Перед взором парня проплывали разноцветные виды далеких миров. От одних веяло холодом, как от родины новоиспеченного знакомого. Другие опаляли жаром раскаленных лавовых морей. Третьи обрушивали на потенциального клиента турфирмы буйство красок, которому позавидовал бы ежегодный карнавал в далекой Венеции. Грей задумчиво листал неосязаемые страницы движением пальца, слюнявя его по привычке. Странные существа населяли эти миры. Они не походили ни на что виденное ранее, и их было так много… Интересно, каково это — вселиться в одного из них, посмотреть на другой мир глазами его исконного обитателя? Наверное, это будет удивительно. А потом, через много лет, — рассказывать об этом своим друзьям и знакомым, которые просто рты пораскрывают. Мда… Всё равно, что рассказывать голодным о том, какой вкусный пирог был на вечеринке в прошлом году.
— Пожалуй, я лучше оставлю эту путевку своему внуку, мистер, — тронул шляпу Грей.
— Тогда, быть может, я когда-нибудь буду его гидом, Грей Вест, — подмигнул апач. — У нас есть на что посмотреть.
— Счастливо добраться домой, — кивнул обходчик.
— Хау, — с серьезным видом поднял руку индеец, тронул лошадь и поехал в сторону холмов.
Парень выплюнул травинку, подхватил кувалду, закинул её на плечо и неторопливо пошел к шерифу, который возился возле связанных бандитов. Интересно, подумал он, какую планету выберет мой внук?
Ультиматум чудесДмитрий Костюкевич
Рассказ оказался лучшим на конкурсе миниатюр «Террор» в ноябре 2013 года. В конкурсе приняли участие 42 рассказа от 27 авторов.
Штабной вагон катил с апломбом, словно сам по себе. Облитый небесно-голубым цветом снаружи, одетый в белый атлас и стёганый штоф внутри, он точно стеснялся менее пышного соседства: паровоза, вагона-опочивальни, вагона-кухни, вагона-столовой и пассажирских вагонов. Над окнами, разделёнными большими простенками, восседали позолоченные двуглавые орлы.
Амбиций В. М., начальнику поезда (по совместительству владельцу), было не занимать. Об этом говорил сам факт открытия первой частной железной дороги. Чугунка, со времён царской России принадлежавшая исключительно государству, каким-то хитрым (а главное — затратным) образом пустила росток вне державной системы.
Факт первенства, видимо, вдохновил начальника поезда на создание не совсем обычного состава. Или совсем необычного, как считал сам В.М., не замечая жирную грань между новаторством и реконструкцией. Дизайнерский проект железнодорожного состава «Новое прошлое» (эти слова значились на комплекте проектно-сметной документации) удивительным образом напоминал роскошный поезд Николая I, на котором император в 1851 году открывал «железку» Санкт-Петербург — Москва.
Штабной вагон шили, разумеется, по мерке, взятой с императорского вагона.
Сидя в кабинете перед ноутбуком, начальник поезда отхлёбывал чай из изящного, с серебряными жилками стакана в позолоченном, с фигурной ручкой подстаканнике. Ретро-поезд летел вперёд, вперёд, вперёд, снег таял на котле паровоза, а предрождественский мороз бессильно покусывал окна. В штабном вагоне было тепло и уютно; В.М. нежился в этом комфорте, будто в ароматизированной сауне, млея и позёвывая, но не забывая про данное внучке обещание.
Внучка просила подарить ей на Рождество… стихотворение. Ну и странный народ, эти детки. Стихотворение! Не упаковку жвачек, не новую куклу, не поездку в деревню, а эфемерные буквы. В.М. не понимал этого и как начальник поезда, и как дедушка. Но — интернет в помощь; он пил чай и перебирал в «паутине» ноутбука стихотворения, искал вдохновение для создания подарка.
Мороз за окном был трескуч, как расходящийся по швам пиджак, почти крещенский, почти исконно-русский; начальник поезда помнил его щипки, от которых при посадке раскраснелись нос, щёки и уши. Розовые хлопья тумана копошились в стволах мохнатых сосен, проносящихся по обе стороны состава, а снежные парики горных вершин горели в ярких ухаживаниях январского солнца. Лошади на лесных тропах чуяли снег, крестьянин торжествовал, на экране ноутбука значились стихи Пушкина.
Стихотворение, стихотворение, стихотворение… гори оно синим пламенем! Маленькая террористка — горячо любимая, но от этого ещё более опасная в категоричности своих ультиматумов — требовала от деда рождественское стихотворение. Написанное лично им.
«Актом устрашения» стал безапелляционный отказ подняться на «борт» дедушкиного поезда, не говоря уже о совместном путешествии в штабном вагоне. А ведь В.М. купил этот поезд и эту дорогу для внучки… для неё и себя.
Начальник поезда любил поезда и свою маленькую террористку.
Внучка обожала стихи и своего деда, не верящего в волшебство рифмованных строк.
— Прокатимся после Рождества. И твоего стихотворения. Всё понял, деда?
В.М. вяло попытался вести переговоры, дабы смягчить требования, но проиграл. И теперь был вынужден приманивать чужой рифмой собственное вдохновение. Поисковики охотно сыпали снежинками сайтов.
То были времена чудес,
Сбывались все слова пророка:
Сходили ангелы с небес,
Звезда катилась от Востока.
