Но Пиму Тонг Юн нравится. Ему нравится спускаться в гигантских лифтах до нижних уровней города, больше всего Пим любит Аркаду с аренами для боев гигантских дроидов, лавками мироигр и особенно – огромный Базар Многих Вер. Когда ему удается улизнуть из дома – они живут на поверхности, под куполом Тонг, в доме, который принадлежит другу маминого друга, – Пим спускается в Аркаду и оттуда идет на Базар.
Там и Церковь Робота, и исполинский храм элронитов, мечети и синагоги, буддистские и бахайские храмы, и даже площадь Гореан. Пим видел почти нагих девушек-рабынь, странно очаровательные, они улыбались, тянулись к нему и гладили по волосам. Там были воины из возрожденных марсиан, краснокожие и четырехрукие – они верили, что в древности на Марсе властвовал император, а они – потомки жителей великой империи и служат Императору Всех Времен. Пим хотел бы стать возрожденным, когда вырастет, у него будет четыре руки, а кожу покрасят красным, но стоило упомянуть об этом при маме, у нее случился припадок, и мама сказала, что на Марсе никогда не было атмосферы и никакого императора, а возрожденные просто… и тут она употребила очень грубое слово, а потом пошли обычные жалобы от подписчиков нарратива Пима.
Он слегка побаивается элронитов – они хотят втереться в доверие и чересчур белозубо улыбаются. Пим не очень доверяет другим. Он предпочитает тихие пути и места, где мало людей, и не хочет, чтоб другие знали, кто он.
Иногда Пиму самому интересно, кто он или кем станет. Один из маминых друзей спросил его: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» – и он, вспомнив Джой, ответил: «Капитаном звездолета», – а мама рассмеялась фальшивым смехом, взъерошила ему волосы и сказала: «Пим уже стал тем, чем стал. Разве не так, милый?» Обняла его и добавила: «Он – Пим».
Но кто такой «Пим»? Пим не знает. Внизу, на Базаре Многих Вер, он думает, что, наверное, хочет стать священником или монахом – но какой религии? Каждая религия по-своему замечательна…
Пятнадцать миллионов следят, как он проходит через храмы, церкви и святилища, в поисках ответов на вопросы, которые сам себе еще задать не готов и, возможно, никогда не будет готов.
БРОШЕННЫЙ-ЗА-БОРТ, ШЭРОН, ГОД ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ
Итак, наконец он добрался до Брошенного-За-Борт, дальше некуда – только совсем уйти, и снял маленькую темную комнатку в маленьком темном ко-опе, в заднице луны, месте, соответствующем настроению.
Двадцать три миллиона подписчиков – мало для него и много для жителя Брошенного, вместилища краденого софта и хакерских сайтов, диких технологий и изгоев – города Брошенных-За-Борт, тех, кого вышвырнули в последний момент из огромных величавых звездолетов, покидающих Солнечную систему, уходящих навеки в путешествие без возврата по галактическому пространству. Найдет ли хоть кто-то из них новые планеты, новые луны, новые солнца, вокруг которых можно осесть? Будут там чужие или один лишь Бог? Никто не знает точно, а Пим – меньше всех. Однажды он спросил маму, почему бы им не отправиться с одним из кораблей. «Не будь дурачком, – сказала она, – подумай обо всех своих подписчиках, они разочаруются».
«Да в задницу всех моих подписчиков», – ответил Пим теперь вслух, зная, что некоторые обязательно пожалуются, некоторые отключатся и уйдут в другие нарративы. Никогда Пим не был особенно популярен, да, по правде, и не особенно хотел. «Все, что я делал в жизни, – подумал Пим, – все записывалось. Все, что я видел, все, чего касался, все, что чуял или говорил». Но было ли в сказанном или сделанном достойное быть сказанным или сделанным?
«Однажды я любил всем сердцем, – подумал Пим. – Довольно ли этого?»
Он знает: она была в Брошенном год назад. Но уехала прежде, чем прибыл Пим. Где она сейчас? Можно узнать, но Пим не делает этого. Она на обратном пути через внешнюю систему – может, в Лунах Галилея, где ее популярность высока. Пим решает напиться.
Несколько часов спустя он, шатаясь, плетется по темному переулку мимо кальянных и «кукольных домиков», клиник бодимодификации, одинокой миссии Церкви Робота, нескольких старомодных распивочных. Все, что растет в Брошенном, рано или поздно перегоняется в алкоголь. Или в курево.
Голова болит, сердце колотится. «Слишком стар», – подумал Пим, наверное, вслух. Два инсектоида материализовались из темноты и набросились на него. «Что это вы де…» – начал Пим, путаясь в словах, пока две машины умело обшарили его карманы, вторглись в главный узел – Пим только и мог, что тупо моргать, но отмечал, что подписчиков прибавилось, и понимал, что его грабят.
«Устройте шоу», – захихикал Пим. Попытался врезать одному инсектоиду, и тонкая, изящная металлическая рука протянулась и коснулась его – укус иглы в горло…
Парализован, но в сознании – не может звать на помощь, да и какой смысл? Это же Брошенный, если загнешься здесь, то виноват только ты.
Что они делают? Почему еще не сбежали? Пытаются отсоединить его мемкордер, но это же невозможно – они что, не знают, что это невозможно? – он прошит насквозь, получеловек-полумашина, записывающий все, ничего не забывающий. Внезапно Пим пугается, и паника словно вливает в него ледяную воду, и он пытается двинуться, слегка шевелится, зовет на помощь, хотя голос слаб и тонок, и рядом все равно никого, кто мог бы услышать…
Они вырывают куски памяти, терабайты жизни, дни и месяцы и годы исчезают в темном облаке. «Перестаньте, пожалуйста, – бормочет Пим, – пожалуйста, не надо…»
Кто он такой? Что он тут делает?
