От Трясучки ее тошнило. И от того, что на самом деле ей следовало испытывать благодарность, а не отвращение, тошнило еще сильнее.
– Я попусту трачу время, – прошипела Монца, обращаясь скорей к своему бокалу, чем к Рогонту.
Герцог вздохнул.
– Как и мы все. Пытаясь провести оставшиеся до позорной смерти мгновенья не самым худшим образом.
– Мне нужно уехать. – Монца попыталась сжать в кулак искалеченную руку, но сейчас боль лишала ее и последних сил. – Найти способ… убить Орсо. – Сил оставалось так мало, что она с трудом выговорила это.
– Месть?
– Месть.
– Если вы уедете, я буду раздавлен.
Монца уже плохо понимала, что говорит.
– Но на кой черт я вам нужна?
– Вы – мне? – Рогонт перестал улыбаться. – Я не в силах больше оттягивать неизбежное. Скоро, возможно, уже завтра, состоится великая битва, которая решит судьбу Стирии. Что может быть ценнее в такое время, чем совет одного из величайших стирийских полководцев?
– Погляжу, может, один какой и найдется, – пробормотала она.
– К тому же у вас много друзей.
– У меня? – Монца не могла вспомнить ни одного живого.
– Вас по-прежнему любит народ Талина. – Рогонт, подняв брови, оглядел своих гостей, многие из которых посматривали на Монцу не слишком дружелюбно. – Здесь вы менее популярны, конечно, но это только подтверждает суть. Злодей для одного человека – герой в глазах другого.
– В Талине думают, что меня нет в живых, да и все равно им на самом деле. – Ей и самой было почти все равно.
– Напротив, мои агенты сейчас активно уведомляют горожан о том, что вы благополучно выжили. На всех перекрестках развешаны объявления, где говорится, что сообщение герцога Орсо о вашей гибели – ложь, что он сам покушался вас убить и что вы скоро вернетесь. Им далеко не все равно, поверьте. К вам относятся с той непостижимой любовью, какую простые люди питают порой к выдающимся личностям, которых не знали никогда и не узнают. И действия наши помогают, по меньшей мере, восстановить их против Орсо и создать ему трудности в собственном доме.
– Политика? – Монца осушила бокал. – Маленький жест, когда война стучится к вам в двери?
– Все мы делаем жесты, какие можем. Но вы по-прежнему весомая фигура и в войне и в политике, расположения которой стоит добиваться. – Он снова улыбнулся, еще шире, чем раньше. – Да и нужна ли мужчине какая-то другая причина, кроме той, что он желает удержать при себе умную и прелестную женщину?
Монца нахмурилась, отвела взгляд.
– Идите вы…
– Пойду, коль желаете. – В ответ он посмотрел ей прямо в глаза. – Но я бы предпочел остаться.
– Ваш угрюмый вид созвучен моим чувствам.
– Что? – Трясучка оторвал недобрый взгляд от веселой парочки. – А… – С ним заговорила какая-то женщина. – О! – У которой было на что посмотреть. Так хороша была, что как будто даже светилась.
Но тут он обнаружил, что светятся все вокруг. Успел напиться в дерьмо…
Впрочем, она казалась не такой, как все. Из украшений только ожерелье из красных камней на длинной шее; одета в белое платье, просторное, как у чернокожих женщин, которых он видел в Вестпорте. Но сама с очень белой кожей. Что-то простое и естественное было в том, как она держалась, никакой чопорности. Что-то искреннее в том, как улыбалась. На миг и его собственные губы тронула улыбка. Впервые за долгое время.
– Найдется здесь местечко? – По-стирийски она говорила с союзным акцентом. Чужая в этой стране, как он сам.
– Вы хотите сесть… рядом со мной?
– Отчего бы и нет? Разве вы разносчик чумы?
– С моим счастьем я бы не удивился. – Он повернулся к ней левым боком. – Но хватает и этого, чтобы меня избегали.
Взгляд ее устремился на его уродство и снова встретился с его взглядом. Улыбка не дрогнула.
– У всех у нас свои шрамы. У кого снаружи, у кого…
– Те, что внутри, однако, не портят внешнего вида.
– Мне кажется, значение красоты часто переоценивают.
Трясучка медленно смерил ее взглядом сверху донизу. Не без удовольствия.
– Легко вам говорить. У вас ее столько…
– Хорошие манеры. – Она выпятила губы, окинула взглядом зал. – Я уж отчаялась встретить их здесь. Клянусь, вы единственный искренний человек во всей этой толпе.
– Вот уж не думаю. – Тем не менее он все-таки улыбнулся. Доброе слово от красивой женщины услышать всегда приятно. У него ведь еще осталась гордость.
Тут она протянула ему руку, и Трясучка растерянно заморгал.
– Можно поцеловать, да?
– Если хотите. Она не растает.
Рука оказалась мягкой и гладкой. Совсем не похожей на руку Монцы, покрытую шрамами, обветренную, мозолистую, как у какого-нибудь Названного. Не говоря уж о второй, искалеченной, скрытой под перчаткой. Трясучка прижался губами к пальцам, учуял аромат духов. Цветочный, с какой-то непонятной примесью, от которой у него перехватило дыхание.
– Я… э… Кол Трясучка.
– Знаю.
– Откуда?
– Мы виделись уже, но недолго. Меня зовут Карлотта дан Эйдер.
