– Разумеется, не настолько, – буркнул ты в ответ, не зная, о чем говорить дальше. Конечно, тебе было всего пятнадцать, но, предки будут мне свидетелями, Ки Фах тоже не обладал даром вести светские беседы.
Я посмотрела на дочь. Будучи проекцией, Ми Ненг не могла есть и коротала вечер в компании других аватаров чуть поодаль; зная ее, я не сомневалась: Ми Ненг любую тему попытается свести к литературе, а затем умолкнет, внимая мыслям других. Вечер проходил мирно, а потому я присоединилась к компании за своим столом.
Довольно скоро у меня завязался разговор с Сои, ученой и моей старой подругой по Академии, и я меньше времени уделяла тебе, хотя ты и сам иногда включался в беседу, высказывая уместные, на твой взгляд, соображения и цитаты из прочитанных книг. Ты прекрасно усвоил все полученные уроки.
– Какой смышленый, – засияла Сои, – держу пари, ты готов хоть сейчас пройти все экзамены на мандарина.
Ты побледнел, словно кусок застрял в горле.
– Я не совсем пока уверен, зрелая мать.
– Скромность тебе к лицу. Разумеется, готов. Помяни мое слово, вот войдешь в экзаменационную каюту, увидишь тему диссертации, и весь страх как рукой снимет, – продолжала сиять Сои.
Слова ученой на тебя явно не подействовали, и я решила сама поговорить с тобой позднее, дабы убедить, что бояться нечего.
– А знаете что? – продолжила Сои. – Неплохо бы затеять что-нибудь прямо здесь и сейчас. Предлагаю поэтическое состязание, где каждый сможет проявить себя. Как думаешь, дитя?
Вопреки моим ожиданиям, ты встретил предложение с энтузиазмом. Пусть вы с сестрой были бесконечно разными, но вас объединяла любовь к словам.
– Для меня это будет честью, зрелая мать.
– А что насчет младшей сестренки? – спросила Сои. но я отрицательно покачала головой.
Ума не приложу, как она сумела за считаные минуты собрать почти всех гостей у заставленного винными бокалами стола, но уже совсем скоро она, расцвечивая слова жестами, рассказывала правила. Все иноземцы, за исключением одного, отказались от участия, но и без них желающих нашлось немало. Ты стоял впереди, жадно ловя каждое слово Сои. Пока та назначала порядок, в котором участники будут выступать со своим творчеством, ко мне незаметно подплыла Ми Ненг.
– Я думала, ты захочешь присоединиться, – сказала я.
– А почему не участвуешь ты, мама?
– Ему пятнадцать, – вздохнула я, – не к лицу сорокалетней матери состязаться с детьми его возраста.
– Вот и я тоже не хочу мешать.
От безмятежного голоса Ми Ненг мне становилось не по себе. Конечно, бороздя дальний космос, путешествуя по измерениям, что сворачивали пространство в замкнутый круг, она встречала немало того, с чем не сталкивался никто из нас.
– Да, так будет правильно, – согласилась я после недолгих раздумий.
Я не была слепой и видела твое желание избегать сестры.
– Не беспокойся, мама, – сказала Ми Ненг все тем же безмятежным голосом, – когда-нибудь он поймет.
– Так говоришь, будто знаешь будущее.
– Конечно, нет, – развеселилась дочь, – но я бы не отказалась узнать, – добавила она и умолкла.
Нетрудно было понять, о чем думала Ми Ненг. Не надо обладать даром ясновиденья, чтобы узнать причину ее печали: ей суждено пережить нас всех. Разумы живут не одно столетие.
– Не нужно… – начала я, но она не дала закончить.
– Не беспокойся обо мне. Все хорошо. Столько всяких обязанностей, что некогда думать о собственных тревогах.
Я знала, что Ми Ненг пыталась меня приободрить, и не стала возражать.
– Взгляни на него, – продолжала дочь, – совсем еще дитя.
Но сама Ми Ненг не казалась ребенком: Разум взрослеет и стареет совершенно не так, как человек. Было ли дело в ее физиологии или всему виной богатый опыт космических путешествий, речи твоей сестры казались пугающе взрослыми. Порою она виделась мне куда старше, чем я сама.
– Не стоит оценивать его по твоим меркам.
– Я и не собиралась, – беззаботно, по-девичьи засмеялась она в ответ, – он ведь человек.
– Но все еще твой брат, – сказала я с вопросом в голосе.
– Разумеется, мама, он мой брат. А еще он полный дурак время от времени, но и я не лучше. В этом мы похожи.
Голос Ми Ненг искрился радостью, ее проекция подплыла ко мне чуточку ближе, чтобы четче видеть состязание.
Уже слегка нетрезвый ученый пытался сочинить стих про осень и вино и ужасно коверкал слова, чем здорово веселил прочих гостей.
Только одинокий участник-иноземец не смеялся. Он стоял рядом, положив руку тебе на плечо, взглядом черных глаз выражая крайнюю серьезность, и что-то говорил, словно пытался подбодрить, и я не могла не одобрить его поступок.
– Зря волнуется, – сказала Ми Ненг, – он победит без труда.
Так и вышло: когда подошел твой черед, ты поднялся, аккуратно снял с себя руку иноземца и прочитал стих о крабах-плавунцах, с легкостью вставляя игры слов, жонглируя отрывками из разных произведений, словно черпал из какого-то недоступного другим внутреннего потока. Гости замерли в восхищении. Затем Сои поклонилась тебе, как младшие кланяются старшим, и ее примеру последовали все остальные, столпившись вокруг с поздравлениями.
