— Жертвой преступления? — воскликнула Мэри; в ней уже разгоралось любопытство. — И что же с вами случилось?
— Меня пытались убить… я просто чудом выжила…
— Вы были ранены, сударыня? — совершенно спокойно поинтересовался Поль Арман.
— Да, сударь, рана до сих пор дает о себе знать… Меня ударили ножом и пытались ударить еще раз, но по счастливой случайности лезвие наткнулось на планку корсета и сломалось… Только поэтому я и жива — второй удар непременно прикончил бы меня.
— Вам и в самом деле очень повезло… Преступник, надо полагать, арестован?
— Нет, сударь, но есть все основания надеяться, что в самое ближайшее время его поймают…
От этих слов холодный пот выступил крупными каплями на висках миллионера.
— Вы наверное, довольно точно описали полиции его внешность?
— Нет, сударь… В темноте я и разглядеть-то его толком не успела. Скорее всего это был какой-то бродяга-грабитель, их ведь столько теперь развелось в пригородах Парижа. Он напал, чтобы ограбить меня…
— А! Значит, вас еще и ограбили?
— Да, сударь… украли часы и кошелек…
С того мгновения, как Люси появилась в дверях столовой, Поль Арман с явным и все возраставшим интересом разглядывал ее. Он всматривался в черты ее лица, следил за выражением глаз, вслушивался в ее голос.
«Странно, — размышлял он, — такое впечатление, будто я уже видел когда-то это лицо… и слышал этот голос… Хотя точно знаю, что никогда прежде не встречал эту девушку…» Внезапно его осенило.
«Надо же… — подумал он. — Вылитая Жанна Фортье в молодости…»
Отметив это поразительное сходство, Жак Гаро тут же вспомнил, что во время альфорвилльского пожара дочь Жанны находилась у кормилицы в Жуаньи, а также и о том, что Люси выросла в приюте. Об этом рассказала ему Мэри. И в голове у него внезапно мелькнула догадка.
«А вдруг она ее дочь?» — подумал он.
Люси, едва живая от слабости, похоже, оглядывалась в поисках какого-нибудь предмета, на который можно опереться. Заметив это, Поль Арман поспешно придвинул ей стул.
— У вас утомленный вид, сударыня, — сказал он, — садитесь же!..
Столь благосклонное отношение к Люси больно уязвило Мэри.
— Я не собираюсь сегодня ничего примерять, — сухо объявила она. — Стало быть, госпожа Люси свободна. Я сама зайду к госпоже Огюстин за этими платьями дней через десять… Это вовсе не так уж срочно…
Она вполне ясно дала понять, что впредь мастерице не следует являться сюда. И Люси поняла. Сердце ее сжалось, она почувствовала себя униженной; раскланявшись, девушка вышла из столовой, тщетно пытаясь понять, что же она такого сделала, что госпожа Мэри, благосклонно и ласково относившаяся к ней раньше, стала обращаться так сухо и высокомерно.
Оставшись наедине с Мэри, Поль Арман вдруг сказал:
— А знаешь, она ведь и вправду очень хорошенькая!
Мэри почувствовала, как на глаза набегают слезы.
— Ты так считаешь? — горестно прошептала она. — Значит, теперь ты наконец понял, что Люсьен очень даже может ее любить?
— Я прекрасно понимаю, почему он влюбился в нее, но такого рода увлечения, как правило, недолговечны. Это как пучок сухой соломы: мгновенно вспыхивает и тут же сгорает дотла… Я тут получил от Люсьена письмо, — добавил миллионер.
— Он что-то пишет обо мне?
— О тебе он упоминает во всех своих письмах, и ты, наверное, понимаешь, что он не делал бы этого, будь ты ему безразлична.
— Ты все время так говоришь, но мне бы хотелось услышать эти слова от него самого.
— Он еще скажет тебе их, девочка моя.
Мэри опустила голову. Тяжелый вздох вырвался из ее больной груди. Миллионер продолжал:
— Ты говорила, что у Люси нет ни отца, ни матери; откуда тебе это известно?
— От нее самой. Просто мне как-то захотелось узнать о ней побольше, вот я и принялась расспрашивать…
— И выросла она в приюте?
— Это точно. Фигурировала в тамошних списках под номером 9. Но, папа, я ведь уже рассказывала тебе. все…
— Может быть. Но я уже забыл… И она так и не знает, кто отдал ее в приют?
— Не знает! Но почему тебя все это интересует?
— Потому что я хочу лишний раз убедиться в том, что вряд ли Люсьен Лабру может всерьез увлечься выросшей в приюте девицей, у которой и фамилии даже нет…
Поль Арман встал.
— До встречи, радость моя! — сказал он. — Поеду на завод, у меня там важные дела…
Поль Арман принялся расспрашивать ночь о детстве Люси потому, что в тот самый момент, когда он осознал поразительное сходство мастерицы с Жанной Фортье, в голове у него возникла одна мысль, и теперь она не давала ему покоя. Кое-какими сведениями он уже располагал. Оставалось лишь немедленно встретиться с Овидом Соливо и сообщить ему, что ничего у них не вышло: «убитая» чувствует себя не так уж плохо.
Вместо того чтобы воспользоваться одним из своих экипажей, миллионер нанял фиакр и приказал ехать на улицу Клиши. Соливо дома не оказалось.
