Их глаза встретились. Молли кивнула.
– Снимайте рубашку, – сказала она. – Вы ведь не хотите заляпать ее кровью.
– Не думаю, что это имеет значение. – ответила Джада.
– Почему нет?
Женщина, прищурившись, уставилась на нее и снова стянула рубашку. Во второй раз отметины ужасали не меньше, но Молли заставила себя смотреть на них. Не надевая перчаток, она ощупала шрамы. Повреждения были главным образом поверхностными, но достаточно широкими, чтобы кожа не срасталась абсолютно правильно. У меньших узоров, вроде спирали на левой груди, края были жестче. Шрамы проходили глубже.
– Вы обрабатываете чем-нибудь раны, чтобы держать их открытыми? – спросила Молли.
– Биоклеем, – раздалось в ответ. – Бережет от инфекции и не дает краям срастаться. У меня есть в сумке.
– Хорошо, – сказала Молли, натягивая пару тонких перчаток.
Она продезинфицировала скальпель, хотя тот уже сиял. Лучше быть уверенной. Руки не тряслись. Адреналин исчез, уступив место рабочему спокойствию – этим умением она овладела много лет назад и далеко отсюда, когда училась помогать людям. Сейчас же ей приходилось делать противоположное, хотя, может быть, и нет.
– Цветы? – уточнила она.
– Цветы, – сказала Джада. – Я рассказываю, вы режете.
Молли старательно протерла ее руку, острый запах антисептика повис в горячем воздухе. Она тщательно ощупала участок, почувствовав соединения мышц и лабиринт плоти Джады.
Без анестезии?
– Без, – подтвердила Джада.
Молли покачала головой.
– Воля ваша.
Медлить дальше было невозможно. Она обхватила предплечье Джады и прижала к коже лезвие скальпеля. Из-под первого узкого надреза бусинами проступила кровь.
Дыхание Джады задрожало, но рука осталась неподвижной. Молли напомнила себе, сколько раз гостья уже испытывала эти ощущения. Не стоит быть такой впечатлительной.
– Итак…
– Вот вам история, – начала Джада. – Синдикат Даунслайт был первым в торговле людьми, дурью и оружием – если полиции дело не по нутру, мы им занимались. Под «мы» я имею в виду босса, главу организации. Торговля не моя работа. Как вы, наверное, поняли по шрамам, моя – быть оружием. Укажите направление, скомандуйте «Вперед!», и я сделаю то, что нужно. Другого способа удержаться на вершине нет. Надо быть лучшим.
Я и была лучшей. Или, возможно, одной из лучших, потому что Этен – да, мой партнер – тоже добился очень и очень больших успехов в нашем занятии. Мы познакомились, когда служили мелкими ассасинами нижних рангов. Мы ладили. Этен был милягой, такой худенький, словно его голыми руками сломать можно. Только вот не вышло бы. У меня не выходило. Он выскальзывал прямо из захвата, оставляя в руках у противника лишь воздух, а потом бил того по зубам ногой. Этен мне очень нравился.
Время было тяжелое. Работа грязная, и платили за нее вдвое меньше, чем вы можете подумать.
Молли потянула скользкий лоскут кожи. Джада замолчала и заметила:
– Для этого вам понадобится пинцет.
Тем не менее у нас все получалось, получалось настолько хорошо, что мы продвигались вверх и всегда вместе. Мне было лет семнадцать, а возможно, девятнадцать, когда мы напились и поняли, что нам хочется перепихнуться. Так странно, не знаю, приходилось ли вам глядеть на друга, который годами был рядом и всегда прикрывал вашу спину, и думать: «Вот черт. Он великолепен. Я его хочу».
Наверное, все обернулось лучше, чем у большинства людей. Мы стали настоящей парой. Понимали каждый жест друг друга, знали каждую мысль. Работа между нами не вставала, а в деле мы были разными, но это не мешало. Убийства Этена отличались от моих. Я ничего не чувствую, когда работаю, никогда не чувствовала. Не в смысле, что мне это нравится, а в смысле действительно ничего не ощущаю. Не становлюсь счастливее или печальней, не испытываю трепет. Просто работа. Как выбросить мусор или вымыть полы. Механическая.
Этен воспринимал все совсем не так. Он был чертовски талантлив, но наше дело его расстраивало.
Где-то лет через десять на нас положил глаз большой босс синдиката. Ему нужно было заменить главу личной охраны. Ничего грязного, тогдашний просто стал слишком старым. Я сказала, что мы идем парой, поскольку босс спрашивал только обо мне, и он ответил «Ладно». Взял нас обоих, выделил большой дом и все остальное.
Проблема в том. что раньше мы не были знакомы с серьезным бизнесом. Конечно, ты в курсе, что убиваешь вот этого парня, потому что он украл груз того или сего, но не видишь цифры. Не осознаешь.
Кровь начала заливать лепестки третьего цветка внутри и снаружи. Молли откинулась назад и подцепила чистое полотенце.
– Слишком сильно кровоточит.
Мы увидели бухгалтерские книги: количество детей снизу, отправленных на станции, и где они застряли; проданное оружие. Полный масштаб проклятого фармбизнеса: кому мы отказывали в наркоте, а кому впаривали и за сколько.
