Отличительная черта Рейнольдса – размах и масштаб повествований. «Галактический север» («Galactic North»), например, рассказывает «о космической погоне продолжительностью в десятки веков и протяженностью в несколько сотен тысяч световых лет». В повести «Тысячная ночь» («Thousandth Night») баснословно богатые бессмертные существа задумали воплотить в жизнь план по переустройству целой галактики путем новой расстановки звезд. «Водокрад» («The Water Thief») – это небольшой, спокойный рассказ, рисующий яркий, но отнюдь не радужный мир, где главная героиня живет в ветхом контейнере посреди лагеря беженцев. Но даже в такой ситуации всегда можно сохранить силу духа и веру в человечность.
Мальчишка снова просит отдать ему мой «глаз». Наверняка видел, как я сижу на матраце и работаю с ним. Ума не приложу, почему его так тянет к этой вещице.
– Прости, но он мне самой нужен. – отвечаю ему. – Для дела. Если не смогу работать, нам с дочкой будет нечего есть.
Ребенок слишком мал, чтобы полностью меня понять, но главное до него дошло. Мальчик убегает прочь, разок оглядывается, и я улыбаюсь ему вслед. Ничто не мешало ему пробраться в мой грузовой контейнер и схватить «глаз», пока я работаю, однако малыш этого не сделал. В его лице мне видится нечто, достойное доверия.
А доверие в лагере для беженцев дорогого стоит. Вообще-то наше поселение называется не так. Официально это «Вспомогательный комплекс компании по сохранению и перемещению ресурсов», и здесь я живу последние шесть лет. Моей дочери Юнис двенадцать, она почти не помнит, как выглядит внешний мир. Очень послушный и старательный ребенок, да только в лагере с этим далеко не пойдешь. Ей нужна нормальная жизнь, мне тоже. Пракаш твердит, что если я заработаю достаточно профкредитов, то, возможно, нас переселят в место поприличнее.
И я ему верю. А что еще остается делать?
Усаживаюсь на корточки на матрац. Двери в грузовом контейнере нет – давно сняли. Стены дырявые. Под крышей висят ветряные колокольчики из погнувшихся алюминиевых трубок, некогда служивших палаточными каркасами. День выдался безветренный, и от колокольчиков не больше звона, чем от сталактитов.
Мой вирт-комплект – отнюдь не предмет для гордости. «Глаз», линзы, наушники и футболка – всё куплено с рук по дешевке. Располагаю «глаз» на коробке из-под обуви и балансирую его, пока пурпурный зрачок не начинает мерцать, сигнализируя о готовности к работе. Вставляю наушники. Футболка ярко-синего цвета, на ней какой-то китайский слоган и весело резвящиеся дельфины. Для взрослой женщины тесновата, но акселерометры и позитурные сенсоры работают исправно.
Открываю виртуальный канал, и линзы выбрасывают меня из реальности в глобальную рабочую сеть.
– Здравствуй, Пракаш.
Раздается голос, звучащий одновременно далеко и близко:
– Поздновато ты, Сойечка. А у меня было столько прекрасных заказов, и как раз для тебя.
Я чуть было не рассыпалась в извинениях, но вовремя прикусила язык. Оправдываться перед этим человеком нет ни малейшего желания. Сегодня утром пришлось ходить за водой в два раза дальше: какой-то негодяй из соседнего комплекса пробрался в лагерь и повредил насос.
– Уверена, у тебя еще осталось кое-что, – говорю я.
– Да, – бесстрастно отвечает брокер. – Посмотрим…
Будь Господь мухой, он бы видел то, что вижу сейчас я. Вокруг вспыхивают тысячи непрерывно сменяющих друг друга изображений-фасеток. Каждая означает некий заказ. Фасетки то приближаются, то отдаляются: это Пракаш предлагает мне различные варианты. Также я могу видеть описание заказа, вознаграждение, требуемые навыки и количество причитающихся профкредитов. Цифры перед глазами – словно птички, пикирующие на ветку и усаживающиеся в рядок.
– Ремонт дороги, – торжественно объявляет Пракаш, как будто это должно меня воодушевить, – центр Лагоса. У тебя уже есть опыт.
– Нет, спасибо. Работа там такая, что мартышка справится, а платят гроши.
– Мытье окон. Каир, частный музей искусств. У них есть для этих целей робот, да вот беда – вышел из строя, а на носу какое-то торжественное открытие.
– Я уже несколько лет не мыла окна.
– Да тебе не угодить, Сойечка. Нельзя же быть такой привередой.
Пракаш громко выдыхает через нос. Звук напоминает тот, что издает спускающая шина.
– Что еще у нас есть… биоочистка, Черное море. Техническое обслуживание систем по контролю и локализации распространения водорослей.
Другими словами, счищать слизь с насосов. Невольно ухмыляюсь, видя нищенскую оплату, которую за это предлагают.
– Дальше.
– Подводная инспекция, Гибралтарский мост. Займет примерно восемь часов, и сумма вполне разумная. Придется чуточку попотеть, это самый потолок твоей квалификации.
– Через три часа мне забирать ребенка из школы. Найди что-нибудь покороче.
Пракаш издает страдальческий вздох.
– Ремонт дамбы, побережье Адриатического моря. Ночной шторм пробил брешь. Четыре часа. Высокая оплата, и закончить надо срочно.