«Не то, ах, не то…»
Сегодня будет Рождество,
Весь город предвкушает тайну,
Он дремлет в инее хрустальном
И ждёт: свершится волшебство.
«Вот бы свершилось, — думал начальник поезда (он же любящий дедушка), — вот прямо сейчас, и стихотворение придумалось, впервые за семьдесят лет. Почему я не помню, сочинял ли стихи в детстве? Разве бывает так, чтобы человек не сочинил ни одного стишка?».
Дальше стихотворения пошли лучше, мелодичней, образней, в них чувствовался скрипучий снег, и синий иней, и волшебные звёзды, и чудеса, и мороз-морозец, и как хорошо, что всему этому находилось место за стенами штабного вагона, а не внутри.
Вернусь к тебе:
Но лишь с дарами слов, охапкой волшебства
Приду к тебе:
Через столетья и жестокие года…
«Что?..»
В.М. понял, что последнее четверостишье принадлежит ему, его голове — а не экрану компьютера или памяти.
Тут же в толстые стёкла ударила пощёчина вьюги, где-то в зимнем лесу перепрыгнула с ветки на ветку синичка, ткнулся клювом в мёрзлую кору дятел, а белка-хитровка взвилась на заснеженную крону. Небо превратилось в хрусталь, в который молоточком ударил паровозный гудок.
Стихи словно поменяли природу и мир за окном вагона…
Поезд остановился.
Кутаясь в шубу, начальник поезда вышел на входную площадку, взялся за ограждение и всмотрелся вдаль. Туда, где густеющие сумерки отливали красным и жёлтым. Холод проникал в старческие кости даже через толстые рукавицы.
— Государя-батюшку взорвать хотели! Сволочи!
Горизонт тлел. Голоса текли над насыпью: злые, испуганные, морозные.
— Кабы из Харькова раньше свитского не выехали… в последний момент ведь изменили, в последний… Сам Бог направил, вмешался…
— Выродки, ублюдки! На царя!..
— Как государь? Как царь-батюшка Александр?
— Хорошо, хорошо…
В.М. смотрел, как горит взорванный террористами свитский поезд, точнее, один вагон — далеко, в ночи, в позапрошлом веке. Он даже знал, кто совершил это дерзкое покушение на императора, но ошибся составом из-за смены порядка следования поездов в Москву, — В.М. любил историю России, крепко учил когда-то…
Но в голове крутилось другое:
Волшебство.
Чудо.
Стихи или наплывающее из тумана Рождество — кто виноват, кто знает? Жаль, что этого не видит внучка. Не горящий вагон, а звёздное небо конца 19 века.
Но он обязательно найдёт способ вернуться и рассказать ей о волшебном приключении.
После стихотворения.
СудьяИлья Объедков
Рассказ занял первое место в номинации «Лучшая форма» и второе в номинации «Самый закрученный сюжет» на конкурсе миниатюр «Террор» в ноябре 2013 года.
Добрых людей много. Так мамка говорит. А вот заплечники мне другое твердят. Сам я их не вижу — шея с детства, как у волка, не вертится. Но шуму от заплечников много. Тот, который справа — всё дело говорит. Толково мыслит. А левый — тоже, вроде по уму, да всё как-то боком выходит. Сам-то я мало, что разумею, а они, как могут, подсказывают. И спорят же, зараза, промеж собой, что, бывало, я не выдержу и с ними в бучу вступаю. А прохожие не понимают. Ведь, как я разумею, заплечников моих никто не видит, а слышу один я. Подозреваю, что бабка Шурка, ведьма кривозубая, чует их, что ли. Про меня говорят — Тришка убогий, неразумный. А мамка сказывает — убогий, стало быть, у Бога. Рядом, то есть.
Я и у храма, где милостыню прошу, у самых ворот стою. Поближе, значит, к Богу. Калеки — побируши, что до меня там стояли, не хотели меня на своё место пущать, да разве со мной совладаешь. У меня лапа ого-го, зараз стакан медяков влазит! А подати у нас хорошие, хоть и приход небольшой. Мне много и не надо — сыт всегда, да и на выпивку остаётся. А выпиваю зачастую, как лишние копейки на руках бывают. Тут наши желания едины. Левый подсказчик сразу млеет и говорит, что хорошо бы выпить. Правый не спорит и добавляет, чтоб аж хреново было.
Есть купец у нас один — Еремей Дмитрич. Так тот завсегда денег мне не жалеет. С измальства, то пятак даст, то горсть сладостей. Добрый человек. Последнее время всё сыном хвалится. Отзовёт Еремей меня в сторонку от храма, достанет штоф водочки и давай без умолку трещать. Сынок у него умный — студентом в самом Петербурге. Светлая голова, говорит Еремей Дмитрич. Не чурается меня купец, как к ровне относится. И заплечники мои его уважают. С ним, говорят, мы всегда пьяны. Но не все прихожане меня привечают. Барышни всё взгляд отводят, стесняются, стало быть. А их кавалеры, как петухи — готовы заклевать им в угоду.
Несогласный я с мамкой. Мало добряков среди людей. Вот собаки, те — да. Был у меня пёсик Куцый. Я его кутей подобрал. Любил меня — страсть, лизаться всё лез. А бабка Шурка, вражина ненавистная, кипятком его обдала. Три дня бедный выл, пока не издох.