Лучше подавать холодным — страница 87 из 125

Но все же заставил себя отвернуться. Заставил… и, пошатываясь, двинулся прочь.

* * *

Время тянулось бесконечно.

Монца лежала спиной к Трясучке, отодвинувшись от него как можно дальше, на самый краешек кровати. Еще немного – и упадешь. Меж занавесок на окне начал уже брезжить рассвет, тьма в комнате вылиняла до грязно-серого цвета. Действие вина кончилось, оставив за собой только чувство еще большей тошноты, усталости и безнадежности, как волна, накатившая на грязный берег, оставляет на нем, вместо того чтобы вычистить, кучу дохлых рыбешек.

Она пыталась думать о том, что сказал бы сейчас Бенна. Что сделал бы, чтобы ей стало лучше. Но не могла вспомнить даже его голоса. Бенна уходил все дальше, унося с собой самое лучшее в ней. Монца вспоминала его мальчиком – маленьким, болезненным, беспомощным, нуждающимся в ее заботе. Вспоминала мужчиной – смеющимся, скачущим рядом с ней вверх по горе к Фонтезармо и все так же нуждающимся в ее заботе. Она помнила, какого цвета у него были глаза. Помнила, какие складки появлялись возле уголков при улыбке. Но никак не могла увидеть саму улыбку.

Вместо брата перед нею представали со всеми кровавыми подробностями те пятеро человек, которых она убила. Гобба, цепляющийся за удавку Балагура распухшими, искалеченными руками. Мофис, корчащийся на полу в судорогах, с розовой пеной на губах. Арио, хватающийся за шею, по которой течет черная кровь. Ганмарк, проткнутый насквозь исполинским мечом Столикуса. Верный, утонувший, висящий на мельничном колесе. Не хуже нее…

Пятеро человек, которых она убила, и двое, что были еще живы. Резвый малыш Фоскар, еще даже не мужчина. И Орсо, конечно. Великий герцог Орсо, любивший ее как дочь.

«Монца, Монца, что бы я без вас делал?..»

Она сбросила одеяло, спустила ноги с кровати, натянула штаны, дрожа, хотя в комнате было очень жарко. Голова от похмелья гудела.

– Вы куда? – послышался хриплый голос Трясучки.

– Покурить надо.

Руки тряслись так сильно, что Монца с трудом прибавила огня в фонаре.

– Может, стоило бы курить поменьше? Не думали об этом?

– Думала. – Морщась от боли в кривых пальцах, она захватила щепотку хаски. – Решила, что не стоит.

– Ночь же сейчас.

– Ну, так спи.

– Дерьмовая привычка. – Он тоже сел, со своей стороны кровати, широкою спиной к Монце. Повернув голову, нашел ее краем целого глаза.

– Ты прав. Может, начать взамен выбивать слугам зубы? – Взяв нож, она принялась уминать хаску в чашечке трубки. – Рогонт, знаешь ли, был не в восторге.

– Не так давно вы сами были от него не в восторге, насколько помню. Похоже, ваши чувства к людям меняются вместе с ветром. Скажете, нет?

Голова у нее раскалывалась. Говорить не хотелось, не то что спорить. Но бывают времена, когда людям трудно удержаться от того, чтобы укусить побольнее.

– А тебе-то что? – огрызнулась она, и без того все понимая и не желая на самом деле ничего слышать.

– А вы как думаете?

– Послушай, мне своих проблем хватает.

– Вы меня бросили – вот что!

– Бросила?

– Вчера! Оставили внизу со всяким дерьмом, а сами уселись важно наверху, с этим герцогом проволочек!

– Думаешь, от меня зависело, кто где, черт тебя подери, сядет? – усмехнулась Монца. – Он посадил меня туда, чтобы самому выглядеть лучше.

Трясучка помолчал немного. Отвернулся, сгорбился.

– Что ж, насчет того, чтобы хорошо выглядеть… я нынче не помощник.

Монца скривилась от неловкости и раздражения.

– Мне тоже нужна помощь Рогонта. Только и всего. Фоскар уже здесь, с армией Орсо. Фоскар здесь… – И должен умереть, чего бы это ни стоило.

– Все мстите, да?

– Они убили моего брата. Мне нет нужды объяснять тебе что-то. Ты и так знаешь, что я чувствую.

– Нет. Не знаю.

Она нахмурилась.

– А как же твой брат? Ты же вроде бы говорил, что его убил Девять Смертей. Я думала…

– Своего чертова брата я ненавидел. Люди звали его прирожденным скарлингом, но он был скотина. Учил меня по деревьям лазить, рыбу ловить, смеялся, по щеке трепал, когда отец был рядом. А когда отца не было, бил смертным боем. Потому что я якобы убил нашу мать. А все, что я сделал, – так это родился. – В голосе Трясучки не осталось гнева, он стал пустым. – Когда я узнал, что он мертв, мне смеяться хотелось. Но я плакал, потому что все плакали. И поклялся отомстить его убийце, потому что так положено, куда денешься. Я ж не хуже других… А когда услышал, что Девять Смертей прибил его голову к штандарту, я сам не знал, я ненавижу его за это или за то, что он украл у меня случай самому сделать то же самое. А может, мне и вовсе хотелось его расцеловать, как вы расцеловали бы… брата.

Монца готова была уже встать, подойти к нему, положить руку на плечо. Но тут он скосил на нее прищуренный, недобрый глаз.

– Хотя про это вам лучше знать, наверно. Как братьев целуют.

Кровь застучала у нее в висках с новой силой.

