни, заключенные должны были наполнить корзины водорослями.
Это была самая тяжелая часть работы. Схитрить было невозможно, и обратная дорога на поля все время шла в гору. Если люди тащили корзины по земле, то водоросли цеплялись за каждый выступ, вываливались на каждой кочке, поэтому заключенным приходилось закидывать корзины за спину и нести на себе, иначе охранники били их. Вода, стекавшая по спине, сначала давала приятную прохладу, но затем корзина до крови натирала кожу. После того, как водоросли, наконец, были вывалены, измученным людям приходилось снова набивать корзины камнями. Иначе охранники били их.
В полдень объявлялся перерыв на обед, состоявший из миски картофельного супа и чашки воды. Иногда суп был таким жидким, а вода — такой мутной, что одно трудно было отличить от другого. А потом снова начинались камни и водоросли, камни и водоросли, и так до захода солнца. Вечером жители лагеря получали еще чашку воды и пригоршню риса, иногда — с овощами из огородов, разбитых на террасах поблизости от лагеря. К счастью, Макс был невысокого роста и плохо питался в детстве, поэтому он мог обойтись меньшим количеством калорий, чем большинство мужчин. Голод был для него если не другом, то кем-то вроде раздражительного, но хорошо знакомого дядюшки.
В этой рутине бывали и изменения, но радости они не приносили, так что даже в разнообразии все было одно и то же.
За первые дни, проведенные Максом в лагере, солнце сожгло ему кожу, его шея, руки и щиколотки сначала порозовели, затем приобрели красный цвет. Ночью он сдирал слезавшую отмершую кожу, запихивал в рот и медленно жевал.
Однажды камень, который он собирался положить в корзину, выскользнул у него из рук, разодрал ему ногу, порвал штаны и придавил ступню так сильно, что он неделю хромал.
Но он вытерпел и это.
Даже маленькие радости оборачивались неприятностями. Изредка шел дождь — это были внезапно обрушивавшиеся ливни, которые размывали почву и оставляли лужи, мгновенно высыхавшие, как на сковороде. Все обитатели лагеря, охранники, дьяконы и заключенные, выбегали наружу, чтобы вымыться и почистить одежду, поднимали голову, открывали рот и пытались пить чистую воду, которая не пахла ни песком, ни железом, наполняли все чашки и миски про запас, но эта лишняя порция только усиливала их жажду.
Сравнение с другими также приносило только горечь; например, как-то раз, когда Макс, чтобы охладить голову, притворился, что случайно уронил шляпу в воду, до него вдруг дошло, почему адарейцы работали без шляп, в расстегнутых комбинезонах. Они питались энергией солнца, как ни мало ее доставалось, а Макса оно мучило и иссушало его тело.
Макс вынес и это, вынес дни, когда вся горечь разом обрушивалась на него. Однажды, наполняя свою корзину у причала, он заметил среди зеленой путаницы водорослей крошечные серебристые искорки. Мальки. Стараясь, чтобы охранник и дьяконы не заметили, чем он занимается, он поймал семь рыбок и проглотил их по дороге на поле. После этого он начал искать мальков и раз в четыре-пять дней находил несколько штук.
— Что-то ты слишком тщательно раскладываешь водоросли, — раздался над ним голос как-то днем, когда он склонился над землей на лугу.
Он поднял голову и прищурился — солнце, попавшее на лицо, обожгло ему глаза. Какой-то дьякон, обутый в сапоги, снятые с нового заключенного, с флягой на поясе, похлопывал себя по ладони металлической трубкой.
— Василий, — произнес Макс.
Василий огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.
— Не надо на меня щериться, Макс. Это отрава. Я видел, как один парень, наевшись ее, дристал до тех пор, пока не подох.
— Это мое дело. — Макс закончил раскладывать водоросли, взял камень, положил его в корзину.
— И то верно, — согласился Василий. Затем сунул руку в карман, вытащил маленькую желтую луковицу и впился в нее зубами, словно в яблоко. Хрустя, он направился к адарейцам и принялся тыкать их в спины своей трубой.
Отвернувшись, Макс забыл о его существовании.
Его план выживания основывался на получении помощи от какого-нибудь партнера в лагере до тех пор, пока свои не найдут его сообщение и не придут за ним. Первая часть не удалась, вторая тоже явно провалилась, но он продолжал делать все необходимое для выживания. Он решил быть терпеливым, беречь силы и, когда его шанс придет, воспользоваться им.
Однажды вечером, после захода солнца, когда они уже лежали в койках, старый адареец подошел к Максу, сел напротив него и спросил:
— Как тебе это удается?
Макс приподнялся на локтях.
— Что именно?
— Как тебе удается существовать отдельно от нас, отдельно от всех?
Макс снова лег и закрыл глаза.
— Это нетрудно.
— Ты живешь здесь уже несколько недель, и ты все так же одинок.
— Человек рождается и умирает в одиночестве, — ответил Макс.
— Ни черта подобного. — Другие адарейцы подошли к его койке и бесшумно расселись во тьме на кроватях и полу, подобно сборищу призраков. Хихикающих призраков. Макс, почувствовав угрозу, резко сел.
— У вас свои представления о мире, у меня свои, — сказал он.
— Никто из людей не одинок, — возразил адареец. — Свои первые дни и недели в этом мире человек проводит, будучи связанным с другим живым существом. Ребенок девять месяцев живет в чреве матери, соединенный с ней пуповиной. Ты говоришь, что мы рождаемся одинокими, но роды — это процесс, в котором участвуют и ребенок, и мать. Даже в самых глухих и нецивилизованных местах…
— Подобных этой планете, — вставил кто-то, вызвав новые смешки.
— …При родах всегда присутствует кто-то третий, кто подхватывает младенца, когда он выбирается из материнского лона, и прикладывает его к груди. Рождение — это связь с другим человеком, оно подтверждает эту связь, несмотря на боль и страдания.
— Но это продолжается недолго, — возразил Макс.