– О боже, нет! – вздохнул я. – Это название напоминает мне одну дерьмовую группу под названием "Детектор лжи", которая когда-то подыгрывала нам в Годалминге. Они до сих пор не отдали мне микрофонную стойку.
Затем разговор, как всегда, перешел в следующую стадию – сотни имен выдавались и отвергались с пулеметной очередью.
– "Запах красного".
– Нет.
– "Элитная республиканская гвардия".
– Нет.
– "Больше, чем Иисус".
– Нет.
– "Чарли не занимается сёрфингом".
– Нет.
– "Танцуй-танцуй".
– Нет.
– "Дефлораторы"
– Нет, Саймон!
– "Скончался не приходя в сознание".
– Нет.
– "Кто такой Билли Ширс"?
– Нет.
– "Дырявые руки".
– Нет.
– "Осторожно, внутри орехи".
– Нет!
– "Пусть рыба плавает".
– Нет.
– "Бетонные близнецы".
– Нет.
– "Тупая птица".
– Нет.
– "Человек, у которого разбухла голова".
– Нет.
– "Маленькие жирные бельгийские ублюдки".
– Нет.
– "Звук музыки".
– Нет.
– "Полураспад".
– Нет.
– "Осторожно, двери закрываются".
– Нет.
– "Остальные".
– Нет.
– "Постельные клопы"
– Нет.
– "Аятолла и шииты".
– Нет.
– "Гуляющие в гадюшнике".
– Нет.
– Ой!
– Нет.
– Да нет, я говорю "Ой!" Я только что засадил себе занозу.
Вскоре мозг тупеет от поисков оригинального сочетания двух-трех слов, и в результате умственного истощения в конце концов лепечешь нечленораздельные звуки:
– "Ля-ля-ту-ту".
– Может, что-нибудь королевское?
– Все уже занято. "Королева", "Король", "Принц", "Принцесса", осталась одна герцогиня Кентская. Нельзя же называть самую современную рок-группу именем глуповатой бабенки, чья единственная претензия на славу заключается в бесплатных билетах на Уимблдон[21].
– Знаю, – возбужденно сказал Саймон, внезапно вселяя в нас надежду, – как насчет "Эй!".
– "Эй"?
– Нет, не "Эй?". Не "Эй" с вопросительным знаком. А "Эй!" с восклицательным знаком. Чтобы привлечь внимание.
Никто даже не удосужился возразить; предложение было слишком заурядным, чтобы требовать ответа. Вместо этого оно было проигнорировано, Саймон обиженно нахохлился, осознав, что остальные продолжают предлагать названия, даже не взяв на себя труд оценить его вклад. Еще с час мы выдавали на-гора бесконечные варианты, словно глиняные игрушки – чтобы кто-нибудь тут же разбивал их вдребезги. Отвергли "Вон!", "Иди в тюрьму", "Роктябрь" и, что неудивительно, "Святой Иоанн и заговор зловещей перхоти".
– "Жажда жизни", – с торжественным видом провозгласил Джим.
– Это название песни Игги Попа, – сказал Пол.
– Знаю.
– И фильма про Ван Гога.
– Знаю.
Хотя в голосе Пола и сквозила высокопарность, он прекрасно понимал, что возражения – жалкие. Мы еще немного помусолили название и согласились, что "Жажда жизни" – то, что нужно. Этот разговор отнял у нас два с половиной часа, но мы наконец-то могли приняться за работу. Я включил микрофон и перевоплотился в ведущего "Голливуд-Боул".
– Дамы и господа, сегодня у нас первый концерт грандиозного тура по США. Из английского Балхама к нам приехала лучшая группа в мире. "Жажда жизни"!
Джим с Саймоном зааплодировали и засвистели, а Саймон еще и зажигалкой замахал над головой. Пол принял позу бесстрастной отчужденности – сидел и листал "Тайм-аут".
– Кто-нибудь хочет завтра вечером пойти на концерт? – загадочно спросил он.
– А что такое, кто играет?
– Вот, подумываю сходить в "Полумесяц". – Он взмахнул журналом. – Выступает новая группа под названием "Жажда жизни".
Повисла пауза.
– Плагиаторы долбаные! – брызнул слюной Джим. – Свистнули наше название!
В тот вечер мы ничего не записали. В какой-то момент я сказал: "Ладно, ребята, давайте работать", но это название было отвергнуто, так как оно звучит слишком похоже на "Люди за работой". Самое худшее мгновение наступило, когда посреди спора зазвонил мой мобильник, и я обнаружил на том конце Катерину.
– Что ты думаешь насчет имени Индия? – спросила она.
– Уже есть группа под названием "Индия", – ответил я.
Потом я попытался повторить это предложение, выделяя слово "группа", словно говоря: "Уже есть группа под названием "Индия", но это не значит, что нельзя назвать Индией ребенка". Слова мои ничего не значили, потому что я знал, что имя – всего лишь предлог, чтобы позвонить и поговорить после нашей ссоры.