Имя. У него же есть имя…
Где-то далеко – крик. Два инсектоида поднимают вытянутые морды, щупальца вздрагивают…
Звук взрыва, и одна из тварей исчезает – горячие куски металла жалят Пима, жгут, жгут…
Вторая тварь отступает, подняв четыре клешни, как пистолеты…
Треск выстрелов отовсюду, в груди твари – огромная дыра, инсектоид исчезает в темноте.
Над Пимом появляется лицо: темные волосы, бледная кожа, глаза, словно убывающие луны:
– Пим? Пим? Слышишь меня?
– Пим, – шепчет он странно знакомое имя. Закрывает глаза, и больше не чувствует боли, и уплывает в прохладную, спокойную тьму.
ПАУЧЬЕ ЛОГОВО, ЛУНА, ГОД ПЕРВЫЙ
Нет, не память, скорее пленка, что-то видимое – проявляется из темного в светлое, лики чудовищ, нависшие над ним. огромные, как луны: «Пим! Мой милый маленький Пим!..»
Ладоши хлопают, и его прижимают к теплой, мягкой груди, он начинает плакать, но тепло обволакивает его. он уютно устраивается, и он счастлив.
– Пятьдесят три миллиона в пиковом показателе, – говорит кто-то.
– День первый, – говорит кто-то. – Год первый. И пусть все твои дни будут такими же счастливыми, как этот. Ты родился, Пим. Твой нарратив начат.
Он отыскивает сосок, пьет. Молоко теплое.
– Ну тихо, мой маленький. Тихо.
– Смотри, он оглядывается. Хочет увидеть мир.
Но это неправда. Он хочет только спать в этом теплом, спокойном месте.
– С днем рождения, Пим.
Он спит.
ПОЛИФЕМУС ПОРТ, ТИТАН, ГОД СЕМНАДЦАТЫЙ
Вечеринка кишит людьми, домовая нода исключительно громко выдает «Нуэво Кваса-Кваса», полно «Сионского особого крепкого», сильный сладковатый аромат стоит в воздухе, впитываясь в одежду и волосы, и Пим слегка пьян.
Полипорт, Пим тут сам по себе: мама осталась в Галилеевой Республике, а он сбежал – прыгнул в древний транспортник, «Ибн аль-Фарид», Юпитер – Сатурн, в одну сторону.
Первый раз чувствует себя свободным. Показатели взлетают, но он за этим даже не следит. Пим не следует нарративу, а просто живет собственной жизнью.
Портовые бомжи шляются по Полипорту, мальчишки, вернувшись с Марса, лун Юпитера и колец Сатурна, высматривают корабли для следующего перелета в никуда…
Вечеринка: пара метеохакеров жалуется на устаревшие протоколы; в уголке корабельная крыса с «Ибн аль-Фарида» – Пим смутно помнит его по полету – весь в Луисе By, блаженная улыбка на роже, подключен, слабые токи щекочут его центры удовольствия; пять здоровых блондинок-австралиек с Земли в кругосистемном туре – разговоры летят вокруг Пимовой головы: «А откуда вы? А куда вы? А вы откуда?»
Титанские краулеры с отсутствующим выражением глаз; вирусодел, два художника, марсианский возрожденный, тихо разговаривающий с юпитерианским роботом, – Пим знает, люди посматривают на него, хотя притворяются, будто нет, – а показатели растут, вечеринка нравится всем.
Она выше его, длинные черные волосы собраны в шевелящиеся дреды – некое устройство заставляет их извиваться вокруг головы, словно змеи, – длинные изящные пальцы, обсидиановые глаза…
Люди оборачиваются ей вслед, разговоры стихают – она идет прямо к Пиму, не замечая остальных гостей, останавливается перед ним, изучает с ошеломленным лицом. Она видит то же, что он: показатель подписчиков, данные о занятом ресурсе, статистику поступлений, – и Пим говорит:
– Могу я угостить вас? – с самонадеянностью, которой на самом деле не чувствует, и она улыбается. У нее золотой зуб, и когда она улыбается, то кажется юнее.
– Я не пью. – Она все еще разглядывает Пима. Золотой зуб – это Другой, но не настоящий Соединенный, лишь цифровой разум, помещенный в ее мемкордерную структуру. – Восемьдесят семь миллионов, – говорит она.
– Тридцать два, – отвечает Пим.
Она снова улыбается:
– Пошли отсюда.
БРОШЕННЫЙ-ЗА-БОРТ, ШЭРОН, ГОД ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ
Память возвращается кусками – давний бэкап загружается в разум. Открыв глаза, Пим на секунду решает, что это она спасла его от тварей, но нет – лицо, склоняющееся над ним, незнакомо, и Пим внезапно пугается.
– Ш-ш-ш, – говорит женщина. – Вы пострадали.
– Кто вы? – хрипит Пим.
Цифры мелькают – видимый предел около сотни миллионов по всей системе, обновляется со скоростью света. Его рождение и близко к этому не подбиралось…
– Мое имя Зул, – отвечает она.
Это ему ни о чем не говорит. Меж обнаженных грудей у нее висит медальон. Пим сощуривается и различает собственное лицо.