Поль Арман достал из кармана блокнот и написал:
«Если вернешься раньше пяти часов, приезжай в Курбвуа, и как можно скорее. Если вернешься после шести, то в десять вечера я буду ждать тебя на площади Оперы, в кафе „Де Ля Пэ“. Дело очень срочное».
Он вырвал листок из блокнота и бросил его в почтовый ящик на дверях Овида. Затем приказал ехать на завод.
Вернувшись домой, Овид обнаружил записку «братца». Страшно заинтригованный и слегка обеспокоенный, он отправился в Курбвуа. Инженер принял его тотчас же. Лицо Армана было мрачно.
— Ну и личико у тебя! — воскликнул дижонец. — Ты получил известие о смерти лучшего друга?
— Ни о каких смертях и речи нет! Люси — жива-здорова!
— Люси жива!.. — побледнев, произнес Соливо. — Но как же это… Рука у меня сильная, и нож вошел прямо в сердце… Тебя кто-то обманул…
— Я видел ее.
— Ты видел Люси, и она жива?
— Да, видел… и разговаривал с ней — в своем собственном доме, на улице Мурильо. Твой нож, наткнувшись на планку корсета, лишь слегка поцарапал ее, так что через несколько дней она была уже на ногах. И опять, как и прежде, работает… И опять — даже больше, чем прежде, — спутывает мои планы.
— Проклятие!.. — сказал Овид, сжимая кулаки. — Ну что за невезение! Она, конечно же, видела меня. И теперь может опознать!
— Успокойся! Было очень темно, и в преступлении подозревают одного из тех бродяг, что наводнили сейчас парижские пригороды.
— В таком случае можно все начать сначала и довести дело до конца.
— А вот этого делать совсем не стоит! Вторая такая же попытка непременно вызовет подозрение, что нам как раз и не нужно.
— Значит, ты решил выйти из игры?
— Как я могу выйти из игры, когда на карту поставлена жизнь моей дочери? Да ни за что!
— У тебя есть какой-то другой план?
Поль Арман протянул листок бумаги: Соливо с любопытством прочитал:
«В 1861 или 1862 году Люси была помещена в парижский приют, в списках которого фигурирует под номером 9».
— Ну и что?
— Нужно узнать, кто отдал в приют этого ребенка.
— Совсем ничего не понимаю; по-моему, ты просто спятил! Ну какое тебе дело до того, кто запихал эту соплячку в приют? Ну что нам это даст? Во-первых, с нами никто и разговаривать не станет, если мы не опишем, в чем был младенец и какие при нем находились вещи, — у них же все в специальном регистре записано.
— Значит, нужно раздобыть регистр.
— Как, позвольте узнать? Пойти в приют и спереть его оттуда?
— Мне любой ценой необходимо удостовериться, что я не ошибаюсь.
— Не ошибаешься в чем?
— В том, Люси — дочь Жанны Фортье.
— А с чего ты это взял?
— Во-первых, ее имя. Дочь Жанны Фортье звали Люси.
— Так чуть ли не каждую вторую девицу зовут.
— Во-вторых, ее возраст.
— Опять же чуть ли не все Люси имеют тот же возраст.
— И, наконец, ее лицо… Она и Жанна похожи, как две капли воды…
— Ах вот как!.. Это уже кое-что да значит… если, конечно, тебе не мерещится.
— Я очень хорошо помню все, что было в прошлом.
— Подобное сходство действительно о многом говорит… во всяком случае, наводит на мысли.
— Люси попала в приют где-то в 1861 или 1862 году. Кормилица, не получая больше денег, конечно же, заявила сначала местным властям, а затем отвезла младенца в Париж и сдала его органам государственного призрения.
— Все это весьма и весьма логично, но я так и не понял: нам-то какое до этого дело?…
— Пойми же наконец: если Люси и в самом деле дочь Жанны Фортье, и этот факт будет убедительно доказан, то она уже не просто Люси, а дочь воровки, поджигательницы и убийцы, причем не просто убийцы, а убийцы Жюля Лабру — а значит, Люсьен в ужасе прогонит ее прочь!
— Великолепно! Браво! Теперь мне все ясно. Здорово ты придумал.
— Тогда принимайся за дело.
— Да, но как? В приюте нам никаких справок не дадут… Значит, нужно начать с чего-то другого. Тебе известна фамилия кормилицы, которой Жанна отдала дочь?
— Нет.
— А где она хотя бы жила?
— В Жуаньи.
— Прекрасно! Значит, друг мой, с Жуаньи и нужно начинать. Я всегда готов оказать тебе услугу, так что я этим и займусь… Завтра же утром туда поеду.
— Деньги тебе нужны?
— Ты еще спрашиваешь! Эпопея с Амандой меня разорила дотла.
Овид бесстыдно лгал, стремясь пополнить свою кубышку. Лже-Арман выдвинул ящик стола, достал пачку денег и протянул Соливо.
— Большое спасибо! — произнес Овид, взял деньги и, не считая, сунул в карман. — Завтра же ранним утром покачу в Жуаньи.
Как только отец уехал, Мэри приказала запрячь карету. Ей вдруг захотелось прогуляться, выбраться на волю, как-нибудь развлечься, и она решила нанести визит художнику Этьену Кастелю.
Тот искренне обрадовался госпоже Арман, хотя к его радости примешивалась глубокая жалость — девушка очень изменилась и выглядела совсем больной.
— Вы, сударыня, конечно же, приехали отругать меня за то, что я не присмотрел ничего нового для вашей галереи…