Оби продолжал сверлить меня тлеющим взглядом. Он очень сильно исхудал, его руки – запястья, в частности – приобрели болезненную гибкость, которая то и дело проявлялась в его движениях, пока он ел. Совсем не тот детина, каким я его запомнил. Мы с Оби все время цапались. Похоже, и сегодня все будет так же, как раньше.
– Джесс говорит, что ты с нами играть не будешь.
– Именно так.
– Тогда кто на гитаре?
Я прокатил по тарелке пельмешек, осознавая, что ни капельки не голоден.
– Не знаю. Джесс, ты пока что никого не нашел?
– Пока никого, – безмятежно ответствовал тот.
Оби к нему даже не повернулся.
– Собираешься побыть на подхвате, пока кто-нибудь не сыщется?
Я пожал плечами.
– Может быть. Ну или Точечка будет использовать фонограмму, пока вы учитесь.
– Кто будет главным? – Он подался вперед.
Я встретил его взгляд во всеоружии:
– Я.
Оби кивнул и на протяжении нескольких минут хранил молчание. Он наколол на вилку пельмешек и поднес ко рту.
– А у кого права на музыку?
– У «Хитачи», – ответил я, зная, к чему он клонит, но не собираясь развивать тему.
– Славно, – язвительно протянул он. – То есть мы типа литературных негров, только музыкальные. – Ну вот, пожалуйста, он выводит меня из себя, как всегда.
– Есть какие-то возражения? – заворчал я.
К черту добрые намерения!
– У тебя же были возражения в Денвере? Вот и я теперь возражаю. За что боролся, на то и напоролся, Джейк, – как тебе такой расклад? За «Не заставляй меня плакать» мы не получили ни цента.
У меня с языка уже готовы были сорваться слова, о которых я, возможно, позже бы пожалел, но тут мой взгляд упал на по-прежнему донельзя спокойного Джесса… и, дивное дело, я осекся.
– Ну да, в Денвере я обошелся со всеми вами хреново, – медленно произнес я. – Да, мне жаль. Но на деньги я вас никогда не кидал. Вы получали все до последнего пенни.
– Мы заслужили долю роялти…
– Чепуха, – категорически отрезал я. – И с альбома, и с концертов вы получили все отступные.
– Да ты засрал нам всю концертную программу. Никто не хотел идти на нас после того, как ты знатно обул публику в Денвере. Альбом? Издох в уголочке, не замеченный никем. Единственным утешением для меня было наблюдать за тобой со стороны – как ты просаживаешь все деньги. Мне понравилось. Особенно когда тебя упекли в реанимацию. Я чуть живот со смеху не надорвал.
Делая один глубокий вдох за другим, я уставился в тарелку. Надо быть как Джесс – спокойствие, только спокойствие. Я осознал, что Оби прибыл сюда, в Ван-Найс, с одной лишь целью – высказать мне в лицо все то, что он носил у сердца целых двенадцать лет.
– Не хочешь выступать? Как хочешь.
– Я такого не сказ…
– А если хочешь, прикрой поддувало. Мне очень жаль, что в Денвере все пошло коту под хвост. Ты сказал мне все, что хотел. Я извинился перед тобой. Денег, по которым ты так скорбишь, уже двенадцать лет как нет. А концерт – он дело насущное, и я за него в ответе. Он соберет хорошую кассу, и в процессе подготовки будет весело, но если тебе прямо вот поперек горла стоит работать со мной, я тебя пойму. Так что либо оставайся на моих условиях, либо уходи.
Оби сразу как-то сдулся на своем стуле.
– Да, я в деле, – пробурчал он.
Олив просто кивнула.
Джесс улыбнулся – так, будто ничего и не произошло.
– Что ж, теперь нам нужен гитарист.
Реакция Рози на мою затею последовала бурная и незамедлительная.
– Ты собираешься заново собрать «Безвестных»?
Точечка сидела за своей частью стола, следила за нами и молчала.
– Нет.
– Само собой, нет! Я не дам тебе использовать мой проект твоего камбэка ради.
Я уставился на нее.
– Какой еще камбэк? Ты думаешь, он мне нужен? Да на кой черт! Я ведь даже не выступаю. Я взялся за этот концерт по контракту. Никаких личных притязаний.
Рози заколебалась.
– Тогда зачем ты их собрал?
– Потому что они хороши. Без шуток хороши. Всегда такими были. Джесс на одних струнах может выдать что угодно лучше любого гитариста, лучше меня, а я сам по себе дьявольски хорош. Олив – настоящая ведьма, когда дело доходит до клавишных.
– А Оби? Ты же его ненавидел!
– Когда это я его ненавидел?
– Не отнекивайся. Ты прозвал его Оби-тормоз.
– Да, он та еще неспешная кобылка. Но притом – лучший барабанщик из всех, с кем мне доводилось работать. – Я глубоко вдохнул. – Какие проблемы?
Тут я с изумлением подметил, что в глазах у Рози стоят неподдельные слезы.
– Я не хочу, чтобы Денвер повторился. – Она встала и вышла из комнаты.
Или Сент-Луис. Она сказала это про себя, но я отчетливо услышал.
Точечка с интересом разглядывала свои ногти.
– Том Шнайдер – гитарист из моей группы. Он сейчас свободен. Могу позвать его.
