Не знаю, зачем школьнику понадобилось пускаться на такое. Пол приходит в бешенство от куда более невинных вещей. Однажды он поставил нас в известность, что отныне будет доставать только свои волосы из того клубка, который забивает сливное отверстие в раковине, и как-то раз мы застукали его сидящим на корточках в пустой ванне: он пытался отделить рыжие волоски от остальных. Это вовсе не значит, что Пол – мелочный человек. Просто его раздражает, когда пасту выдавливают из тюбика не с того конца. На самом деле, его раздражает все, что касается нас.
Мы еще немного посидели на кухне, потом Джим заявил, что приготовит чай. Пол вставал на дыбы всякий раз, когда Джим предлагал заварить чай, потому что приготовление чая в исполнении Джима – квинтэссенция того, что раздражает Пола.
Джимов подход к приготовлению чая – триумф сонной неэффективности. Сначала он достает из шкафа чашки и расставляет их на подносе. Затем с растерянным видом замирает у раковины – словно пытаясь вспомнить, что же он собирался сделать. Потом до него доходит, и он оживленно достает из холодильника молоко. Разлив молоко по чашкам, вытаскивает пакетики с чаем и сует их в заварной чайник. А когда все готово, соображает, что достал лишнюю кружку, и ставит ее обратно в шкаф. Наконец, торжественно водрузив на поднос сахарницу, Джим облегченно вздыхает. И только потом включает чайник.
От этого ритуала Пола буквально корежило. Джим ведь не просто включал чайник в последнюю очередь – перед этим он наполнял его до самого верха, и чайник закипал целую вечность, а Джим стоял и ждал, изредка передвигая кружки на подносе. И все это время он совершенно не сознавал, что Пол готов взорваться от бешенства.
Как Пол ни крепился, позволить Джиму подобную неэффективность было свыше его сил. Я знал, что не пройдет и шестидесяти секунд, как он спросит, почему Джим сначала не включил чайник.
– Джим, почему ты сначала не включил чайник? – спросил Пол спустя три секунды.
– Чего?
– Я имею в виду, что все было бы гораздо быстрее, если бы ты сначала включил чайник. Понимаешь, перед тем, как достать кружки и все остальное…
Джим равнодушно пожал плечами:
– Так он же быстрее не закипит.
На то, чтобы понять логику Пола, ему требовалось не меньше времени, чем на приготовление чая.
– Быстрее не закипит, но закипит раньше, потому что ты раньше поставишь его. А пока чайник будет закипать, ты мог бы достать пакетики, молоко и все остальное.
Пол старательно сдерживал себя, чтобы не перейти на крик. Столь явное беспокойство соседа по квартире слегка озадачило Джима.
– Так никто же никуда не торопится. Так ведь? Саймон, ты же никуда не торопишься?
Саймон оторвался от газеты.
– Я? Нет.
– Никто не торопится, так что какая разница?
Пол побагровел. Единственное утешение – рыжая борода перестала выделяться на его лице.
– Это же самый неэффективный способ приготовления чая.
– Но ты ведь даже не пьешь чай.
– Потому и не пью, что меня раздражает, как ты его готовишь.
И Пол с яростным топотом вышел из комнаты. Джим ошеломленно оглядел нас.
– Я что, кладу в чай Пола сахар, а он пьет без сахара?
Саймон промямлил, что он так не думает. Джим пожал плечами, немного постоял над раковиной и через пять минут сообразил, что не нажал на чайнике кнопку.
Чай мы пили в созерцательном молчании. Саймон читал в "Сан"[3] рубрику "Дорогая Дейдра" – та смело разбиралась с сексуальными проблемами общественности, которые, по моему убеждению, являлись выдумкой журналистов из соседнего кабинета.
– "Деверь в любовниках", – зачитывал он. – "Дорогая Дейдра, я привлекательная блондинка, и, по словам чужих людей, у меня хорошая фигура. Как-то ночью, когда муж отсутствовал, зашел его брат, одно потянуло за другое, и в итоге мы оказались в постели…" – Он опустил газету. – Всегда так говорят: одно потянуло за другое. Но как именно одно тянет за другое, а? У меня ведь никогда ничего не получается. Я понимаю, что мужнин брат зашел в комнату, и понимаю, что они вместе оказались в постели. Но каким образом они перешли от первого этапа к последнему?
– Все очень просто, Саймон, – сказал Джим.
– Что? И как ты это делаешь?
– Знакомишься с девушкой.
– Так.
– Она приходит к тебе в гости, на кофе.
– Так. А что потом?
– Ну, одно тянет за другое.
После второй чашки чая я почувствовал, что у меня иссякли веские причины заставлять рекламное агентство томиться в ожидании и дальше, а потому забрал из своей комнаты кассету и двинул к станции метро "Балхам". Спустя тридцать минут я шагал по Бервик-стрит, где двое французских студентов с фотоаппаратом чуть не попали под машину, пытаясь воспроизвести обложку альбома "Оазиса" "С добрым утром, моя радость". Я люблю бывать в Сохо – здесь всегда царит возбуждение и поминутно что-то происходит; мне нравится ощущать себя частью Сохо. Здесь можно встретить людей, которые зарабатывают тысячу фунтов, читая закадровую текстовку для рекламы, а потом разом спускают деньги на креветку и авокадо на пшеничной лепешке, запивая все это кофе с молоком.