– Как я и говорила. Вот увидишь, он сдаст экзамены безо всяких усилий и сможет стать мандарином везде, где только захочет.
– Я знаю.
Для меня это было само собой разумеющимся: в тебе ярко проявились моя любовь к литературе, а также острый и расчетливый ум отца.
Я смотрела на твое лицо, с которого не сошла маска поэта, когда ты, великодушно разведя руки, купался в похвалах ученых гостей; в ответ ты посмотрел на меня, увидел сестру, сидевшую со мной рядом, и твой взгляд помрачнел, вся доброта искрошилась, словно весенний лед под ногами.
От этого взгляда по спине пробежал мороз, будто неведомый злой дух дохнул тьмой на мою оставшуюся жизнь, на все ее тропы, по какой бы я ни пошла.
Но еще долгое время тьма никак не проявляла себя: ты с успехом сдал экзамены на мандарина и ждал назначения на государственную должность, но одновременно с этим отгородился от семьи, прекратил делиться планами на жизнь, а твой самый близкий круг теперь составляли друзья.
Чуть позже, летом, когда экзамены наконец остались в прошлом, а Ки Фах вернулся из очередной поездки, мы втроем решили навестить Ми Ненг. Поднимаясь на орбиталь, на которой располагался космопорт, мы наблюдали, как сжимались разрозненные континенты Восемнадцатой планеты, становясь похожими на цепочки жемчужин, заброшенных в самое сердце океана.
Я и Ки Фах рассуждали о будущем, что ждало впереди, а ты сидел в стороне от нас, погруженный в книгу «Планета опасности и желания», написанную каким-то чужеземцем: самый обсуждаемый бестселлер того лета.
Уже в доках над нами моргнули экраны, а это значило, что твоя сестра только что прибыла с Первой планеты. Мы стояли у выхода и ждали, пока выдохнется поток пассажиров: вьетнамцев и сюаньцев, одетых в шелк. На их лицах застыло напряжение от пережитых необъяснимых звуков и картин, возникавших перед глазами, причудливых искажений металла, плоти и костей – непременных спутников полета сквозь глубокий космос на корабле-разуме. Помимо обычных пассажиров вниз спускались даже высокопоставленные лица из Правления, легко узнаваемые по одеяниям из парчи и драгоценностям из нефрита и золота, украшавшим пучки волос. Направляясь в сторону космопорта, гости что-то негромко обсуждали. Позади них, не имея при себе ничего, кроме темно-оранжевого цвета одежды, со спокойными и как будто не подверженными старению лицами, брели монахи. От их умиротворения мне стало как-то не по себе. Последней сошла женщина с пустыми, мертвыми глазами, ведомая, подобно ребенку, ее мужем. Мать, не пережившая рождения очередного Разума. Должно быть, мои руки непроизвольно сжались: Ки Фаху пришлось приложить силу, чтобы вынудить меня отвернуться, его хватка оставила на теле синяки.
– Все позади, – успокоил он, – тебе не придется проходить через это вновь.
Я опустила взгляд на прозрачные до самых костей руки. Им никогда не стать прежними, такими как до рождения Ми Ненг.
– Да. Не придется.
Мы развернулись и лишь затем обнаружили, что тебя с нами не было. Я недоуменно посмотрела на Ки Фаха, пытаясь затоптать ростки паники: в конце концов, ты уже не ребенок и вряд ли мог так просто потеряться и нуждаться в помощи.
– Наверное, он пошел посмотреть на другой док, – предположил Ки Фах.
Мы обыскали все доки, цеха, главные вестибюли и даже расположенные чуть в стороне от суеты космопорта пагоды, но там тебя не оказалось.
Мы нашли тебя в задней части порта, куда причаливали корабли с других планет, в них пассажиров на время полета погружали в анабиоз. Ты внимательно рассматривал прибывших. Их лица блестели не успевшей просохнуть жидкостью анабиозных капсул, взгляд был потерянный – люди еще не оправились от шока после пробуждения, от понимания, что с их далекими планетами теперь их связывает лишь тончайшая нить анзиблевого[62] канала и что все, кто им дорог, за время их долгого путешествия либо состарились, либо умерли.
– Анх! – позвал Ки Фах.
Поглощенный приезжими, ты даже не обернулся.
– Мы волновались, – сказала я, кладя руку тебе на плечо.
Ты был напряжен. Я наивно винила во всем стресс от новой, непредсказуемой жизни, что предстояла тебе на должности мандарина.
– Пойдем, твоя сестра нас ждет.
Всю дорогу ты шел в угрюмом молчании. Позже мы встретились с сотрудницей экипажа, в чью обязанность входило следить, чтобы на корабль не проникли посторонние, и Ки Фах назвал наши имена. Узнав, что мы – семья Ми Ненг, девушка обрадовалась и поздравила нас с тем, что у нас такая замечательная дочь. Ты всегда делал недовольное, исполненное ревности лицо, когда упоминали твою сестру, но в тот раз ты не проронил ни слова.
– Сынок? – взволнованно спросила я.
По мере того как мы углублялись в тоннель, ведущий к комнате, где покоилось настоящее тело твоей сестры, твое напряжение только росло. Стены стали органическими, через несколько шагов на них запестрили витиеватые строки из стихов, и мягкое непрерывное гудение вливалось нам в уши: то билось сердце Ми Ненг, и его вибрации проносились через весь корабль.