– Ну все, больше не могу, – подвел я черту.
Рози кивнула и затушила последнюю сигарету.
Точечка посмотрела сначала на меня, потом на нее.
– Спокойной ночи, – произнесла она и испарилась.
Рози выключила планшет, бросив его на стол, неподалеку от «железа», что питало Точечку.
– Сейчас бы выпить.
Я молча сходил на кухню и принес фужер с вином и бокал. Поставил перед ней.
Рози изучила подношение взглядом.
– А чего-нибудь покрепче у тебя не сыщется?
– Это тебе. А я пить не буду.
– Совсем?
– Я завязал.
Она налила себе вина.
– Так странно – сидеть с тобой и пить одной.
Я пожал плечами.
– С чего вдруг ты стал отказывать себе в маленьких радостях?
– Тот год после Денвера выдался лихим. Я закидывался всем, до чего только руки доставали. Наливался до бровей. Однажды я очнулся в палате реанимации. Надо мной маячил перепуганный интерн с электродами от дефибриллятора в руках, и грудь у меня адски болела. И денег при мне не было ни гроша. – Я обвел руками интерьер. – Этот дом – все, что у меня осталось.
Она стала покачивать бокал в руке, не делая ни глотка.
Я придвинул фужер к ней.
– Все нормально. Меня это не волнует больше. Честно. – Я вдруг отчетливо ощутил усталость, клонящую меня к земле. – Ворчун? Открой нам панораму.
Активная стена в мгновение ока превратилась в широкое окно, за которым цвела и пахла тихая ночь. Бледный полумесяц застыл над горами в окружении крохотных огоньков звезд. В южной стороне огни Большого Лос-Анджелеса окрашивали подбрюшье неба в причудливые цвета.
Рози ахнула.
– Вот поэтому я и люблю это место, – кивнул я, кладя ладонь на стол. Она вдруг подалась вперед и взяла меня за руку.
Ощущения были такие, словно я прикоснулся к живому электричеству. А потом мы стали целоваться. А потом – не только целоваться.
Рози я повстречал после концерта в Броктоне. Еще до «Не заставляй меня плакать» – моей единственной по-настоящему удачной песни. Никогда не понимал, как же мы оказались в одной постели той ночью.
И этой ночью – тоже, раз уж на то пошло.
Мы лежали вместе, и я чувствовал волнующую тяжесть ее округлостей, тепло ее бедер. Лицом она прижалась к моей груди – так, что я мог вдыхать запах ее волос, но не видел глаз. Меня это всегда немного забавляло, а немного и раздражало… но все равно послевкусие от того, что с нами произошло, было теплым, уютным, очень-очень приятным.
И все-таки… я ведь даже не желал случившегося.
– Рози?
Она издала неопределенный звук.
– Почему ты здесь?
Она вздохнула и перекатилась набок. Посмотрела на меня укоризненно.
– Мы что, будем говорить об этом сейчас?
– Почему бы и нет.
– Как скажешь. – Она села на кровати и прислонилась спиной к стене. – Мне нужен был кто-то, кто обучил бы ее. Главная проблема субъективной информации, какой является музыка, в том, что она только у людей в мозгах. И ты – тот самый человек, что был нужен мне.
– Я вот о чем… почему ты здесь? Рядом со мной?
Она потянулась к прикроватному столику, взяла сигареты, зажгла одну.
– В мои планы это не входило, – протянула она каким-то полуизвиняющимся тоном. – Но я не сожалею, старичок. Ты все тот же. В любом случае я была бы не против, если бы все пришло к тому каким-нибудь… ну… другим путем.
– Слишком туманный ответ.
Она усмехнулась.
– Есть немного. На самом деле, я особо не думала в эту сторону. Одно из моих жизненных правил – «нормально делай, нормально будет». Точечка предложила мне тебя, а уж у нее, поверь, есть все способности к тому, чтобы отличить бездаря от профи. Вот и все. – Рози затянулась, выдохнула дым. Тот укрыл ее лицо тонкой вуалью. – Но я-то знаю, – продолжила она, – что это совсем не тот вопрос, что ты на самом деле хотел бы задать.
По ее взгляду я мгновенно понял, о чем она говорит.
– Почему ты ушла?
Она затянулась еще разок. Выдохнула.
– Потому что наши отношения были непрекращающимся сражением. Понимаешь? Мы ни в чем не могли сойтись – не могли даже решить, что будем есть на обед. И все эти маленькие ежедневные битвочки сожгли между нами все мосты. – Она подула на кончик сигареты. – Хотя это не совсем правда. Для меня в твоей жизни не оказалось места. Я не хотела быть просто твоей любовницей. Подстилкой. Девочкой на подтанцовке. – Она посмотрела на меня с прищуром. – И ты никогда не просил меня стать твоей женой. У тебя не было ни таланта, ни интереса к моей работе, а у меня не было ни способностей, ни навыков к твоей. Ты мог как-то влиять на мою жизнь… я могла влиять на твою… но друг на друга одновременно мы влиять не могли. Поэтому я ушла. В таком ключе, я смотрю, ты никогда не думал?
– Никогда, – признался я.
