- Но было бы более мудрой тактикой в отношении ваших регулярных талинских частей - испытанных и недавно проверенных в Виссерине, а затем в Пуранти, преданных своей цели, привычных побеждать и обладающих самым твёрдым боевым духом - пересечь нижний брод и навалиться на осприйцев при поддержке союзников из Этрисани и Цезала, и далее по плану. - Он мотнул фляжкой в сторону реки. По его мнению, фляжка гораздо лучшее приспособление, нежели жезл, ведь жезл ещё никого не напоил допьяна. - Намного разумнее разместить Тысячу Мечей на возвышении. Ждать своего часа! И двинуться через верхний брод рывком сокрушительной мощи, и взять врага с тыла!
- Врага лучше всего туда и брать, - пробормотал Эндике. Виктус подавил смешок.
Коска подытожил, залихватски вскинув фляжку. - Вот так ваша каменная стойкость и наша огненная пылкость найдут себе наилучшее применение. Так о нас сложат песни, так мы обретём славу, так мы будем вершить историю, так Орсо станет королём... - Он отвесил Фоскару изысканный поклон. - И вы, ваше высочество, в свой черёд.
Фоскар хмуро взирал на броды. - Да. Да, вижу. Однако дело в том...
- Значит решено! - Коска обвил принца за плечи и повел его обратно к шатру. - Это же Столикус сказал, что великим личностям часто выпадает маршировать в одном направлении? Уверен, что он! Так давайте же, друзья, промаршируем навстречу ужину!
Обернувшись, он ткнул пальцем в темнеющие горы, где Осприя лучилась на закате. - Клянусь, я так голоден, что сожру целый город! - И до шатра его сопровождал тёплый дружеский смех.
Политика
Трясучка сидел мрачный и пьяный.
Большой обеденный зал герцога Рогонта был величайшим сооружением, где он когда-либо нажирался. Когда Воссула долдонил ему про набитую чудесами Стирию, Трясучке приходило на ум скорее нечто вроде этого, нежели гнилые талинские причалы. На полу зала четырежды поместился бы великий чертог Бетода в Карлеоне, а потолок превосходил его высотой более чем втрое. Стены из белёсого мрамора, проложенные рядами сине-чёрного камня, сплошь испещрены сверканием прожилок, сплошь покрыты высеченными листьями и гроздьями винограда, сплошь заросли-застелились плющом, так что и настоящие растения и изваяния сплетались вместе в пляшущие тени. Тёплые вечерние дуновения вплывали сквозь распахнутые, широкие как ворота замка, окна, от чего оранжевые огоньки тысяч подвесных светильников мерцали и колебались, высекая отовсюду блёстки искрящейся роскоши.
Обитель волшебства и великолепия, жилище великанов, возведённое богами.
Жаль, что собравшийся тут народец изрядно измельчал по сравнению с теми или другими. Женщины в пышных, безвкусных нарядах причёсаны, увиты драгоценностями и накрашены - чтоб смотреться моложе, стройней или богаче. Мужчины в камзолах ярких расцветок носят кружева на воротниках и позолоченные кинжальчики на поясе. Сперва они глядели на него с выражением тихого презрения на напудренных мордочках. Будто он сделан из тухлого мяса. Затем, после того как он повернулся, выставив вперёд левую половину лица - с выражением стылого ужаса, от которого он получил три четверти чёрной радости и одну четверть собственного стылого ужаса.
Так всегда на каждом пиру - какой-нибудь тупой, вздорный, наглый мудак в черезмерной обиде на всех и ни на кого конкретно, слишком много пьёт и портит всем вечер. Похоже, сегодня это он сам и он охотно принял на себя такую обязанность. Он выкашлял мокроту и смачно плюнул прямо на блестящий пол.
Человек за соседним столом, в жёлтом камзоле с длинными полами, огляделся, едва-едва сложив надутые губы в крохотную язвительную усмешку. Трясучка наклонился к нему, всаживая острие ножа в полированную столешницу. - Что-то собрался мне сказать, ссаная куртка? - Человек побледнел и без звука повернулся обратно к друзьям. - Куча трусливых выродков, - пробурчал Трясучка в свой быстро пустеющий кубок, вполне отчётливо и громко, чтобы его услышали за тремя столами. - Ни единой кости в целом, блядь, стаде.
Он представил, как бы этих хихикающих хлыщей воспринял Ищейка. Или Рудда Тридуба. Или Чёрный Доу. При этой мысли он злобно фыркнул, но быстро поперхнулся насмешкой. Если над кем и подшутили, то над ним самим. В конце концом именно он находился тут, положившись на их милость. Посреди них всех, без единого товарищеского локтя. Ну, так по крайней мере выглядело.
Он угрюмо уставился в сторону главного стола, на почётном возвышении царившего над комнатой. Среди самых именитых гостей восседал Рогонт, скалясь по сторонам, будто он звезда, сияющая на ночном небе. Рядом сидела Монза. Трудно утверждать с трясучкиного места, особенно когда всё вокруг подсвечивалось злобой и перебором вина, но ему показалось, что он заметил, как она хохочет. Ей там хорошо, сомнений нет, без своего нагоняющего тоску одноглазого батрака.
