Привал булочников». Нужно узнать на всякий случай, где это…
Овид не стал дожидаться Жанну, а отправился вслед за женщинами; на ходу он снял с себя халат, запихал его в мешок, надвинул фуражку на глаза и проследовал в винную лавку.
В переднем помещении восседал за стойкой хозяин заведения; там же находился отдельный кабинет, отделенный от обеденного зала застекленной стенкой. Сквозь небольшое пространство меж некогда белых шторок можно было видеть все, что там происходит; вдобавок в стене была форточка. Овид заказал белого вина и тут же, стоя, принялся пить. Явилась Жанна; она прошла у него за спиной в обеденный зал. Как только она вошла туда, ее сразу же окружили люди.
— Здравствуйте, мамаша Лизон, — приветствовали ее одни.
— Здравствуйте, госпожа Перрен, — говорили другие. Все с откровенной теплотой пожимали ей руку. Все любили Жанну Фортье, и Овид не мог не заметить этого, глядя, как радостно ее здесь встречают. Он расплатился за вино, вышел, взял свой мешок и крючок, вернулся к булочной Лебре и вновь самым добросовестнейшим образом принялся изучать близлежащие мусорные кучи. Он ходил от одного мусорного ящика к другому, прилежно орудовал в них крючком, не упуская при этом из виду булочной. Наконец появилась Жанна с двумя другими разносчицами — они тоже работали у Лебре.
Затем Жанна отправилась на разноску, начав работу с улицы Сен-Андре-дез-Ар; она ходила от дома к дому, и тележка из ивовых прутьев становилась потихоньку все легче. Жанна обошла все улицы, пересекавшиеся с Сент-Андре-дез-Ар, прошла по улице Сегье, потом — по Жи-ле-Кер, обслужила клиентов на площади Сен-Мишель, на набережной Сен-Мишель, на всех прилегавших к ней улицах, на площади Мобер и наконец оказалась на острове Сен-Луи. В половине девятого она закончила и остановилась напротив своего дома, куда относила хлеб в последнюю очередь. Овид ни на мгновение не терял ее из виду: все время шел за ней, а когда она заходила куда-нибудь, останавливался.
«Ну вот и пришли, — подумал он, когда она вошла в дом на набережной Бурбонов. — Теперь я кое-что знаю, и остается лишь пораскинуть мозгами, дабы что-то из этого извлечь; исходить нужно из того маршрута, что мы с нею только что прошли: должно быть, она каждый день ходит точно таким же путем. Из дома она выходит так рано, что все улицы по пути в булочную почти безлюдны. И это — мой главный козырь. Именно на этом участке дороги и произойдет наш несчастный случай, если, конечно, мне удастся его изобрести». Размышляя, Овид вернулся домой.
Глава 9
Этьен Кастель отправился на Лионский вокзал и сел в поезд на Дижон. На следующий день он зашел в местную префектуру.
— Будьте любезны, — обратился он к привратнику, — передайте мою визитную карточку господину префекту и скажите, что у меня к нему письмо от секретаря министра внутренних дел.
Чуть погодя художник уже встретился с чиновником и вручил ему рекомендательное письмо.
— Наш с вами общий друг, сударь, секретарь Его превосходительства, просит меня оказать вам содействие, — прочитав письмо, сказал префект. — Очень рад, что могу быть вам полезен. Будьте любезны, расскажите, чем я могу помочь.
— Я хотел бы навести справки об одном человеке, родившемся в Дижоне, его зовут Поль Арман.
— Пожалуйста, назовите дату его рождения и полные имена родителей.
— Поль Арман, родился 21 апреля 1832 года в Дижоне, сын Сезара Армана и Дезире-Клер Соливо, механик по профессии.
— Прекрасно.
Префект позвонил. Тотчас явился его секретарь!
— Передайте это прокурору или его заместителю, — сказал префект, вручая служащему листок, на котором только что писал. — И принесите мне досье, о котором идет речь.
Секретарь вышел.
— Вероятно, вам понадобятся более подробные сведения, чем те, что содержатся в досье? — спросил префект. — Более личного свойства?
— Это действительно так, сударь.
— Ну что ж, у меня тут как раз есть один человек — вряд ли кто-то, кроме него, сможет вам в этом помочь. Один из старейших служащих префектуры, семидесятилетний старик, обладающий на редкость хорошей памятью; несмотря на столь преклонный возраст, я до сих пор не отправил его на пенсию: сделай я это, он наверняка в тот же день и умрет. Вряд ли в истории Дижона за последние пятьдесят лет найдется хоть одно событие, о котором он не сохранил бы воспоминаний.
Префект опять позвонил и приказал появившемуся в дверях рассыльному:
— Вызовите ко мне господина Ружье.
Чуть погодя старик служащий, робко постучав в дверь, вошел в кабинет.
— Господин префект удостоил меня чести быть вызванным к нему? — поклонившись, произнес он.
— Да, господин Ружье. Я хотел бы получить у вас сведения о некоем Поле Армане.
Ружье на некоторое время призадумался, роясь в своей феноменальной памяти, затем уверенно сказал:
— Если я не ошибаюсь, Поль Арман родился в Дижоне в 1832 году. Его мать была урожденная Соливо. Кажется, она работала портнихой?
— Именно так.
