В брешь, проделанную баолийцами на крайнем правом фланге, начал пробиваться свежий талинский полк – тяжелая пехота в полном боевом снаряжении. Противостоявшие ей осприанцы в голубых мундирах защищали берег отчаянно, но сейчас их было уже куда меньше числом, а из реки каждую минуту лезли еще и еще солдаты, усердно расширяя брешь.
Рогонт, чьи сверкающие доспехи украсились кровавыми пятнами, развернулся в седле, указывая в ту сторону мечом, и прокричал что-то, чего никто не расслышал. Но значения это не имело. Остановиться возможности уже не было.
Талинцы начали выстраиваться клином вокруг трепыхавшегося на ветру белого боевого знамени с черным крестом. Офицер, пытаясь подготовить их к атаке конницы, неистово тыкал мечом в воздух. У Монцы мелькнула мысль, что с командиром этим она могла быть знакома. Клин, чье острие выглядело, как сплошной заслон из блестящей брони, опустился на колени и ощетинился копьями. Но часть солдат, которым преградили дорогу осприанские клинки, присоединиться к нему не успела.
Из-за сражающегося людского месива на броде взвилось облако арбалетных стрел. Монца поморщилась, глядя, как они несутся к ней, и перестала дышать. В чем не было ни малейшего смысла. Задержкой дыхания стрел не остановишь… Те, просвистев в воздухе, посыпались вниз, дробно стуча по доспехам, почти беззвучно входя в землю и в конскую плоть.
Одна из лошадей, раненная в шею, развернулась на всем скаку, рухнула на бок. На нее наткнулась другая. Конник вылетел из седла, выронил копье, взрывшее при падении землю. Монца поскакала в объезд, и тут что-то стукнуло по ее кирасе и отлетело в лицо. Стрела. Щеку, оцарапанную перьями, обожгло болью, Монца охнула, зажмурилась на миг. Открыв глаза, увидела другого конника, который схватился за стрелу, угодившую ему в плечо. Дернул за нее раз, другой и повалился с коня, мчавшегося галопом. Нога застряла в стремени, и конь поволок его за собой.
Остальные неслись вперед, где огибая павших, где топча их лошадьми.
Монца обнаружила, что успела прикусить язык. Когда – неведомо. Она сплюнула кровь, снова пришпорила коня. Скривила губы.
Прошептала – надо было нам держаться фермерства.
Строй талинцев стремительно приближался.
Откуда в каждом сражении берется пылкое дурачье, Трясучка не понимал. Но без охотников покрасоваться дело никогда не обходится. Здешние направили коней прямехонько на белый флаг, в самую гущу копий на острие клина. Скакавшая впереди лошадь сбавила перед ними ход, взвилась на дыбы, так что всадник повис на поводьях. Но в нее врезалась мчавшаяся следом и толкнула обоих на сверкающие копья. Только кровь брызнула да обломки тех копий полетели. Третья взбрыкнула, не доскакав, седок кувыркнулся через ее голову под ноги первому ряду копейщиков, которые радостно его и проткнули.
Конники поумнее разошлись в стороны, обтекая клин, как река скалу, и атаковали с флангов, где копий было поменьше. Талинцы заметались с криками, пихая друг друга, без толку размахивая оружием, норовя оказаться где угодно, только не в передних рядах.
Монца пошла слева, Трясучка неотступно следом. Двое конников впереди скакнули через головы первого ряда внутрь клина, принялись орудовать мечами и булавами. Остальные обрушились на метавшихся с краю солдат, сминая их, топча, пробиваясь сквозь них к реке. Монца на скаку срубила одного и через миг тоже оказалась в гуще схватки. Получила удар копьем в нагрудную пластину и едва не вылетела из седла.
Трясучке вспомнились слова Черного Доу – убить человека удобней всего в бою, и вдвойне удобней, когда он на твоей стороне. Он пришпорил коня, догнал Монцу и, поднявшись в стременах, занес топор высоко у нее над головой. Лицо исказила гримаса ярости. И он с ревом опустил его… на голову копейщику, который ее ударил. Тот рухнул, и Трясучка, заново занося топор, угодил в чей-то щит, пробил в нем огромную дыру и опрокинул державшего его солдата под копыта топтавшейся рядом лошади. Может, это был солдат Рогонта, но не время было разбираться, кто есть кто.
Убить всех, кто не верхом. Убить и тех, кто верхом, коли встанут на пути.
Убить всех.
Он испустил боевой клич, тот самый, что звучал под стенами Адуи, когда удалось отпугнуть гурков одними только криками. Пронзительный, оглушающий рев, пусть даже голос у него был сорван сейчас и хрипел. И принялся наносить удары направо и налево, почти не видя, куда, лязгая топором по доспехам, с глухим чавканьем вонзая его в плоть. Крик, стоны, визг…
– Умрите! Умрите! Вернитесь в грязь, твари!
Все звуки слились в единый бессмысленный грохочущий рев. Вокруг бушевало море машущих клинков, вздымающихся щитов, сверкающего металла, дробящихся костей, брызжущей крови, яростных и испуганных лиц. А Трясучка рубил и рубил наотмашь, как обезумевший мясник коровью тушу.
С огнем в груди, под палящими лучами солнца, в поту с головы до ног он вслед за остальными стремился вперед, и только вперед, к воде, оставляя за собой кровавую тропу из покалеченных тел, мертвых людей и лошадей. Свалка вдруг расступилась, солдаты бросились врассыпную перед ним. Трясучка пришпорил коня, догнал двоих, прыгнувших с берега в реку. Одного рубанул между плеч, второго на отмахе в шею. Оба рухнули в воду.
