– Выходит, если ты исполняешь музыку вместе с машиной и забываешь о том, что это машина, тогда ее можно считать человеком?
Рози покачала головой.
– Вряд ли. Отталкиваясь от подобного утверждения, можно сказать, что поведение – единственный признак качественного характера организма. Это уже, скорее, бихевиоризм. Именно в бихевиоризме принято ставить поведение во главу угла, ну а все остальное – так, побоку. Конечно, многие, пообщавшись с роботом, который идеально имитирует человека, назвали бы его человеком. Но мне это правильным не кажется. – Рози снова перевела взгляд с меня на зеленую дымку, заполонившую долину. – С ней что-то происходит. Я уверена.
– Да и у меня нет поводов сомневаться. Этот ее ответ…
– Ты ей нравишься.
Я уставился на Рози.
– Как ты можешь знать?
Рози улыбнулась.
– Векторы внимания. Когда ты ей что-то рассказываешь, я регистрирую всплеск переходных нагрузок, отвечающих за обработку, – то есть она внимательно разбирает все то, что ты ей говоришь. Это ожидаемо. Но когда она просто наблюдает за тобой, у нее случаются учащения переходных процессов с регулярным участием ее в моделировании твоего поведения – не простого анализа твоей речи.
– Ну и как ты из этого заключила, что я ей нравлюсь?
– «Нравишься» – не совсем то слово. Ты ей интересен – вот так будет правильнее. Сейчас чуть ли не все ее внимание сосредоточено на тебе. В конце концов она придет к тому, что выстроит для себя модель тебя – очень точную и дотошную.
– Люди уделяют много внимания тому, что им не нравится.
Рози вновь покачала головой.
– Точечке не нравятся канарейки. Когда они попадают в поле ее зрения, она быстро соотносит их с усредненной моделью. Эта модель для нее – ключевая при всякой с ними встрече. Проще говоря, она уделяет им внимание только тогда, когда их поведение отличается от того, что предусмотрено моделью.
– Может, все дело в том, что я чуть сложнее канарейки.
– Может быть. – Рози отняла сигарету от губ, и дым протянулся к небу одной большой вьющейся полосой. – Вот я для ее восприятия – не сложнее кошки.
– Ты ведь не ревнуешь?
Она выдала кашляющий смешок.
– Едва ли. Я не удивлена. Я не музыкант. Мне превратности выступлений, увы, не доступны. Поэтому в параметры ее интересов я не вписываюсь. В отличие от тебя. – Рози смерила меня продолжительным взглядом, снова затянулась. – Ты был ее первым и единственным выбором. Я на нее не давила. Сама возможность сотрудничать с кем-то, кроме тебя, ею отметалась. – Рози хихикнула. – Я все еще работаю над проблемой фиксации и оригинальности мышления.
Я обдумал ее слова.
– Так мне извиниться перед ней?
– Поступай так, как велит твоя совесть. – Рози выдохнула дым. – Не могу тебе ничего иного посоветовать. Не знаю, есть ли у Точечки эмоции, но она точно знает, что у тебя они есть.
Что ж, я приказал себе утихомириться – и принес извинения машине. На что только не пойдешь, дабы подмазать шестеренки коммерции! Мы начали все сначала.
Рози заняла наблюдательный пост в глубине гостиной, а я встал перед стеной, на которой светилась Точечка. Позади нее маячила табулатура «Неспешно бьющегося сердца» – плод нашей совместной с ней работы.
– Итак, – подумав, спросил я, – ты хочешь отрепетировать концерт с живым звуком?
Она кивнула.
– Отлично. Тогда убери все, кроме вокала и гитар.
Точечку моя просьба явно озадачила.
– Но зачем?
– Разберемся по ходу. Пожалуй, ты умнее меня. Но что-то мне подсказывает, что ты не умнее пяти человек – тебя самой, гитариста, басиста, барабанщика и клавишника. Ах да, иногда еще бывает вторая гитара. В общем, надо бы посмотреть, как все складывается.
– Но мне это не нравится, – хмуро сказала она. – У меня есть идея…
– …которую тебе придется выпустить, как канарейку из клетки, чтобы другие люди могли с ней работать. – Я взял небольшую эффектную паузу. – Это как с театром. Режиссер собирает актерский состав. Они много и упорно репетируют. Но в ночь премьеры он должен отпустить их. Он не может быть на сцене, руководя каждым их шагом, верно? Если он хорош в своем деле – он все уже разжевал на репетициях. А дальше уже актерам надлежит справляться с ролью. То же самое в музыке. Мы позволим группе изобрести собственное звучание. Не с нуля – мы дадим им идеи, предложения, наметки, все то, чем мы владеем. Но зубрить готовенькое мы их заставлять не станем. Будет лучше. Вот увидишь. А теперь – пой «Неспешно бьющееся сердце».
И я сидел и смотрел, как Точечка выводит ту песню, в которую вложил немного сердца и я сам. Хорошую песню. В ее вокале нашли отражение далеко не все изменения, которые я попросил ее внести, – но это лишь заставило меня усмехнуться. Может, она и не была человеком, однако на своем настоять могла. Закрыв глаза, я прислушался. Длинное глиссандо взобралось по лестнице в три октавы на самый верх – и задало тональность грандиозному финальному запеву.