– Интересные дела… – Она переломила сигарету посередине. – А я-то думала – это все так очевидно. Но хоть сейчас мы что-то можем делать вместе. – Она прижалась ко мне, чуть раздвинув губы для поцелуя. Струйки дыма все еще срывались с самых их краешков, делая ее похожей на дракона. – Хоть сейчас мы что-то делаем вместе… помимо того, что будем делать прямо сейчас.
Я приготовил для Рози завтрак: бекон, яйца, тосты. Каждые пару недель я ездил в Калифорнию на ферму и привозил продукты. Раз уж принял решение жить в глубинке, нет никакой нужды два часа тратить на то, чтобы ехать в город за каким-то фастфудом. Лучше питаться нормально и ценить отведенное тебе время.
– Какой у тебя план? – спросила она за чашечкой кофе.
Я вдруг почувствовал себя неуютно и с хилой улыбочкой сделал вид, что очень уж сосредоточен на процессе намазывания масла на хлеб.
– Никакого плана у меня нет. Если бы она была человеком, я бы спросил, какие чувства у нее вызывает музыка.
– Все равно спроси ее об этом.
– А она, по-твоему, умеет чувствовать?
Рози развела руками.
– Не знаю. Она умеет моделировать человеческие эмоции. Оценивать их изменения. – Рози подалась вперед. – У людей есть базовые цели: выживание, рождение себе подобных, поиск средств к существованию. И у Точечки такие цели тоже есть. Я знаю наверняка – я сама прописала их для нее. Система, которую я создала, видоизменяет сама себя. Она ищет новые решения. Ее начинка – это тысяча «интелов девять тысяч двести двадцать-s», питаемых двадцатью тысячами соединенных в сеть интеллектуализированных чипов «ай-би-эм четыре тысячи четыреста два». И все это связывается с внешним миром посредством одного из самых мощных, одного из самых продуманных аналитических механизмов из всех, что когда-либо были созданы. И даже если она выработает модель получения опыта, на который сможет ссылаться в дальнейшем, я об этом не узнаю.
Я обдумал услышанное.
– Хочешь сказать, она обладает самосознанием?
– Зависит от того, что ты подразумеваешь под самосознанием.
– Я не мастер по части определений. Думал, ты и сама знаешь, о чем я.
– Ну что ж, самосознание – процесс, вытекающий из фазовой задержки зеркальных нейронов, моделирующих активные нейроны, в режиме реального времени нагруженные входной информацией сенсорного либо любого другого типа. Теперь ты знаешь столько же, сколько и я. – Она улыбнулась и отпила из чашки. – Сознание – одно из таких понятий, как любовь, жажда, нежность. Мы знаем, что вещи, скрывающиеся за ними, существуют, более того, являются частью нашего жизненного опыта. Но мы понятия не имеем, что они есть на самом деле.
– Однажды я наелся какой-то дряни и «улетел». И мне привиделось, что я сам на себя со стороны смотрю. А потом – на себя, смотрящего на себя со стороны. Потом – на себя, смотрящего на себя, смотрящего на себя со стороны. Тогда, как мне показалось, я примерно понял, что представляет собой сознание.
– Хороший образ. Каждый новый создаваемый наблюдатель понижает приоритет наблюдаемого объекта на одну ступень. – Она окинула меня изучающим взором. – Не думала, что ты все еще способен меня удивить. – Повисла задумчивая пауза. – Пойми, люди чертовски умны. У млекопитающих есть только инстинкты, спаривание – у нас есть любовь. Любовь, имеющая множество прикладных векторов и выражаемая по-разному. Любовь к детям. К родителям…
– К сексуальным рабам.
Ямочки обрисовались на щеках Рози.
– Не знала, что ты считал себя моим рабом. Польщена. – Она потерлась ногой о мою ногу. – Словом, я к чему: ничто из вышеперечисленного для Точечки недоступно. Чувства? Опыт? Самосознание? Если нечто подобное и зарождается в ней, то это, надо полагать, нечто совсем иное, не то же самое, что у нас, у людей.
– А мне казалось, тебе досконально известно, что там творится в ее голове.
Рози засмеялась.
– Если бы.
– Как же так?
– Я могу отметить изменение в состоянии каждого «Интела девять тысяч двести двадцать-s». Каждого из двадцати тысяч ай-би-эмовских чипов, объединенных в систему. Все связи видны налицо – запрос, вложенный запрос, фильтр. Каждое дерево принятия решения выполняется в облачном хранилище данных. Я могу ухватить всякий метод, всякую подпрограмму, функцию, подсистему – как только она сгенерирована, как только ей присвоили имя и порядок, как только запустили в исполнение. Я могу что-либо измерить. Могу вытащить из нее терабайт-другой. Проанализировать, применив определенный подход. Но я не знаю, на что я смотрю, что именно анализирую.
– Разве ты не наблюдала за тем, что происходило, когда она писала ту песню?
– Я наблюдала за вспышками активности. Будто при томографии мозга – видно, как циркулирует кровь, но не видно, как активируется работа нейронов, в каком порядке они вообще активируются, ну и все такое прочее.
– «Неспешно бьющееся сердце» – отличная песня. Интересная с точки зрения звучания. Она не отправляет слушателя в электронную страну Нетландию[54], как другие ее песни, по крайней мере те, что я слышал. В этой песне есть глубина чувств. Мне стало это ясно уже по нотам. Откуда это все взялось, если Точечка не может чувствовать? Если у нее нет личного опыта?