— Отец с матерью умерли почти одновременно. Но мать умерла последней — где-то двадцать четыре года назад. Поль Арман был единственным сыном в семье. Родители, обнаружив у ребенка недюжинный ум, отправили его учиться в Шалон, и он не обманул их надежд. Он был славным парнем, настоящим бургундцем, разве что чуть излишне вспыльчивым… Потом уехал за границу…
— И там умер, не так ли?
— Вовсе нет, сударь, ничего подобного! Он сколотил большое состояние, став компаньоном одного крупнейшего промышленника в Нью-Йорке. Это я узнал из газет. А сейчас он живет в Париже, построил там просто сказочный завод. Ах! Такими людьми по праву гордится наша страна!
— И вы уверены в том, что парижский Поль Арман — именно тот человек, о котором идет речь?
— Абсолютно уверен, ибо другого человека с таким же именем просто нет.
— У него были родственники в Дижоне или где-то еще?
— Да, двоюродный брат, племянник его матери, Дезире Соливо.
Этьен Кастель насторожился.
— Овид Соливо был шалопаем, сударь: его заочно приговорили к трем годам тюрьмы за кражу; должно быть, он в конце концов угодил на каторгу. А больше никаких родственников. Как видите, сударь, весьма печальная картина.
В этот самый момент вернулся секретарь. Он принес выписку из судебного досье Поля Армана. Листок был совершенно чистым.
— У вас есть еще какие-нибудь вопросы, сударь? — спросил префект.
Художник ответил:
— Нет. Теперь я знаю все, что мне нужно, и очень благодарен господину Ружье за столь любезно предоставленные мне сведения. Мне остается лишь засвидетельствовать свою глубочайшую признательность вам, сударь, и не занимать больше ваше время.
— Вы сразу же уезжаете?
— Первым же поездом в Жуаньи.
Они обменялись любезностями, и Этьен Кастель направился к выходу; префект проводил его до дверей кабинета.
«Никаких сомнений не остается, — размышлял художник, возвращаясь в гостиницу, где остановился. — Поль Арман не может быть Жаком Гаро. Я допустил непростительную ошибку, полагая, что это так. Но откуда же у него столько злобы в отношении дочери Жанны Фортье? И как ему удалось раздобыть заявление кормилицы? Что за сообщник ему помог? Может быть, тот самый Овид Соливо…»
Подумав еще некоторое время, художник пробормотал:
— Напрасно я решил, что тут все понятно, мне только показалось, что все ясно как день и не в чем больше сомневаться; ведь я все же сомневаюсь. Ладно, потом видно будет.
По воле случая он остановился в той самой гостинице, где месяц назад Овид Соливо поселился под громким титулом барона де Рэйсса.
После обеда Овид вновь направился той же дорогой, что и утром, когда следил за Жанной Фортье.
Улица Жи-ле-Кер оказалась перекрыта из-за аварии. Прорвало какую-то трубу, и городская водопроводная служба затеяла ремонтные работы. Теперь вдоль проезжей части была прорыта канава, но тротуары уцелели. Овид заметил, что утром Жанна Фортье, разнося хлеб клиентам, двигалась по правой стороне улицы, и поэтому теперь пошел по противоположной.
Пройдя почти половину пути, он остановился, слушая пение маляра, работавшего в люльке, висящей на стене дома напротив. Маляр с двумя товарищами белил фасад. Работали они на уровне третьего этажа. В доме, похоже, никто не жил: окна были распахнуты, и внутри квартир суетились рабочие. На выразительном лице дижонца сразу засветилось глубочайшее удовлетворение. Веревки, на которых висела люлька, проходили через железные крюки, а сверху крепились к решеткам двух окон на шестом этаже, так что если кто-либо по оплошности или с преступной целью вздумал бы вдруг развязать веревки наверху, люлька неизбежно рухнула бы на тротуар.
Маляр вдруг на полутоне прервал свою песнь и посмотрел на часы.
— Четыре, — сказал он. — Эй, честная компания! Пора перекусить!
Строители бросили работу и направились к набережной, в винную лавочку на углу. Соливо еще раз оглядел здание, удовлетворенно кивнул и ушел.
На следующий день Овид встал так же рано, как и накануне, и поспешил на угол Сент-Оноре-дез-Ар и Жи-ле-Кер. Вскоре показалась мамаша Лизон. Он посмотрел на часы: было десять минут седьмого. Овид двинулся по Жи-ле-Кер и дошел до места напротив ремонтируемого дома. Вскоре он опять увидел Жанну — как и накануне, она двинулась по правой стороне улицы. Останавливаясь чуть ли не возле каждого дома, она прошла наконец под люлькой. Злодей опять посмотрел на часы: стрелки показывали половину седьмого.
— Прекрасно! — прошептал он. — Как по заказу! Маляры приходят к семи. К этому времени все уже будет кончено.
Он вернулся домой, а ровно в полдень снова уже был на улице Жи-ле-Кер. Маляры как раз уходили на обед. Уверенный, что у него в распоряжении целый час, Овид достал бумажник и, зажав в руке карандаш, сделал вид, будто сверяется с какими-то записями в своей книжке. Он решительно вошел в дом, где от подвала до чердака шли ремонтные работы. Консьержка, заметив его, вышла из привратницкой.