И тут я прервал ее:
– А спой-ка «Звездную пыль». Твою собственную песню, а не ту старую, в стиле «джаз». Ты выпустила ее года два назад.
– Я пытаюсь отойти от старых стандартов.
– Почему бы не взять частицу старого и не смешать ее с новым? На твои концерты идут по двум причинам – пережить уже испытанное и насладиться чем-то незнакомым. Ты должна уметь балансировать между тем и тем. Управляться со всем сразу, иначе говоря.
– Управляться с концертом я умею. Не проблема.
– Точно?
Она выдержала мой пристальный взгляд.
– Точнее некуда.
Я поразмыслил над ее словами немножко. С личика шестнадцатилетней девочки за мной наблюдатели пронзительные огромные глаза. Возможно, она была права. Вернее, не она, а ее система оценки качества.
– И все же – почему ты не хочешь исполнить кое-что старенькое?
– Старый материал контрастирует с тем, на что я способна сейчас. Тогда я засмеялся.
– Ой, да брось ты. Сколько раз Эрику Клэптону[52] приходилось петь «Лайлу»? А сколько раз Берлинский филармонический оркестр играл Девятую симфонию? Все исполнители через такое проходят – им всем приходится искать что-то хорошее в старом и отталкиваться от этого, дабы создать новое. – Кажется, теперь мне пришлось изъясняться словами Рози. – Творец хорош настолько, насколько хорошо облекает старое в новое. Так что не дрейфь. Пой «Звездную пыль».
Точечка немного покачала головой из стороны в сторону… затем кивнула. Я глянул на Рози. Та нами, похоже, в данный момент не интересовалась.
– Что ж, я пою, – объявила Точечка и затянула «Звездную пыль» a cappella[53]. Надо полагать, назло мне. Но я ничего не сказал. Вокализация все еще интересовала меня.
– Как хорошо ты управляешься с голосовым конвертером? – спросил я ее.
– Прекрасно, – сообщила она сочным басом. – Полный диапазон.
– Хорошо. Этот самый диапазон ты хочешь сохранить – благодаря ему ты прославилась, и все твои песни написаны именно под него. Конечно, ты всех фэнов распугаешь, если вдруг запоешь баритоном… но состарить голос тебе не помешает.
– Не понимаю.
– Взгляни на текст песни. На ее главную героиню, на то, как она нервничает. Идея о том, что все преходяще, – не та концепция, что по нраву подросткам. Это уже что-то из взрослого опыта. Голос певца должен казаться в нужной степени умудренным для подобной песни. Но мы не хотим менять высоту твоего голоса. Значит, придется поменять тембр. Чуть огрубить его. Работать с дыханием. Перемежай пение вздохами и варьируй ноты. Юные голоса чисты – именно поэтому когда-то были так популярны мальчики- хористы. Но у взрослых голосов вариативность большая, они богаче. – Я подумал с минуту. – И еще они более напряженные, вот. Ты легко преодолеваешь голосом три октавы – разброс огромный. На обоих его концах должен быть какой-то напряг. Можешь такое устроить?
Точечка застыла, поигрывая локоном своих чудо-волос, спадающим на левое ухо. Застыла надолго. Ее жест повторялся – раз за разом, раз за разом.
Я посмотрел на Рози. Та следила за отметками на планшете.
– Запрос комплексный, – пояснила она, – с объемными прикладными расчетами. Она не зависла, Джейкоб. Она думает.
Точечка снова ожила.
– Как насчет такого вот?
И она спела первые четыре такта в совершенно необычном тембре – сразу повеяло былой эпохой, виски и кофе. При этом Точечка все еще выглядела шестнадцатилетней.
– Где ты такого нахваталась? – присвистнул я.
Точечка улыбнулась.
– Из сэмплов голоса Дженис Джоплин.
– Прекрасно, – кивнул я. – Ослабь напряг. Нам все еще нужно слышать твой голос. Поработай над ним. А пока давай переключимся на аккомпанемент.
Она воспроизвела гитару. Совершенно по-новому. Раньше мелодия была в ми, а теперь зазвучала в си-бемоле.
– Ты сменила тональность?
– Да. Подумала, если понизить ее, я останусь в обычном своем диапазоне, но подчеркну голос музыкой так, чтобы в целом песня звучала более зрело.
Вот это да. Чертовски быстро всему учится.
– Пока держись исходных тональностей. Пока наш продукт не войдет в конечную стадию – пусть все будет так. Столь резкие переходы с одного на другое мне тень на плетень наводят.
– Ну разумеется. Вы же всего лишь человек.
Рози усмехнулась.
Я уставился на Точечку. Она что, только что пошутила? Ее лицо не выражало ничего такого, за что можно было бы зацепиться. По сути, это не лицо – картинка, которую мой мозг интерпретирует определенным образом. Два глаза, нос, рот. Значит – лицо.
Точечка смотрела на меня в ответ.
Если ее ремарка взаправду была шуткой, я все равно никогда не узнаю наверняка.
Остаток дня прошел в праведных трудах. Я совершенно вымотался. Рози забила пепельницу до отказа и обзавелась славной парочкой кругов под глазами. И только Точечке было хоть бы хны.