– Эйдер? – Через мгновение он вспомнил. Сипани. Мелькнувшее в тумане лицо. Красный плащ. Любовница принца Арио. – Вы – та самая, кого Монца…
– Обманула, шантажировала, уничтожила и бросила умирать? Да, та самая. – Она бросила хмурый взгляд на высокий стол. – Монца… вот как. Не просто по имени, но по-уменьшительному. Вы, должно быть, очень близки.
– Достаточно. – Совсем не так, однако, как в Виссерине, когда у него еще были оба глаза.
– Тем не менее она сидит наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы – внизу, с нищими прихлебателями.
Словно мысли его прочитала… В нем снова начал разгораться гнев, и Трясучка поспешил увести разговор в сторону.
– Что вас привело сюда?
– После резни в Сипани выбора у меня не было. Герцог Орсо наверняка предложил за мою голову немалую сумму. Последние три месяца я прожила, от каждого встречного ожидая, что меня пырнут ножом, задушат или отравят.
– Хм. Мне это знакомо.
– Примите мое сочувствие.
– Мертвые знают, что малость сочувствия мне не помешала бы.
– От меня можете получить все, ибо оно того стоит. Вы такая же пешка в этой маленькой грязной игре, как и я, не правда ли? И потеряли даже больше, чем я. Глаз. Красоту.
Она вроде бы не двигалась с места, но в то же время стала ближе. Трясучка сгорбился.
– Может быть.
– Герцог Рогонт – мой старый знакомый. Не сказать, что надежный человек, но, несомненно, привлекательный.
– Может быть, – повторил, скрипнув зубами, Трясучка.
– Пришлось отдаться на его милость. Без особого желания, но все же это помощь, на время. Хотя, кажется, он уже нашел себе новую забаву.
– Монцу? – Трясучка сам об этом думал весь вечер, но сейчас возмутился. – Она не такая.
Карлотта дан Эйдер недоверчиво фыркнула:
– Правда? Не убийца, не вероломная лгунья, которая, чтобы добиться своего, использует всех и каждого? Она предала Никомо Коску, украла его кресло. И почему, вы думаете, ее пытался убить герцог Орсо? Да потому что следующее кресло, которое она собиралась украсть, принадлежит ему!
Малость отупев от выпитого, Трясучка не нашелся с ответом.
– Что ей помешает использовать Рогонта, чтобы добиться своего? Она любит кого-нибудь другого?
– Нет, – прорычал он. – Не знаю… нет, черт подери! Вы все перевираете!
Она приложила руку к белой груди.
– Я перевираю? Ее не зря прозвали Змеей Талина! Змея никого не любит, кроме себя!
– Вы сами сказали. Она использовала вас в Сипани. Вы ее ненавидите!
– Слезы лить над ее трупом я не стану, это правда. И буду горячо признательна человеку, который всадит в нее нож… очень горячо. Но это еще не делает меня лгуньей. – Она зашептала ему чуть ли не на ухо, обдавая его жарким дыханием, будившим наряду с гневом похоть: – Монцкарро Меркатто, Палач Каприле! Там убивали детей. Детей! На улицах! Она даже брату своему изменяла, как я слышала…
– Что? – Не надо было ему пить так много. Зал потихоньку начинал кружиться.
– Вы не знали?
– Чего не знал?
Трясучка ощутил странную смесь любопытства, страха и отвращения.
Эйдер положила руку ему на плечо. И он снова уловил запах – сладкий, кружащий голову, вызывающий тошноту.
– Они с братом были любовниками.
Последнее слово она подчеркнула. Промурлыкав его.
– Кем? – Трясучке словно дали пощечину, так загорелась щека со шрамом.
– Любовниками. Спали друг с другом – как муж и жена. Трахались. Это не секрет. Спросите кого хотите. Ее саму.
Трясучке стало трудно дышать. Мог бы и сам догадаться. Слышал же не раз намеки… которые только теперь обрели смысл. А может, он и догадывался на самом деле. Но все равно вдруг почувствовал себя обманутым. Преданным. Высмеянным. Рыбой, выброшенной из воды на берег и задыхающейся. После всего, что он для нее сделал, после всего, что потерял… Гнев вспыхнул в нем с такой силой, что Трясучка чуть не утратил самообладание.
– Заткни свой дерьмовый рот! – Сбросил руку Эйдер с плеча. – Думаешь, я не понимаю, что ты нарочно меня подстрекаешь? – Оказался неведомым образом на ногах, навис над нею. Зал поплыл куда-то, закачались вокруг размытые лица и огни. – За дурака меня держишь, женщина? За ничтожество?
Щеки у него пылали. Голову сдавило так, что казалось, глаза сейчас вылезут… не считая того, который уже выжжен. Трясучка зарычал сдавленно, поскольку горло перехватило. Попятился, чтобы не броситься на нее и не придушить, наткнулся на слугу. Тот выронил поднос. Зазвенели посыпавшиеся на пол бокалы и бутылка, хлынуло струей вино.
– Господин, нижайше про…
Левый кулак Трясучки врезался ему под ребра, заставив согнуться, правый – в лицо, не дав упасть. Слуга отлетел к стене и сполз по ней в россыпь осколков. На кулаке Трясучки осталась кровь. Кровь и кусочек чего-то белого, застрявший меж пальцев. Обломок зуба.
Больше всего хотелось встать на колени возле этого ублюдка, схватить его обеими руками за голову и колотить ею по красивой настенной резьбе, пока мозги не вылетят. И Трясучка чуть было так и не сделал.