Рогонт умело облачил её в некий образ богини войны для обывателей - в сочетание сияющей стали и шелкового кружева, обеспечивавшее уют полного латного доспеха и защиту ночной рубашки. Всё хозяйство должно было быть изготовлено по мерке личным оружейником Рогонта, но в груди её гравированной золотом кирасы оказалось гораздо больше места, чем она нуждалась. Это, по словам Герцога Глистоползучего, то, что хотят видеть люди.
И изрядное их число вышло на улицу именно с этой целью.
Толпы перегородили узкие улочки Талинса. Они втискивались в окна и на крыши, чтобы посмотреть на неё краем глаза. Они сбивались по скверам и площадям в ошеломляющие полчища, бросая цветы, размахивая флагами, истово вопя. Они кричали, ревели, хрипели, визжали, хлопали, топали, улюлюкали, соревнуясь друг с другом кто первый взорвёт ей череп своим гамом. По углам улиц группы музыкантов нарезали при её приближении боевые песни, выдували медный рёв, и лязг позади неё сливался с фальшивящим подношением от следующего ансамбля самоучек, образуя бестолковый, убойный, патриотичный грохот.
Похоже на триумф после победы в Светлом Бору, только она стала старше, и ей ещё больше ничего не хотелось, брат вместо того, чтобы греться в лучах славы, гнил в земле, и старый враг Рогонт стоял за ней вместо старого друга Орсо. Наверно к такому итогу, в конце-то концов, и приходит история. Поменять одну ушлую сволочь на другую - вот и всё на что можно надеяться. Они пересекли Плачущий Мост, Монетный Мост, Мост Чаек - нависшие изваяния морских птиц злобно глазели на ползущее мимо шествие, бурые воды Этриса лениво взбалтывались под ними. Каждый раз, когда она огибала угол, на неё обрушивался очередной вал хлопков и приветствий. Очередной вал тошноты. Сердце бухало молотом. Каждую минуту она ждала, что её сейчас убьют. Мечи и стрелы кажутся уместнее цветов и добрых напутствий, и, естественно, гораздо заслуженнее. Агенты герцога Орсо, либо его союзников из Союза, либо сотен других, испытывающих к ней глубокую личную неприязнь. Блин, да если бы она стояла в толпе и увидела какую-то бабу на коне в таком виде, она б убила её просто из принципа. Но Рогонт, должно быть, постарался, распуская слухи. Талинский люд любил её. Или любил её образ у себя в голове. Ну, или их заставили себя так вести.
Они нараспев скандировали её имя, и имя её брата, и имена её побед. Афьери. Каприл. Мусселия. Светлый Бор. Высокий Берег. В их числе и броды Сульвы. Она гадала, понимают ли они, чему рукоплещут. Селениям, где можно было проследить её путь по оставленным телам. Голове Кантайна, сгнившей на вратах Борлетты. Кинжалу в глазнице Хермона. Порубленному на части Гоббе, которого растащили крысы в подземельях под их ногами. Мофису и его служащим, с их отравленными книгами, отравленными пальцами, отравленными языками. Зарезанному со своими гуляками у Кардотти Арио. Ганмарку и его перебитой охране. Свисавшему с колеса Верному. Расколотой об пол голове Фоскара. Возу убийств. О некоторых из них она не жалела, о некоторых иных - да. Но ни одно не казалось заслуживающим хвалы. Она скорчила рожу весёлым лицам в окнах. Может вот она, разница между ней и этими людьми.
Может, им просто нравятся трупы, до тех пор, пока они не их собственные.
Она оглянулась через плечо на своих так называемых соратников, но едва ли нашла в них утешенье. Великий герцог Рогонт, предстоящий король, улыбался толпе посреди кучи бдительных гвардейцев - мужчина, чья любовь продлится ровно настолько, насколько она будет приносить ему пользу. Трясучка, сверкающий стальной глаз - мужчина, который от её нежного прикосновения превратился из жизнерадостного оптимиста в увечного убийцу. Коска подмигнул ей в ответ - самый ненадёжный союзник и самый непредсказуемый враг на всём свете, готовый по-прежнему в любой миг обернуться любым из них. Дружелюбный... кто знает, что творится там, за его безжизненными глазами?
Далее ехали остальные выжившие предводители Лиги Восьми. Или Девяти. Лироцио Пурантийский, изящно напомаженные усы, проворно проскользнул обратно в рогонтов стан после кратчайшего из альянсов с Орсо. Графиня Котарда, её бдительный дядя никогда далеко от неё не отходит. Патин, первый гражданин Никанте, с императорской осанкой в рваном крестьянском рубище. Хоть он и отказался разделить битву у бродов, но зато явно не прочь разделить победу.
Здесь были даже представители тех городов, что она разорила, служа Орсо - граждане Мусселии и Этреи, хитроглазая племянница герцога Кантайна, что в одночасье оказалась герцогиней Борлетты, и, судя по виду, сугубо наслаждалась впечатлениями.
Непросто приспособиться к людям, в которых она так долго видела врагов, и по выражениям их лиц, когда те встречались с ней глазами, им было не проще. Она - паук, которого им пришлось потерпеть в чулане, чтобы избавиться от мух. Ну а когда с мухами покончено - кому понравится паук на блюде с салатом?