Повсюду вокруг оказались конники, спускавшиеся к броду, вздымая сверкающие фонтаны брызг. Трясучка заметил мельком Монцу, которая по-прежнему была впереди, понукая коня зайти поглубже в воду. Увидел блеск ее взлетевшего и упавшего меча. Атака захлебывалась. Среди отмелей взмыленные лошади передвигались с трудом. Кавалеристы, нагоняя рассеявшихся талинцев, рубили их мечами. Те в ответ пытались достать противника копьями и подрезать ноги лошадям. Лупили булавами какого-то выпавшего из седла и барахтавшегося в воде всадника в съехавшем шлеме, с глубокими вмятинами на доспехах.
Кто-то вдруг с силой обхватил Трясучку поперек живота – он аж крякнул – и потащил назад. Куртка с треском порвалась. Затем чья-то рука, протянувшаяся сзади, впилась пальцами в израненную сторону его лица и начала царапать ногтями мертвый глаз. Трясучка взревел, принялся брыкаться и извиваться, пытаясь разомкнуть прижатые к телу руки, но не преуспел. Выронил щит, после чего его стащили-таки с лошади, и он оказался в воде. Вырвался, перекатился, встал на колени.
Увидел рядом молоденького паренька в кожаной куртке, с упавшими на лицо мокрыми волосами. Тот таращился на какой-то предмет у себя в руке – плоский и блестящий, похожий на глаз. Эмаль, которая мгновением раньше украшала лицо Трясучки. Потом парнишка вскинул взгляд. Они уставились друг на друга. В следующий миг Трясучка, уловив рядом движение, нырнул в сторону. Мимо головы просвистел, всколыхнув ветром волосы, его собственный щит. Выпрямляясь, Трясучка замахнулся топором, рубанул нападавшего по ребрам. Брызнула кровь, солдат взвыл, скорчился, зашатался и с плеском рухнул в воду.
Мальчишка тем временем ринулся на Трясучку с ножом. Тот, кое-как извернувшись, успел поймать его за руку. Они сцепились и покатились по мелководью, рыча, царапаясь и отплевываясь от воды друг другу в лицо. Нож резанул Трясучке плечо, но он был гораздо больше и гораздо сильней и навалился, в конце концов, на мальчишку сверху. Пропустил рукоять топора сквозь кулак, взялся за обух. Мальчишка вцепился ему в запястье свободной рукой, но сил остановить Трясучку у него не было. Тот, стиснув зубы, выкручивая руку так и эдак, приставил все же лезвие к его горлу.
– Нет, – просипел мальчишка.
Говорить «нет» следовало до битвы… Трясучка надавил всем весом, постанывая от натуги. Глаза у паренька вытаращились, когда металл стал медленно врезаться в плоть. Затем вошел глубже, расширяя рану. Кровь брызнула струйками на руку Трясучки, на куртку, в воду. Течение понесло ее прочь. Парнишка разинул рот, подергался несколько мгновений и обмяк, уставившись в небо.
Трясучка, пошатываясь, поднялся на ноги. Лохмотья, оставшиеся от куртки, тяжелые от воды и крови, мешали двигаться, и он сорвал их с себя, прихватив заодно нечаянно часть волос на груди – так задубела рука, намертво сжимавшая щит. Огляделся, щурясь от беспощадного солнца. Кругом в искрящейся реке по-прежнему сражались пешие и конные. Трясучка нагнулся, выдернул топор из горла мальчишки. Оплетенная кожей рукоять легла в ладонь, как ключ в замок.
Затем он зашлепал по воде, высматривая новых врагов. Высматривая Меркатто.
Чудесный прилив сил, дарованный атакой, отхлынул быстро. Горло у нее саднило от крика, ноги болели от стискивания конских боков. Правая рука, державшая поводья, превратилась в сплошной сгусток боли, левая ныла от пальцев до плеча. В висках стучала кровь. Монца развернула коня. Где запад, где восток?.. Впрочем, вряд ли это имело сейчас значение.
«У войны, – писал Вертурио, – нет четких граней».
На броде их вовсе не было. Там шло множество жестоких и бездумных стычек одновременно. Трудно отличить друга от врага, а поскольку никто особо и не всматривается, разница между тем и другим невелика. Смерть может явиться отовсюду.
Копье она увидела слишком поздно, когда оно вонзилось рядом с ее ногой в бок лошади. Та дернулась, замотала головой, роняя пену с оскаленных зубов и бешено вращая глазами. Монца схватилась за седельную луку. Копье вошло глубже, ноге стало горячо от хлынувшей из раны крови. В следующий миг лошадь накренилась, и Монца беспомощно взвизгнула, падая вместе с ней. Пытаясь ухватиться за воздух, выронила меч. Рухнула боком в воду, и седло ударом в живот вышибло из нее дух.
Перед лицом забурлили пузырьки. Тело обдало холодом, сердце страхом. Монца, что было сил, рванулась вверх. Тьма сменилась ослепительным сиянием, тишина ревом битвы. Она жадно глотнула воздух вместе с водой, выкашляла ее, глотнула снова. Вцепилась левой рукой в седло, пытаясь вытащить ногу, но та застряла в стремени под тяжелым телом лошади.
Тут что-то треснуло ее по лбу, и Монца, разом обессилев, вновь оказалась под водой. Руки стали ватными, легкие запылали огнем. Она опять дернулась вверх, но сил хватило только на один вдох. Завертелось перед глазами голубое небо с клочьями белых