От ее голоса я тут же заскучал по дому. Мои сожители так злили меня весь день, что захотелось вернуться к Катерине. Глупые упреки Пола по поводу манеры Джима заваривать чай и моей неспособности приготовить ужин, нудные вопросы Саймона, патологическая медлительность Джима и целый вечер, убитый в бессмысленных спорах, – все это сводило меня с ума. И тут меня посетило ужасное откровение. Я убежал от семьи в надежде вернуть себе толику здравого смысла, а напоролся на суррогатную семью, невыносимую, как и любая другая. Всякий раз, добираясь до дальнего края поля, я оглядывался, и сзади трава казалась гораздо зеленей, чем десять минут назад. Куда бы я ни сбежал, всюду мне будет хотеться чего-то большего. Я так корежу себя, обманываю любимую женщину, по уши залез в долги – и все ради чего? Ради того, чтобы все, что раздражает и нервирует меня, увязалось следом. Проблема не в Катерине и не в детях. И даже не в Джиме, Поле или Саймоне. Проблема – во мне.
Глава пятаяГоворить хорошо
Мне пятнадцать лет и я стою у театра неподалеку от площади Пикадилли. Еще шестьдесят старшеклассников только что вылезли из двух автобусов, чтобы посмотреть "Гамлета" Уильяма Шекспира. В пиджаках и галстуках они выглядят неуклюжими и стеснительными. Все вручили учителю английского чек от родителей, но платить полную цену нет нужды, потому что в театре работает моя мать, и она может снабдить нас билетами со скидкой. Точнее, это я так думал, о чем опрометчиво поведал учителю английского. На самом деле, моя мать работала в театре на полставки, чистила костюмы, и никаких билетов со скидкой достать, разумеется, не могла. Поэтому билеты для нас вообще не заказаны.
Мне хотелось оказать услугу. Когда учитель произнес название театра, я вскинул руку и протараторил про театральную маму, и учитель полушутя спросил:
– Ну, так, может, она сумеет достать нам билеты со скидкой, Майкл?
И я ответил, что наверняка сможет, а потом все начало расти, как снежный ком. Не знаю, почему я помалкивал все это время. Наверное, не хотелось никого расстраивать. Мне очень нравился мистер Станнард. Казалось, и я ему нравлюсь. Я не сказал правду, когда он спросил:
– Ведь твоя мама уже заказала билеты?
Наверное, это был подходящий момент для признания. Я не сказал правду, даже когда он заказывал два школьных автобуса, чтобы после спектакля учеников развезли по домам. Не сказал я правду, и когда он составлял список желающих посмотреть "Гамлета". Я ничего не сказал ему, даже когда все усаживались в автобусы.
Наши автобусы мчались наперегонки по двухрядному шоссе, а мы отчаянно болели за своих водителей. Все, кроме меня. Я-то знал, что мы тратим время впустую, и только я виноват в этом, и совсем скоро моя страшная тайна раскроется. Но я по-прежнему молчал.
И вот шестьдесят четыре школяра стоят в театральном фойе, а мистер Станнард препирается с билетершей и вдруг оборачивается ко мне:
– Майкл, ты говорил, что твоя мать заказала шестьдесят четыре билета, верно?
Вот тут-то я и признался. Сделал вид, будто давным-давно собирался рассказать, но попросту забыл.
– Совершенно верно. Я хотел сказать вам, что… что маме не положены скидки, поэтому я и не стал просить у нее билеты.
Мое напускное безразличие не убедило мистера Станнарда, что происшедшее – невинный пустяк. Администратор сообщил, что билеты на вечернее представление полностью проданы. Потерявший самообладание мистер Станнард подскочил ко мне. Говорят, что страх перед событием страшнее самого события. Но не в том случае – мое ожидание оказалось ерундой перед разъяренным мистером Станнардом. Думаю, даже другие учителя были смущены тем, как побагровело его лицо, как затряслось все его тело, и как он закричал на меня, брызжа слюной. А я стоял перед ним, не в силах придумать хоть что-то в свое оправдание, и лишь молча пожимал плечами в ответ на вопросы, которые он выплевывал мне в лицо. На лбу у мистера Станнарда вздулись вены, его лицо тряслось в двух дюймах от моего, и я чувствовал затхлую табачную вонь. Мистер Станнард был так зол на меня, что путал слова. Когда его ярость достигла пика, он заорал:
– И теперь весь класс увидит "Гамлета"!
– Нет, не увидит, сэр.
– Что?
– Вы сказали, что весь класс увидит "Гамлета".
– Я сказал, что не увидит!
– Нет, сэр, вы сказали, что увидит.
Возможно, я испортил вечер компании из шестидесяти четырех человек, но в этом вопросе я был совершенно прав.
– Не смей поправлять меня! Я сказал то, что хотел сказать!
Его пурпурные щеки все еще тряслись в двух дюймах от моего лицам, слюна брызгала на мой нос, но я не решался утереться.
Один из учителей попытался успокоить мистера Станнарда.
– Ты и в самом деле сказал "увидят", Дэйв.
И тогда мистер Станнард повернулся к мистеру Моргану и заорал на него – к удовольствию учеников: нечасто видишь, как учителя кричат друг на друга.
Самое дурацкое заключалось в том, что я молчал только потому, что не хотел его расстраивать. Но молчание, как долговременная стратегия, вряд ли могло привести к успеху.
В конце концов, мы вывалились на улицу и несколько часов просидели под статуей Эроса, поджидая автобусы. Я чувствовал, что больше не нравлюсь мистеру Станнарду, а кроме того, начал накрапывать дождик.
– Ну что ж, если мы все умрем от воспаления легких, благодарите Майкла Адамса, – едко произнес мистер Станнард. Его слова показались мне немного несправедливыми – в дожде ведь я был не виноват.