На третий год повезло с погодой. Дождь приходил как раз вовремя, и верхнее поле у Монзы густо заколосилось. Так же густо и обильно, как всегда выращивал отец. Цены стояли высокие из-за неприятностей на границе. У них могли появиться деньги, и они смогли бы залатать крышу и купить Бенне нормальную рубашку. Монза смотрела, как ветер волнами колышет пшеницу и чувствовала гордость от того, что создала что-то своими руками. Ту гордость, о которой часто говорил отец.
За пару дней до жатвы она проснулась среди ночи и услышала странные звуки. Потрясла спавшего рядом Бенну, рукой зажав ему рот. Взяла отцовский меч, потихоньку раскрыла ставни. Они с братом вылезли в окно и спрятались в лесу, укрывшись за деревьями в ежевике.
Снаружи у входа в дом виднелись чёрные фигуры, во тьме ярко горели факелы.
- Кто они?
- Шшшш.
Она услышала, как выбили дверь, как вломились в амбар и внутрь дома.
- Что они хотят сделать?
- Шшшш.
Те высыпали на поле, и погрузили в него факелы и огонь ел пшеницу, пока не превратился в ревущее пламя. Слышалось, как кто-то ликовал. Кто-то другой ухохатывался.
Бенна смотрел не отрываясь, лицо тускло отсвечивало переливающимся оранжевым светом, на худых щёчках блестели дорожки слёз. - Но зачем же они... зачем же они...?
- Шшшш.
Монза смотрела как дым, клубясь, поднимался в ясную ночь. Все её труды. Весь её пот и боль. После того как те люди ушли, она ещё долго стояла там и смотрела на пожарище.
Утром собралось много народа. Жители со всей долины, суроволицые и исполненные мести. Во главе был старый Десторт с мечом у бедра и тремя сыновьями за спиной.
- Стало быть, через вас они тоже прошли, так? Вам повезло, что вы живы. Они убили Креви вместе с женой, вверх по долине. Их сына тоже.
- Что вы будете делать?
- Мы собираемся их выследить, а затем собираемся их повесить.
- Мы придём.
- Ты бы лучше...
- Мы придём.
Десторт не всю жизнь мельничал и дело знал туго. Они обнаружили налётчиков на следующий вечер, те прокладывали путь к югу и остановились у костров в лесу, даже нормально не выставив часовых. Скорее воры, чем солдаты. Среди них были и крестьяне, только с другой стороны границы, вот и рассчитывались за свои выдуманные обиды, пока их господа были слишком заняты, улаживая свои.
- Кто не готов убивать пусть останется здесь. - Десторт вытащил меч, остальные взялись за тесаки, топоры и самодельные копья.
- Подожди, - шептал Бенна, цепляясь за локоть Монзы.
- Нет.
Она бежала тихо и незаметно, в руке отцовский меч, по чёрным деревьям плясали огоньки. Слышала плач, лязг металла, свист тетивы. Выбежала из кустов. Из котелка на огне валил пар, над костром склонились двое. У одного была жидкая бородёнка, в кулаке сжат дровяной топор. Не успел он его поднять и наполовину, как Монза хлестнула его по глазам и он с воплем рухнул. Другой повернулся, чтобы бежать, но она ткнула его в спину, прежде чем он успел сделать хоть шаг. Бородатый всё ревел и ревел, прижимая руки к лицу. Она ударила его в грудь, он со стоном выдохнул пару раз, а потом замер.
Она хмуро смотрела на два тела, вдали медленно стихали звуки боя. Из-за деревьев выполз Бенна. Он снял кошелёк бородатого с его пояса и вывалил себе на ладонь клин серебренных монет.
- У него семнадцать серебренников.
Это было вдвое больше, чем стоил весь урожай. Он протянул ей кошель другого, вытаращив глаза. - У этого тридцать.
- Тридцать? - Монза глядела на кровь на отцовском мече, и думала, как странно, что она стала убийцей. Как странно, что это оказалось таким легким делом. Легче, чем добывать пропитание, копаясь в каменистой почве. Гораздо, гораздо легче. Впоследствии, она всё ждала, когда же на неё снизойдут угрызения совести. Ждала долго.
Не снизошли.
Отрава
Стояла как раз та послеполуденная пора, какая нравилось Морвееру больше всего. Свежо, даже морозно, но совершенно тихо, безукоризненно ясно. Яркое солнце сверкало сквозь голые чёрные ветки садовых деревьев, там и сям отыскивало золото среди винтов и реек тусклого медного треножника, высекало драгоценные искры в путанице запотевшей стеклянной посуды. Не было ничего чудеснее, чем в такой денёк работать на улице, с добавочным преимуществом от того, что любые смертельные испарения, выделяясь, улетучатся безо всякого вреда. В конце концов, людей профессии Морвеера слишком часто отправляли на тот свет их собственные вещества, и он не намеревался вступать в их ряды. Это нанесло бы непоправимый урон его репутации, не говоря уж обо всём остальном.
Морвеер улыбнулся над колеблющимся пламенем горелки, покачивая головой в такт нежному постукиванию охладителя и реторты, умиротворяющему шуму улетающего пара, старательному шипению и бульканью реагентов. Эти звуки были для Морвеера тем, что и свист клинка для мастера-оружейника, тем, что и звон монет для мастера-коммерсанта. Так звучит прекрасно выполненная работа. Поэтому он с приятным удовлетворением наблюдал за сморщенным от сосредоточенности лицом Дэй сквозь искажающее стекло конусообразной колбы.
