- Нет, - прорычал он. - Ладно... откуда мне знать... блядь, нет же! Ты всё извратила!
Она коснулась бледной груди ладонью. - Это я всё извратила? Поэтому-то её и прозвали Талинской Змеёй! Змея никого не любит, кроме себя!
- Ты сейчас скажешь всё, что угодно. Она тобою пользовалась в Сипани. Ты её ненавидишь!
- Согласна, я не оросила бы слезами её труп. Всадивший в неё клинок получил бы мою признательность и ещё много чего в придачу. Но это не делает меня лгуньей. - Она шептала на полпути к его уху. - Монцкарро Муркатто, Мясник Каприла? Они там детей убивали. - Он почти чувствовал на себе её дыхание, от того что она так близко покалывало кожу, похоть и злость свирепо сплелись воедино. - Убивали! Посреди улиц! Она даже собственному брату изменяла, я слышала...
- А? – Хотел бы Трясучка выпить сегодня поменьше - зал начал понемногу вращаться.
- Ты не знаешь?
- Знаю что? - в него вползала непривычная смесь любопытства, страха и омерзения. Эйдер положила руку на его предплечье, вполне близко, чтобы он почуял очередной отголосок аромата духов - сладкий, дурманящий, тошнотворный. - Они с братом были любовники. - Она протяжно промурлыкала последнее слово.
- Чего? - Его исполосованную щеку жгло как от пощёчины.
- Любовники. Они вместе спали, как муж и жена. Друг с другом трахались. Здесь нет никаких секретов. Спроси любого. Спроси её.
Трясучка обнаружил, что едва ли может вдохнуть. Он уже должен был понять. Некоторые вещи, что сбивали его с толку тогда, сейчас обрели смысл. Может быть, он уже понимал. Но всё равно почувствовал себя обманутым. Преданным. Жертвой насмешки. Будто рыбу руками вытащили из ручья и положили задыхаться. Ярость вскипела в нём так горячо, что вряд ли он смог бы сдержаться.
- Заткни поганое ебло! - Он отбросил руку Эйдер. - Думаешь, я не понимаю, что ты меня подстрекаешь? - Он как-то поднялся с лавки, вставая над ней, вокруг качался чертог. Расплывались огоньки и колебались лица. - Держш меня за дуру, жнщина? Т, ни вчто меня не ставишь?
Вместо того, чтобы отпрянуть назад, та двинулась вперёд, почти толкая его. Глаза огромные - по виду прямо тарелки. - Я? Не для меня ты собою жертвовал! Разве я тебя отшила? Разве я та, кто ни во что тебя не ставит?
Трясучкино лицо горело. Кровь ломилась в череп, так сильно, что грозила вытолкать наружу глаз. Спасало то, что его уже выжгли. Он сдавленно тявкнул, глотку перекрыло яростью. Он нетвёрдо шагнул назад, раз уж либо так - либо задушить её, пошатнулся прямо в слугу, вышибая серебряный поднос из его рук, опрокидывая стаканы, рассаживая бутылки, разбрызгивая вино.
- Сэр, я скромно прошу...
Трясучкин левый кулак мясисто въехал в его рёбра и скрутил его набок, правый хрустнул в лицо, перед тем как тот упал. Слуга ударился о стену и распростёрся на осколках своих бутылок. На трясучкином кулаке кровь. Кровь и белая заноза между пальцев. Обломок зуба. Что ему больше всего хотелось, встать на колени над этой мразью, обхватить его голову руками и крушить её о прекрасный резной орнамент на стене, пока не полезут мозги. И он почти что принялся за дело.
Но заставил себя повернуться. Заставил себя повернуться и сбивчиво побрести прочь.
* * *
Время ползло.
Монза лежала на боку, спиной к Трясучке, на самом краю постели. Выдерживая как можно большее пространство меж ними, чтобы только не скатиться на пол. Сквозь шторы уже протиснулись первые следы рассвета, делая комнату грязно-серой. Хотелось блевать. Вино выветривалось и оставляло её ещё более беспомощной и вымотанной, чем обычно. Ты надеешься, что нахлынувшей волной смоет прибрежный сор, но та просто рассасывается обратно, оставляя после себя скопление дохлой рыбы.