Одно дело – казнить кого-то за предательство твоего босса. И другое дело – увидеть, сколько народа твой босс убивает, проведя стилусом по экрану планшета. Это меня беспокоило, да, но я чувствовала себя идиоткой, потому что и раньше ведь все знала. А если и не знала, то потому, что нарочно закрывала глаза. Так что я продолжала работать. Но у Этена начались трудности – я видела. И принялась выполнять задания за нас обоих; а он теперь оставался у босса и обеспечивал его безопасность.
Этен не скучал. Ему приходилось справляться с налетами, убийцами, деловыми конкурентами, пока я отбивала почки людям, которые создавали неприятности. Недолго, но эта схема работала. Он начал целовать мои новые шрамы, и я подумала, что, возможно, он снова любит меня и неважно, чем мы там еще занимаемся.
Я ошибалась. Это была огромная, жуткая ошибка. Потому что любви недостаточно, когда что-то в тебе просто сломалось, а всем наплевать. Он уже не говорил: «Я люблю тебя». Он говорил: «Прости».
Я обо всем догадалась, когда ко мне, вся бледная, пришла наша шпионка. До нее дошел слух, что кто-то связался по «горячей линии» с полицией. Связался, имея очень важную и совершенно невероятную информацию о Даунслайте. Имени не называли, но вариантов было немного, и я все поняла. Я поняла, едва она в дверь вошла, еще до того как заговорила. Я все поняла. Все поняла.
До сих пор интересно, пообещали ему что-то вроде иммунитета, или он, на хрен, даже не озаботился этим.
– Ладно, хватит, – сквозь зубы сказала Джада. Она задыхалась.
Молли остановилась и оглядела свою работу. Четыре свежие раны – цветки с широкими лепестками, забрызганными красной пыльцой. Как только она разобралась в трюке со скальпелем и пинцетом, все оказалось проще, чем она себе представляла. Неглубокий металлический лоток, который она использовала – стоило добавить «для обрезков», хотя это и вызывало у нее брезгливость, – нужно было опорожнить, а плоть – сжечь.
– Что случилось? – спросила она.
Джада зашлась лающим смехом.
– Сказочники не так работают. Вернусь завтра и продолжу. Вы же сказали, что все займет несколько дней.
Молли сложила инструменты в лоток, сняла окровавленные перчатки. Ее руки начали дрожать, слишком все затянулось. Она догадывалась, куда ведет история Джады. Разумеется, она убила Этена, это уже ясно. Но… если все было так просто, если все прошло гладко, у Джады не нашлось бы причин сбегать на планету и заниматься шрамированием в маленькой городской клинике, в краях, что прежде назывались Индией, у женщины, которую на самом деле звали вовсе не Молли и которая была не из «своих».
– Биоклей? – спросила она, отгоняя от себя эти мысли.
Джада соскользнула с кушетки, приложила к руке полотенце, чтобы поймать капающую кровь, и направилась к двери, где бросила сумку, когда вошла. Она ступала нетвердо, подгибаясь под тяжестью собственного веса. Было очевидно, что ей больно. Она присела на корточки и мгновенно нашла упаковку. Молли посмотрела на свой живот и обнаружила на нижней кромке майки пятно крови тусклого темно-бордового цвета.
Джада вернулась с клеем и вложила его в протянутую руку доктора. Сверху бутылочки был распылитель, который поразил Молли своей нелепостью, хотя она и сама не смогла понять почему. Она сбрызнула горько пахнущей жидкостью небольшую повязку и наложила ее на раны. Несколько минут, которые понадобились, чтобы обработать все необходимое, прошли в тишине, странной после одного или двух часов рассказа. Джада, казалось, состояла из молчания и историй, и в ней не оставалось места для болтовни.
– Позвольте мне перевязать, – сказала Молли, когда Джада потянулась за рубашкой, бросила использованную марлю в корзину для мусора и схватила новый рулон. Джада постукивала ногой, словно теперь, с заходом солнца, потеряла терпение. – Вот. – Молли намотала последний бинт на рану. – Значит, завтра?
– Завтра, – хрипло произнесла Джада.
Ее лицо ничего не выражало, даже когда она натягивала рубашку, стараясь не задевать руку.
Не прощаясь, она поддела дверь здоровым плечом, порезанная рука безвольно висела вдоль тела. Молли взглянула на беспорядок вокруг и закусила губу. Она не закончила, пока еще нет. Сначала уборка.
– Мать потом с вами рассчитается, ладно? – сказал молодой человек, сидевший на уголке кушетки.
Он теребил пальцами край майки, поглядывая из-под длинной челки.
– Все в порядке, – ответила Молли, снимая и выбрасывая перчатки. – Постарайся держаться подальше от солнца и не лопать волдыри.
Он кивнул и соскользнул на пол. Она бросила последний взгляд на его пятнистую, покрытую следами химических ожогов кожу плеч и спины. Даже спрашивать не пришлось, играл ли он накануне под дождем. Это было очевидно. Омывающий, прохладный ливень слишком заманчив для обычного подростка, но из атмосферы могло литься и нечто опасное: последствия тянувшейся десятилетиями войны, которая разнесла яд по всему миру. Мальчишка выскочил за дверь. Она точно не знала, смущен ли он тем, что сделал явную глупость, или тем, что у семьи Гоенка заканчиваются ходовые товары и могут возникнуть трудности с оплатой лечения. Возможно, и тем и другим сразу.