– Ты же не хочешь, чтобы старая группа мешала новым задумкам.
Точечка смерила меня каким-то неопределенным взглядом. Впрочем, как будто хоть в одном ее взгляде была хотя бы толика определенности!
– Ты не всегда получаешь что хочешь[56], – пропела она.
Я поискал в Интернете этого самого Тома Шнайдера. Посмотрел несколько видео. Он оказался опытным специалистом. Играл на гитаре, будто киркой орудовал, но в технике не откажешь. Что ж, он нам подходит, сказал я себе.
Все четверо должны были собраться у меня дома на следующей неделе. У стены выстроилось заказанное мной оборудование и инструменты. Неделька выдалась ужасная – мы с Точечкой вносили последние штрихи в музыку, но отношения между нами после моего отказа стали натянутыми, с холодком. Да и с Рози мы постоянно по собственной воле вступали в мелкие разногласия, выливавшиеся в полноценные конфликты. Словом, когда группа прибыла, я испытал неподдельное облегчение.
Шнайдер оказался высоким рыжим детиной из Оклахомы. Он говорил низким, «в нос», голосом, но пел в грубоватой блюзовой манере. Едва войдя, он сразу затребовал себе музыку. Не получив, пожелал демоверсию или табулатуру. Ему нужно было что-то для работы.
Вся моя проповедь насчет того, что-де группа сама разберется, кто за что в ответе, стала терять смысл прямо на глазах. Шнайдер задал тон нашей работе – и те, что некогда были «Безвестными», спустились до уровня простых студийных музыкантов. Я попросил Точечку вернуть ноты, ранее удаленные по моей же просьбе.
В итоге они выучили все назубок. Особенно Шнайдер. Свою партию он проиграл раз сто – пока она не отпечаталась в мозгу так, что не вытравишь. Я спросил его, зачем ему такая дотошность.
Он усмехнулся.
– Ты никогда раньше не выступал с Точечкой?
– Нет.
– Не зная материал, не сможешь идти в ногу с ее изменениями.
– Она много чего меняет в последнюю минуту?
– Нет, – покачал головой Шнайдер. – Она много чего меняет прямо во время выступления. Ускоряет темп, замедляет темп, вставляет паузы, расширяет тональность, сокращает ее. Все ради того, чтоб зажечь публику.
Точечка застыла неподалеку.
– Это что, правда? – уточнил я.
– Тебе еще много чего предстоит узнать, – ответила она без улыбки.
Мы с Рози лежали в кровати. Разговаривали, ну или, по меньшей мере, пытались. Выходил этакий словесный теннис – ее очередь, моя очередь.
Рози, с негодованием:
– Ничего не происходит! Она ничего не создает, ничего не делает. Ну да, она выступает – тут ее алгоритмы отлажены до блеска. Но это все уже было у нее. Я-то думала, что ухватила ее творческую жилку где-то с неделю назад. Тот большой блок кода, что изменялся сам собой и распадался на набор простых функций-утилит, когда я пробовала расковырять его. Где он сейчас?
Я, без понятия:
– Ты будто пытаешься сунуть ключ в замок. На ощупь. В темноте. С варежками на руках. И сам ключ у тебя – из желатина. Начинка у музыки – просто отпад, но, когда ее исполняет группа, получается игра без души. Я все еще управляю процессом – давайте быстрее, медленнее, смените тональность, попробуйте вот здесь вот играть бас, а тут вот возьмите повыше. Они подчиняются на ура, они профессионалы. Но проку от этого – ноль. Не получается, и все тут.
На нас обрушилась подавленная тишина.
Я почувствовал, что своими словами сам себя загнал в тупик:
– Ты можешь как-то изменить параметры Точечки, ну или что у нее там? Сделать ее более… вовлеченной, что ли. Вдруг поможет. – Я поднял руки. – Ничего лучше мне в голову не приходит.
Мне вдруг вспомнился один концерт в Небраске, когда мне пришлось накачаться, чтобы выйти на сцену. Дурью меня снабдил наш тур-менеджер. Все ради искусства.
– По-моему, дело не в этом. – Рози пожала плечами. – Я пыталась вносить правки в ее программу, но они не работают. Может, она изобрела способ нейтрализовать их. Или ее программа так сильно видоизменилась по сравнению с первоначальной, что сейчас я все равно что верчу ручки настройки на выпотрошенном корпусе радио. Я надеялась, что ты сможешь что-нибудь сделать. Распалить ее – как в первый день.
И снова воцарилась тишина.
– Концерт грозит выйти жалким, – подвел черту я.
Роуз покачала головой.
– Нет, по меркам Точечки выйдет прекрасный концерт. Она будет в ударе… как и всегда. Но в конце концов все, что я смогу сказать людям из «Хитачи»: «У нас хороший концерт с новым материалом, может, вам удастся добыть из нее программу написания песен».
Я выключил свет, и мы прижались друг к другу, стараясь извлечь хоть какое-то утешение из нашего общего несчастья.
Мы шерстили старые песни Точечки в поисках того, чем можно было бы добить концертную программу. Играя «Бестию», Шнайдер поднял гитарный лад и ускорил ритм перед самым вступлением партии Точечки. У меня появилась идея, и я попросил всех притормозить.