А он, Принц Промедления-то, смазливая сволочь. По крайней мере, с двумя глазами. Трясучке хотелось бы вскрыть его гладкую, подтянутую морду. Молотком, как Монза разбила голову Гоббы. Или просто кулаками. Руками раздавить. Сплющить до красных ошмётков. Он крепко, до дрожи стиснул нож, прокручивая в голове целый безумный рассказ, как бы он с ним поступил. Перебирал все кровавые подробности, тасуя их до тех пор, пока не стал от этого чувствовать себя настолько крутым мужиком, насколько возможно - и вот, Рогонт скулит о пощаде и ссытся под себя. Скручивал мысли в извращённые формы, где под конец Монза хочет его сильнее, чем даже раньше. И всё это время он не сводил с них двоих своего вздрагивающего, прищуренного глаза.
Он изводил себя мыслью о том, что они хохочут над ним, хоть при этом и знал - всё это чепуха. Он недостаточно важен чтобы над ним смеялись, и от этого распалялся ещё сильнее. Всё ещё, как бы то ни было, цепляясь за свою гордость. Будто утопающий за слишком мелкую, чтобы удержать его на плаву корягу. Он - увечное позорище, после того как столько раз спасал ей жизнь? Столько раз не жалел свою? И после всех гадских ступенек, по которым карабкался на эту сучью гору. Неужто в итоге нельзя надеяться на нечто, получше издёвки? Он выдрал нож из дерева. Нож, что подарила ему Монза в первый день их встречи. Давно, когда у него было два глаза и далеко не такие окровавленные руки. Давно, когда он собрался оставить убийства в прошлом и стать хорошим человеком. Вряд ли он сможет вспомнить на что похоже то чувство.
* * *
Монза сидела мрачная и пьяная.
В последнее время ей не очень-то хотелось есть, ещё меньше хотелось церемоний, и вовсе не хотелось жополизства, поэтому Рогонтов пир накануне гибели превратился в кошмар. Для пиров, церемоний и лести был Бенна. Здесь бы ему понравилось - хвастать, смеяться, обниматься с тутошним отребьем. Если бы он нашёл свободную минутку от заигрываний презирающих его людей, он бы наклонился к ней, и положил бы на руку успокаивающую ладонь, и шепнул бы на ушко что-нибудь, от чего бы она улыбнулась и воспряла. Лучшее же её достижение на сегодня - показывать зубы в рычащем оскале.
Сволочная головная боль пульсировала, нисходя с той стороны, где сидят золотые монеты, и изящное позвякивание столовых приборов было равнозначно забиваемым в лоб гвоздям. Внутренности свело судорогой, похоже не прекращающейся с того момента, как она оставила на мельничном колесе утопленника Верного. Лучшее, на что она способна - не поворачиваться к Рогонту и не блевать... блевать и полностью заблевать его белый, отороченный золотом китель.
Он подвинулся в её сторону с вежливым беспокойством. - Откуда столько уныния, генерал Муркатто?
- Уныния? - Чтобы вымолвить слово ей пришлось проглотить подступившую желчь. - Армия Орсо на марше.
Рогонт медленно повращал ножку бокала с вином. - Слыхали. При умелом содействии вашего старого наставника, Никомо Коски. Высматривая переправу, разведчики Тысячи Мечей уже достигли Холма Мензеса.
- Значит больше отползать некуда.
- Надо полагать - некуда. Мои славные замыслы вскоре сотрутся в пыль. Как часто и бывает с подобными замыслами.
- Вы уверены, что ночь накануне вашей гибели лучшее время для празднества?
- Послезавтра может быть уже слишком поздно.
- Хех. - Верно подмечено. - Может быть, для вас свершится чудо.
- Я никогда горячо не веровал в божественное вмешательство.
- Нет? А зачем же тогда они? - Монза дёрнула головой в сторону скопления гурков, чуть ниже главного стола, одетых в жреческие белые мантии и ермолки.
Герцог посмотрел на них. - О, их помощь лежит далеко за границей духовного. Это эмиссары пророка Кхалюля. Герцога Орсо поддерживает Союз, обеспечивают их банки. Я должен обзавестись собственными друзьями. А ведь даже император Гуркхула склоняется перед пророком.
- Каждый кому-то служит, да? Ну что ж, император и пророк утешат друг друга, когда жрецы принесут им весть о вашей голове на пике.
- Они быстро оклемаются. Стирия для них дело побочное. Уверен, они уже готовятся к следующей битве.
- В бесконечной войне. - Она осушила бокал и со стуком плюхнула его обратно на стол. Может в Осприи и выжимают лучшее в мире вино, но ей почудился в нём вкус рвоты. Как и во всём прочем. Её жизнь соткана из тошноты. Тошноты и частого, болезненного поноса. Саднящих дёсен, ободранного языка, ноющих зубов, щиплющей задницы. Лошадинолицый слуга в напомаженном парике выплыл из-за её плеча и обрушил в пустой кубок водопад вина, как будто вычурное переворачивание бутылки высоко над её головой улучшает его вкус. С непринуждённостью, доведённой до совершенства, слуга отступил назад. В конце концов, в Осприи отступление - национальное блюдо. От последней затяжки лишь перестали трястись её руки, ничего более.
Поэтому она молила, чтобы бездумное, похабное, вырубающее пьяное забытье своими превосходящими силами набросилось и уничтожило отчаяние.
Она блуждала глазами по самым богатым, самым никчемным гражданам Осприи. Приглядеться, как следует – банкет дошёл до края визгливой истерии. Чересчур много пьют. Чересчур быстро говорят. Чересчур громко хохочут. Ничто так не сбивает планку как надвигающееся неотвратимое уничтожение. Одно утешенье от грядущего разгрома Рогонта состоит в том, что вместе с ним лишится всего изрядное число этих придурков. - Вы уверены, что мне надо здесь присутствовать? - пробурчала она.