Она пыталась представить, что сказал бы Бенна. Что бы он сделал, чтобы ей стало лучше. Но ей больше не удавалось вспомнить звучание его голоса. Он угасал в прошлом, забирая с собой всё лучшее, что было в ней. Она представляла его мальчишкой, в давние времена - маленьким, больным и беспомощным. Она представляла его мужчиной, смеющимся, скачущим на гору, направляясь в Фонтезармо. По-прежнему нуждающимся в её заботе. Она знала цвет его глаз. Знала, что от частых улыбок в их уголках сидят морщинки. Но увидеть его улыбку не получалось.
Вместо неё во всех кровавых подробностях к ней подступили лица. Это были те пятеро, кого она убила. Гобба, заплетаясь, раздувшимися перебитыми ладонями щупал удавку Дружелюбного. Мофис, трепыхающийся на спине как кукла, булькал розовой пеной. Арио хватался руками за шею, пока из него струилась чёрная кровь. Ганмарк с окаянной ухмылкой, пронзённый в спину непомерным мечом Столикуса. Верный, тот кто был не хуже её, болтался на колесе, с утопленника стекала вода. Лица пятерых убитых ею и двоих живых. Юный живчик Фоскар, пока ещё едва ли стал мужчиной. И, конечно же, Орсо. Великий герцог Орсо, который любил её, как родную дочь.
Монза, Монза, что бы я без тебя делал...
Она рванула одеяло и скинула с постели вспотевшие ноги, натянула штаны. Её колотило, хотя в комнате было очень жарко. В голове стучало недовыветрившееся вино.
- Что ты делаешь? - раздалось карканье Трясучки.
- Надо курнуть. - Пальцы так погано тряслись, что неясно, удастся ли ей зажечь лампу.
- Ты не задумывалась, может, стоит курить поменьше?
- Задумывалась. - Она неловко откупоривала банку с шелухой, морщилась, шевеля сломанными пальцами. - Решила наоборот.
- Сейчас середина ночи.
- Тогда спи давай.
- Хуёвая привычка. - Он сел на свою сторону кровати, обратив к ней широкую спину и повернув голову так, что можно было увидеть насупленный уголок целого глаза.
- И то правда. Наверно вместо этого стоит начать вышибать слугам зубы. - Она взялась за нож и начала заколачивать шелуху в чашечку трубки, рассыпая мелкую пыль. – К твоему сведению, Рогонт от тебя не в особом восторге.
- Не так давно, насколько помню, ты была не в особом восторге от него. Однако, сдаётся мне, твоё отношение к людям - куда ветер, туда дым.
У неё раскалывалась башка. Она не испытывала ни малейшего желания разговаривать с ним, а тем более ругаться. Но в такие времена люди ранят друг друга гораздо глубже. - Что тебя грызёт? - повысила голос она, всё зная наперёд и не желая ничего о том слышать.
- А ты-то как считаешь?
- Знаешь что, у меня и своих проблем полно.
- Ты меня бросаешь, вот что!
Она не прочь ухватиться за такую возможность. - Бросаю?
- Вечером! Оставила меня внизу с мудачьём, а сама уселась как госпожа с Глистоползучим Герцогом.
- Ты чё думаешь, это я, блядь, распоряжаюсь, где кто сидит? - презрительно выругалась она. - Он засунул меня туда, чтобы самому красиво смотреться, только и всего.
Наступило молчание. Он отвернул голову, сутуля плечи. - Что-ж. По-моему там, где нужно красиво смотреться, от меня в последнее время толку мало.
Её передёрнуло - от неловкости и досады. - Рогонт может помочь. Только и всего. Там, снаружи стоит Фоскар с армией Орсо. Там, снаружи Фоскар... - И он умрёт любой ценой.
- Всё мстишь?