И так каждый раз: Пракаш отлично знает, от какой работы я не откажусь, но тянет до последнего.
– Мне нужно позвонить, – говорю я в надежде, что кто-нибудь сумеет забрать Юнис вместо меня.
– Только не тяни, хорошо? – просит он и бронирует для меня заказ.
Я делаю звонок и возвращаюсь. Как раз вовремя, еще чуть-чуть – и работу бы перехватили. Конечно, я далеко не единственная, кого отправили на ремонт: повреждение дамбы – крупная авария в Адриатическом регионе. Бригады гражданских и военных роботов уже задействованы в восстановлении конструкции.
Сам по себе ремонт не сложный, справился бы и ребенок, обладай он силой сотни мужчин, чтобы перетаскивать каменные блоки и заливать быс- тросхватывающийся цемент.
Позже я узнаю, что из-за прорыва дамбы утонули пятнадцать человек. Мне, как и всем нормальным людям, очень их жалко. Однако не случись аварии – не было бы и работы.
Когда мы завершаем починку дамбы, уже стемнело. Поднялся легкий ветерок – чтобы пробудить колокольчики, его хватает, но воздух все еще раскаленный. Безумно хочется пить, и от таскания воды ноет спина.
На противоположной окраине поселения затянули еженощное гудение дизельные генераторы. На несколько минут позволяю себе расслабиться и вслушиваюсь в пение колокольчиков. Их беспорядочный перезвон наводит на мысли о нейронах, непрерывно атакующих мозг электрическими импульсами. Меня всегда захватывала нейробиология и тайны человеческого разума. Пока мы не уехали из Дар-эс-Салама, я мечтала стать врачом.
Поднимаюсь с матраца и разминаю затекшие мышцы. Пора идти забирать Юнис. Но вдруг мое внимание привлекает шум, доносящийся со стороны одного из больших тентов для всеобщих собраний. Без сомнения, что-то стряслось. Не одно, так другое – здесь это постоянно. Не обязательно затрагивает меня, однако быть в курсе событий не повредит.
– Сойя! – слышу я зовущий меня голос. Это Бусука, моя подруга и мать двоих сыновей. – Юнис в порядке. У Фанты были дела, и она передала твою дочь Рамату. Ты выглядишь какой-то усталой.
Конечно, я выгляжу усталой, как иначе?
– А что здесь происходит?
– О, ты еще не слышала? – удивляется Бусука и продолжает заговорщицким тоном: – Поймали воровку. Далеко она убежать не успела: получила разряд током у электрической изгороди и пряталась неподалеку. Собиралась рвануть на закате, но тут ее задержали.
На слове «задержали» она делает акцент, словно цитируя чьи-то слова.
Мне-то без разницы, какого пола наш вор, главное – теперь есть на кого злиться.
– Не хотелось бы мне сейчас оказаться на ее месте.
– Говорят, ее слегка поколотили, пока не вмешались миротворцы. Сейчас народ спорит, стоит ли продолжать давать ей медикаменты.
– От нас не убудет, если поможем одной женщине.
– Так ведь дело в принципе, – возмущается Бусука. – С чего мы должны тратить воду и антибиотики на того, кто пришел к нам красть?
– Не знаю, – отвечаю я, желая закончить разговор о воде. – Пойду отыщу Рамату.
– Ты слишком много работаешь, – замечает Бусука.
Как будто у меня есть выбор.
Раньше я могла легко заблудиться в лагере, но постепенно научилась ориентироваться в этом лабиринте палаток и модульных домов хоть с закрытыми глазами. Сегодня небо звездное. Над палатками плывет желтая, почти полная Луна, подернутая рябью горячего воздуха. Толстая луна пробуждает в людях все самое темное, как говаривала моя мама. Но я не суеверна. Для меня это не более чем огромный, населенный людьми камень.
В линзах я вижу Луну расчерченной линиями геополитических границ. Территории Америки. России, Китая и Индии – самые крупные. Но есть на спутнике и небольшой лоскуток, принадлежащий Африке, и каждый раз, когда я на него смотрю, становится немного радостней. Порой я показываю его Юнис, хочу, чтобы она понимала: мы больше чем просто заложники лагеря. Мы можем выйти за его пределы, совершить великие дела. И, быть может, – в один прекрасный день – прогуляться по Луне.
Краем глаза улавливаю сполох яркой звезды – на самом деле это японский орбитальный энергоспутник, пока не достроенный. Мне доводилось слышать о подобных станциях. Со временем их доделают и выведут на высокую орбиту. Там зеркала станции будут улавливать солнечный свет и отражать его на Землю. Получаемую энергию затем направят на различные полезные цели. Например, на поддержание мощности береговых водоопреснительных установок, и тогда воды у нас станет – хоть залейся.
Странно, никогда прежде я этих станций на небе не видела.
Наконец забираю Юнис у Рамату. Голодный ребенок пребывает в прескверном расположении духа. Пробую показать ей Луну, но отвлечь дочь оказывается не так-то просто. В ближайшей столовой еды не оказывается, но до нас доходит слух, что в зеленом секторе еще можно успеть что-нибудь перехватить. По правилам входить в этот сектор запрещено, но мы проделывали это раньше, и пока никто нас не трогал. По дороге Юнис рассказывает, как прошел день в школе, а я – про мой собственный и про тех бедняг с Адриатического побережья.