Она отвернулась обратно. Защипало потные плечи. Надо попытаться смотреть вперёд и не оглядываться. Они проезжали вдоль бесконечного изгиба линии моря, сверху носились гагары, кружили, выкликали. Весь путь в носу стоял тот гнилой, солёно-острый привкус Талинса. Мимо судоверфей, недостроенных остовов двух огромных линейных кораблей, стоящих на стапелях подобно скелетам выбросившихся на берег и разложившихся китов. Мимо канатчиков и парусинщиков, смоляров и токарей, медников и кователей цепей. Мимо бескрайнего и зловонного рыбного рынка - пусты его облупленные прилавки, тихо в его рядах. Наверно в первый раз с тех пор как победа при Светлом Бору опустошила дома и наполнила улицы пьяными от веселья людьми.
Позади полчищ нарядных представителей рода людского, здания усеивали объявления, как всегда и бывало в Талинсе, примерно со времён изобретения печатного станка. Старые торжества, победы, предупреждения, подстрекательства, вопли патриотизма, бесконечно заклеивались всё новыми и новыми. Последняя партия несла на себе женский лик - строгий, честный, прекрасно-холодный. Монза с болезненным переворотом кишок осознала, что подразумевалось её лицо. Под ним жирными буквами напечатано: Сила, Отвага, Слава. Орсо однажды сказал ей, что если ложь провозглашать достаточно часто, то можно превратить её в правду. И вот она здесь, её лицемерная харя повторяется снова и снова, рвано и сикось-накось прилеплена на просоленные стены. На следующем облупленном фасаде другой набор плакатов, отвратно нарисованных и смазанно напечатанных, изображал её, неуклюже воздевшую меч. Снизу пояснение: Никогда не сдадимся, Никогда не уступим, Никогда не простим. Сверху на кирпиче прерывистыми буквами в человеческий рост красной краской выведено одно простое слово:
Месть.
Монза сглотнула, стало ещё более неуютно, чем раньше. Дальше, мимо бессчётных причалов, где рыболовецкие, прогулочные, торговые суда всевозможных форм и размеров, всех осенённых солнцем народов, шевелились на волнах огромной бухты. Паутины такелажей сплошь облепили моряки. Все хотят видеть, как Талинская Змея забирает этот город себе.
Как происходит то, чего так боялся Орсо.
Коске было хорошо и вольготно.
Жарко, но бриз с ослепительно-яркого моря успокаивал прохладой, и одна из вечно растущего легиона новых шляп надёжно укутывала глаза тенью. Опасно, в толпе наверняка сидел не один навострившийся убийца, но на этот раз в пределах лёгкой досягаемости имелось несколько куда более ненавидимых мишеней, чем он сам. Глоток, глоток, глоток - голосок пьяницы в его голове насовсем, естественно, никогда не затыкался. Но теперь он стал скорее сварливым шепотом, чем истошным воплем, и приветствия совершенно определённо помогали его заглушить.
Кроме мутного аромата водорослей, всё то же самое, что было в Осприи, после его знаменитой победы в Островной Битве. Когда он возвышался в стременах во главе колонны, внимая аплодисментам, вздымая руки и крича "Прошу, не надо!", что означало "Ещё, ещё!" Сама великая герцогиня Сефелина, Рогонтова тётка нежилась в лучах отражаемой им славы - за считанные дни до попытки его отравить. За считанные месяцы перед тем, как ход войны повернулся против неё, и отравили её саму. Вот она, стирийская политика. Тут он задумался, всего на секунду - зачем же он в неё влез.
- Меняется обстановка, стареют люди, вместо одних лиц появляются другие, но рукоплескания всё те же - сильные, заразительные и так недолги.
- У, - буркнул Трясучка. Похоже, это стало основной фразой северянина, но Коску она вполне устраивала. Несмотря на периодические попытки измениться, он с несоизмеримо большим удовольствием предпочитал говорить, а не слушать.
- От Орсо меня, конечно же, всегда воротило, но в его падении удовольствия мало. - В торце боковой улицы, пока они проезжали рядом, можно было рассмотреть вознёсшуюся статую приводящего в трепет Талинского герцога. Орсо фанатично покровительствовал скульпторам, предоставляя им себя в качестве натуры. С лицевой стороны возвели леса, и сейчас люди облепили его лицо, ликовали и колошматили молотками его суровые черты. - Так, за секунду и походя, откидывают вчерашних героев. Прямо как откинули меня самого.
- Походу, ты закинулся обратно.
- В точности моя мысль! На всех несёт потоком. Смотри, как они приветствуют Рогонта и его союзников, ещё на днях самую презренную отрыжку на лице мира. - Он указал на трепещущие листки, приклеенные к ближайшей стене, на коих герцог Орсо представлен засунутым головой в отхожее место. - Лишь соскобли последний слой плакатов и держу пари, обнаружишь иные, поливающие половину этого шествия самой отвратительной грязью, что можно выдумать. Припоминаю один, где Рогонт гадит в тарелку, а герцог Сальер вилкой уплетает содержимое. Другой, где герцог Лироцио пытается оседлать своего коня. И когда я говорю "оседлать"...
- Хех, - сказал Трясучка.
- В общем, конь вышел не особо. Копни на пару слоёв глубже и - сгораю со стыда признаться - найдёшь несколько, представляющих меня разбойником с самой чёрной на Земном Круге душой, но пока... - Коска послал вычурный поцелуй каким-то дамам на балконе, и они заулыбались и оживились, по всем признакам представляя его своим героем-освободителем.