- Они убили моего брата. Не тебе мне это объяснять. Ты знаешь, каково мне.
- Нет. Не знаю.
Она нахмурилась. - А как же твой брат? Помнишь, ты сказал что его убил Девять Смертей? Я думала...
- Я ненавидел его. Моего пидараса-братца. Люди звали его новым Скарлингом, но он был сучьей мразью. Учил меня лазить по деревьям, ловить рыбу, теребил за подбородок - пока отец был неподалёку. Когда уходил - он избивал меня ногами, пока я едва не переставал дышать. И твердил - я убил нашу мать. А всё что я сделал плохого, это родился. - Его глухой голос выцвел, в нём не осталось злобы. - Когда я услышал, как он сдох, мне хотелось ликовать, однако взамен я плакал, потому что все остальные плакали. Я поклялся отомстить убийце и всё такое, ну, есть же правила, которым надо следовать, правда? Я не собирался вести себя недостойно. Но когда я узнал, что Девять Смертей прибил башку моего сволочного брата гвоздями, я не понимал, ненавижу ли я того человека за сам поступок или ненавижу его за то, что он украл у меня мой шанс, а может вообще хочу расцеловать его из благодарности, типа как ты расцеловала бы... брата, наверно...
На мгновение она была готова встать, подойти к нему и положить руку на плечо. Затем его глаз повернулся к ней, холодный и сузившийся. - Да ведь ты пожалуй и так всё об этом знаешь. Как целовать своего брата.
Кровь внезапно гулко ударила по глазам, так сильно, как никогда раньше. - Кем был мне брат - моё, ёб твою мать, дело! - Она осознала, что замахивается ножом и швырнула его на стол. - Привычкой обсуждать себя я не страдаю. И не собираюсь начинать с человеком, который на меня работает!
- Значит вот кто я для тебя?
- Кем же ещё тебе быть?
- После того, что я для тебя сделал? После всего, что я потерял?
Она вздрагивала, руки тряслись ещё сильнее. - За хорошую плату, разве нет?
- Плату? - Он наклонился в её сторону, показывая на своё лицо. И почём мой глаз, злоебучая ты проблядь?
Она сдавленно рыкнула, сорвалась с кресла, схватила лампу, повернулась к нему спиной и двинулась к балконной двери.
- Ты куда? - Его голос внезапно стал вкрадчивым, будто бы он понял, что зашёл слишком далеко.
- Проветриться от твоей жалости к себе, скотина, пока меня не стошнило! - Она рванула настеж дверь и шагнула на холод.
- Монза... - Он, резко утихнув, сидел на кровати с выражением глубочайшей печали на лице. По крайней мере, на действующей его половине. Сломленный. Безнадёжный. Отчаявшийся. Поддельный глаз съехал и смотрел вбок. Северянин выглядел, будто вот-вот заплачет, припадёт к ней, станет молить о прощении.
Она захлопнула дверь. У неё есть предлог. Отвернуться от него и испытать временное чувство вины предпочтительнее бесконечной вины его лицезрения. Гораздо, гораздо предпочтительнее.
Вид с балкона запросто мог числиться среди самых захватывающих в мире. Вниз обрывалась Осприя, сумасшедший лабиринт полосатых медных крыш, каждый из четырёх городских ярусов обнесён собственными укреплениями - стенами и башнями. За ними тесно сгрудились высокие строения старого, белесого камня - с узкими окнами, пронизанные чёрным мрамором, бок о бок втиснутые в круто поднимающиеся улицы, изогнутые переулки с тысячами ступеней, глубокие и тёмные как ущелья горных потоков. Несколько ранних огней в рассыпку светили из окон, мерцающие точки факелов часовых передвигались по стенам. А за стенами долина Сульвы тонула в тени гор, на её дне можно было заметить лишь смутный отблеск реки. С той стороны, на макушке высочайшего холма, вырисовывавшегося на фоне неба, вроде бы заметны булавочные острия огней. Наверное лагерные костры Тысячи Мечей.