Я посмотрел на другую сторону улицы и заметил Хьюго из "DD&G" – он пялился в витрину магазина. Странно, подумал я. Зачем Хьюго пялиться в витрину второсортного ювелирного магазина, к тому же торгующего мелким оптом? Хьюго быстро огляделся и исчез за обшарпанной дверью, над которой болтался вихлястый красный фонарь. Я обалдел. Потом подошел к двери и заглянул внутрь. Рядом со входом на куске картона, присобаченного к стене липкой лентой, от руки было написано: "Новая модель. Весьма дружулюбная. Второй этаж" . Я взглянул на шаткую лестницу без ковра и спросил себя, что бы это значило. Может, Хьюго зашел лишь для того, чтобы предложить рекламные услуги или порекомендовать профессионала, способного придумать более броский рекламный слоган и без ошибок написать слово "дружелюбная"? Маловероятно. Я чувствовал себя отчасти заинтригованным, отчасти отвергнутым, словно Хьюго предал лично меня.
Я двинулся дальше по Бервик-стрит и вскоре вошел в приемную величественного офиса "DD&G". На стене висел сертификат, утверждавший, что компания заняла второе место на конкурсе радиорекламы в номинации "Лучшая реклама в области инвестиций и банковского дела". Наверняка Хьюго сделал вид, будто отлучился купить жене поздравительную открытку ко дню рождения, поэтому кассету пришлось оставить на попечение секретарши, с отсутствующим видом сидевшей у окна в роскошном обрамлении живых цветов.
С работой на эту неделю было покончено. Пришло время отправиться в Северный Лондон. Наступил час пик, и я еле втиснулся в поезд вместе с теми, кто провел день в трудах праведных. Сотни потных служащих прижимались друг к другу, умудряясь при этом делать вид, будто кроме них в вагоне нет ни души. Руки, согнутые под немыслимыми углами, держат книги в мягких обложках, перегнутые на корешке. Шеи вытянуты, чтобы прочесть строчку из газеты соседа. Христиане перечитывают Библию так, словно видят ее впервые.
Внезапно неподалеку освободилось место, и я начал пробираться к нему, стараясь держаться в рамках приличий и не впадать в такое недостойное поведение, как спешка. Сев, я удовлетворенно выдохнул, но радость быстро сменилась беспокойством. Прямо передо мной стояла женщина, платье обтягивало неопределенную выпуклость. Шестой месяц беременности или она просто, скажем так… немножко фигуриста? Наверняка не скажешь. Я изучил ее с ног до головы. Ну, почему бы ей не намекнуть? Почему у нее нет пакета из магазина для беременных, или она не оделась в одну из тех старомодных кофт, что вопят: "Да, беременная я!" Я осмотрел ее еще раз. Во всех остальных местах платье свободно свисало; материал был туго натянут лишь на округлом животе. Что хуже – не уступить место беременной женщине или предложить сесть женщине, которая не беременна, а просто толстая? Может, именно поэтому мужчины раньше уступали места всем женщинам без разбору – чтобы не мучиться над дилеммой. По всей видимости, никого из окружающих этот вопрос не волновал, но я чувствовал, что должен поступить благородно.
– Простите, не желаете присесть? – сказал я, вставая.
– С какой это стати? – вызывающе спросила она.
Вот черт.
– Ну-у… вы выглядите немного усталой… а я все равно выхожу на следующей, – солгал я.
Она заняла мое место, а мне пришлось выйти из вагона, чтобы не раскрылся обман. Я пробился через толпу на платформе и влез в тот же поезд двумя вагонами впереди. Небеременная женщина проводила меня странным взглядом – но не настолько странным, как пятнадцать минут спустя, когда мы оба проходили через турникеты на станции "Кентиш-таун".
Стоило выбраться на свежий воздух, как зазвонил мобильник. Хьюго извинился, что я его не застал, но всю вторую половину дня ему пришлось мотаться туда-сюда. Совершенно излишняя подробность. Музыкой он остался доволен – мне удалось создать что-то "прямо-таки охренительно кайфовое". Хотя обычно я считаю Хьюго человеком неискренним и не доверяю его суждениям, в этот раз я готов был сделать исключение. Я всегда сомневался в качестве своих музыкальных отрывков. Как только в голове складывается приличная мелодия, мне начинает казаться, будто я ее у кого-то стащил, поэтому любую похвалу проглатываю с жадностью. К сожалению, музыку я сочинил всего лишь для радиорекламы, да и агентство вряд ли сделает Хьюго продюсером, так что ее все равно никто никогда не услышит. Я знал об этом, еще берясь за работу, но знал также и то, что смогу выполнить ее быстро, за нее хорошо заплатят, и благодаря ей я смогу расслабиться пару дней в своем уютном коконе.
Я свернул в тупик Бартоломью. Вдоль улицы выстроились высокие монолиты серых мусорных баков на колесиках, подобно статуям с острова Пасхи, бесстрастно ожидающим незваных гостей. Я подошел к дому номер 17 и вставил ключ в замок. Открыл дверь, и на меня выплеснулись хаос и шум.