Её лицо, несомненно, было прелестным: в форме сердечка, обрамлённое светлыми кудряшками. Но это была обыкновенная и совершенно безобидная разновидность прелести, ещё более смягчённая обезоруживающей аурой невинности. Лицо, созданное чтобы притягивать добрые взгляды и не вызывать кривотолков. Лицо, легко стирающееся из памяти. Из-за лица-то в основном Морвеер её и выбрал. Он не привык подходить к делу спустя рукава.
В глубине охладителя из влаги вырос бриллиант. Он растягивался, распухал и наконец, оторвался и полетел, искрясь как комета, и неслышно упал на дно пробирки.
- Превосходно, - прошептал Морвеер.
Другие капельки набухали и падали торжественной чередой. Последняя из них неохотно держалась на краю, и Дэй пришлось потянуться и деликатно щёлкнуть по стеклу. Капля упала и присоединилась к остальным, и стала для всего мира обычной водичкой на дне пробирки. Чуть-чуть. Едва хватит промочить губы.
- А теперь осторожнее, моя дорогая. Будь очень, очень аккуратна. Твоя жизнь висит на волоске. Твоя, и моя тоже.
Она прижала язык к нижней губе, чрезвычайно осторожно открутила охладитель и положила его в лоток. За ним последовали остальные части аппарата, медленно, деталь за деталью. У неё, ученицы Морвеера, были чудесные, мягкие руки. Шустрые и твёрдые, какими, разумеется, им и положено быть. Она осторожно вдавила пробку во флакон и поднесла его на свет. Лучи солнца превращали крошечную порцию вещества в жидкие бриллианты, и она улыбнулась. Невинной, прелестной, и да, нисколько не запоминаемой улыбкой. - Он неказист на вид.
- В этом-то вся и суть. Он бесцветен, не имеет запаха или вкуса. И всё же! Бесконечно мельчайшая капля, вдох тончайшего испарения, нежнейшее касание кожи убьёт человека за считанные минуты. От него не существует противоядия, нет снадобья, нет иммунитета. Воистину... это Король Ядов.
- Король Ядов, - выдохнула она с соответствующим ситуации благоговением.
- Прими это знание близко к сердцу, моя дорогая, и используй только в крайней беде или крайней нужде. Только против самой опасной, подозрительной и коварной из целей. Только против тех, кто близко знаком с искусством отравителя.
- Я понимаю. Всегда первым делом убедись.
- Совершенно верно. Это самый дорогой из уроков. - Морвеер отодвинулся на стуле, сложив пальцы домиком. - Теперь ты знаешь глубочайшую из моих тайн. Твоё ученичество закончено, но... я надеюсь, ты продолжишь, в качестве моего ассистента.
- Для меня было бы честью остаться служить вам. Мне ещё нужно так много узнать.
- Как и всем нам, дорогая. - Морвеер вздёрнул голову на отдалённый звон привратного колокола. - Как и всем нам.
Два силуэта спускались к дому по длинной тропе через оранжерею. Морвеер выхватил подзорную трубу и выдвинул к ним окуляр. Мужчина и женщина. Он очень высок и при этом выглядит мощным, одет в поношенную куртку, покачиваются длинные волосы. Судя по внешности - северянин.
- Дикарь, - пробормотал он себе под нос. Такие люди склонны к суевериям и жестокости, и он их презирал.
Теперь он навёл трубу на женщину, пусть и одетую по-мужски. Она решительно смотрела вперёд, прямо на дом. Собственно, впечатление было такое, что она смотрит прямо на него самого. Угольно-черные волосы окаймляли её, без сомнения красивое, лицо. Но это была тревожная, причиняющая беспокойство разновидность красоты, подчёркнутая молчаливым стремлением к неотвратимой цели. Лицо, от которого одновременно исходила угроза и вызов. Лицо, увидев которое мельком, никто не сможет быстро забыть. Конечно, ей не сравниться красотой с его, Морвеера, матерью, но кто бы с нею сравнился? Его мать обладала практически неземной внешностью. Чистая улыбка, отмеченная поцелуем солнца, навсегда запечатлелась в памяти Морвеера, как будто она была...
- Посетители? - спросила Дэй.
- Это та баба, Муркатто. - Он побарабанил пальцами о стол. - Убери всё отсюда. И помни - крайне бережно и осторожно! Потом принеси вина с пирожными.
- Хотите, чтобы в них что-нибудь было?
- Только сливы и абрикосы. Я собираюсь встречать гостей, а не убивать их. - По крайней мере пока не услышит, чего им надо.
Пока Дэй быстренько убирала со стола, накрывала его скатертью и придвигала стулья, Морвеер принял простейшие меры предосторожности. Затем уселся на стул, скрестил перед собой наполированные сапоги до колен и сложил на груди руки - самый обычный провинциальный джентльмен наслаждается у себя в поместье зимним воздухом. В конце концов, разве он этого не заслужил?
Когда его посетители подошли совсем близко к дому, он поднялся со своей самой заискивающей улыбкой. Баба Муркатто шла, едва заметно прихрамывая. У неё хорошо получалось это скрывать, но спустя долгие годы ремесла, Морвеер заострил своё восприятие до остроты бритвы и не упускал ни одной мелочи. У правого бедра она носила меч, и на вид, должно быть, неплохой, но он не уделил мечу особого внимания. Грубые, безыскусные орудия. Джентльмену допустимо их носить, но только вульгарный грубиян стал бы действительно ими пользоваться. Перчатка на правой руке наводила на мысль, что она предпочитает там что-то скрывать, потому что левая рука осталась открытой, и щеголяла кроваво-алым камнем, величиной с ноготь его большого пальца. Если это, как несомненно подразумевалось, рубин, то его стоимость многообещающе огромна.