– Кем был для меня брат – мое дело! – Заметив, что тычет в сторону Трясучки ножом, Монца швырнула его на стол. – Я не привыкла объясняться! И не собираюсь начинать с людьми, которых нанимаю!

– То есть я для вас всего лишь наемник?

– А кем еще ты можешь быть?

– После всего, что я для вас сделал? После всего, что потерял?

Руки у нее затряслись еще сильнее.

– Я хорошо плачу, не так ли?

– Платите? – Он подался к ней, показал на свое лицо. – Сколько стоит мой глаз, сучка злая?

Монца сдавленно зарычала, вскочила на ноги и, прихватив со стола фонарь, направилась к балконной двери.

– Куда вы? – Голос у него внезапно стал заискивающим, словно Трясучка понял, что хватил лишку.

– Подальше от твоей жалости к себе, дурак, пока меня не стошнило!

Рывком распахнув дверь, она шагнула на балкон.

– Монца… – донеслось вслед.

Он сидел на кровати, сгорбившись, с самым несчастным видом. Сломленный. Отчаявшийся. Потерявший надежду. Фальшивый глаз смотрел куда-то вбок. Казалось, Трясучка сейчас заплачет, падет ниц, начнет молить о прощении…

Она захлопнула за собой дверь, радуясь предлогу расстаться. Уж лучше испытать вину на миг за то, что повернулась спиной, чем чувствовать ее бесконечно, глядя ему в лицо.

Вид с балкона смело можно было назвать одним из самых чарующих в мире. Осприя спускалась с горы четырьмя ярусами, каждый из которых окружали собственные стены с башнями. Под их защитой, вдоль крутых улиц и кривых ступенчатых переулочков, походивших сверху на глубокие, темные горные ущелья, толпились тесно старинные высокие дома из кремового камня, с узкими оконцами, с отделкой из черного мрамора, чьи медные крыши складывались в головокружительный лабиринт. Кое-где в окнах уже горел свет. Передвигались поверху стен мерцающие огоньки – факелы часовых. Ниже, в долине под горою, тускло отблескивали в ночной темноте воды Сульвы. По другую сторону реки, на вершине самого высокого из холмов светились совсем уж крохотные точки – возможно, лагерные костры Тысячи Мечей.

Человеку со страхом высоты выходить на этот балкон не стоило.

Но Монцу сейчас не интересовали виды. Ей хотелось забыть обо всем, и поскорее. Поэтому она торопливо забилась в уголок, сгорбилась над фонарем и трубкой, как замерзающий над последним язычком огня. Зажала мундштук в зубах, откинула фонарную заслонку, нагнулась…

Над балконом пронесся внезапный порыв ветра. Закружился смерчем в углу, швырнул ей волосы в лицо. Пламя трепыхнулось и погасло. Монца оцепенело уставилась на мертвый фонарь сначала в растерянности, потом с ужасом, не желая верить собственным глазам. И, когда все же поняла, что это означает, ее прошиб холодный пот.

Огня нет. Покурить невозможно. Вернуться тоже невозможно.

Вскочив на ноги, она шагнула к перилам и со всей силой метнула фонарь вниз, в спящий город. Запрокинула голову, набрала полную грудь воздуха, вцепилась в перила и закричала. Вложила в этот крик всю свою ненависть – к фонарю, еще кувыркавшемуся в воздухе, к ветру, который его задул, к городу, раскинувшемуся под балконом, к долине под горой, к миру и ко всему, что в нем есть.

Из-за дальних гор вставало равнодушное солнце, пятная небеса вокруг черных вершин кровью.

Больше никаких проволочек

Стоя перед зеркалом, Коска наводил последний лоск – расправлял кружевной воротник, поворачивал перстни на пальцах так, чтобы камни смотрели строго наружу, придирчиво разглядывал выбритый подбородок. По подсчетам Балагура, на то, чтобы собраться, у него ушло полтора часа. Он совершил двенадцать движений бритвой по ремню для правки. Еще тридцать одно, удаляя щетину, в результате чего под подбородком остался один маленький порез. Выдернул тринадцать волосков из носа. Затем застегнул сорок пять пуговиц. Четыре крючка с петлями. Затянул восемнадцать ремешков и столько же защелкнул пряжек.

– Ну вот, все готово. Мастер Балагур, я хочу, чтобы вы заняли пост первого сержанта бригады.

– Я ничего не знаю о войне. – Ничего… кроме того, что она безумие и лишает его всякого самообладания.

– А вам и не надо. Вашим делом будет оставаться рядом со мной, хранить зловещее молчание, во всем следовать моему примеру и, главное, присматривать за моей спиной и своей собственной. В мире столько предателей, мой друг!.. При случае еще пускать в ход ваши ножички. Иногда считать деньги, полученные и потраченные, производить учет людей, оружия и всего прочего, что имеется у нас в наличии…

Точно такую же работу Балагур исполнял для Саджама. Сначала в Схроне, потом за его пределами.

– Это я могу.

– Лучше, чем любой из живущих, не сомневаюсь! Не могли бы вы начать с того, чтобы помочь мне застегнуть пряжку? Чертовы оружейники. Они нарочно их туда ставят, клянусь, чтобы нас бесить. – Коска ткнул пальцем в боковое крепление своей раззолоченной кирасы, выпрямился, втянул живот и задержал дыхание, покуда Балагур затягивал ремешок. – Благодарю, друг мой, вы – сама надежность! Якорь! Оплот спокойствия, вокруг которого я верчусь как безумец. Что бы я без вас делал?