– Его заказала миссис Костелло.
– Миссис Костелло?
– Да, миссис Костелло.
– Откуда миссис Костелло знает, когда вам понадобится такси?
Она пожимает плечами.
– Ну что же, миссис Костелло хорошо о вас заботится. Могу я оплатить такси?
– Нет-нет, это включено в общую сумму.
– Что ж, в таком случае передайте мой поклон миссис Костелло. И спускайтесь осторожно. Ступеньки на лестнице могут быть скользкими.
Он спокойно сидит, сдерживаясь, пока она одевается. Однако в то самое мгновение, как за ней закрывается дверь, он сдергивает повязку и начинает счищать с глаз пасту. Но она запеклась и затвердела. Если он будет сдирать ее слишком сильно, то лишится ресниц. Он сыплет проклятиями: теперь придется ее отмачивать.
Глава 16
– Она пришла ко мне так же, как ко мне пришли вы, – говорит Костелло. – Женщина темноты, женщина в темноте. Вообразите такую историю: слова в моем спящем ухе, произносимые тем, кого в прежние времена назвали бы ангелом, вызывающим меня на состязание по борьбе. Так что нет, я понятия не имею, где она живет, ваша Марианна. Все мое общение с ней происходило по телефону. Если вы хотите, чтобы она снова нанесла вам визит, я могу вам дать ее номер телефона.
Повторный визит. Нет, он этого не хочет. Возможно, когда-нибудь в будущем, но не сейчас. Чего ему хочется сейчас, так это уверенности, что история, рассказанная ему, – правдивая история; что женщина, которая пришла к нему в квартиру, действительно та женщина, которую он видел в лифте; что ее имя действительно Марианна; что она действительно живет вместе со своей горбатой матерью и муж покинул ее из-за случившегося с ней несчастья и так далее. Чего ему хочется – так это уверенности, что его не одурачили.
Потому что есть ведь и альтернативная история, которую, как обнаруживается, он может сочинить с превеликой легкостью. В этой альтернативной истории Костелло нашла бы эту Марианну с большим задом, известную также под именем Наташа, а еще Таня, родом из Молдавии, в «Желтых страницах».
По телефону Костелло стала бы натаскивать ее на шараду: «Мой кузен – это вам нужно знать – несколько эксцентричен. Но какой же мужчина лишен маленьких чудачеств и что же делать женщине, как не попытаться к ним приспособиться? Основная странность моего кузена заключается в том, что он предпочитает не видеть женщину, с которой имеет дело. Он предпочитает царство воображения, предпочитает витать в облаках. Когда-то, давным-давно, он по уши влюбился в женщину по имени Марианна, актрису. Ему нужно от вас – и он дал мне понять, что я должна вам это передать, – чтобы вы изображали актрису Марианну, надев определенные аксессуары, которые я вам предоставлю. Такова будет ваша роль, и за исполнение этой роли он вам заплатит. Вы понимаете?»
«Конечно, – ответила бы Наташа или Таня, – но это за дополнительную плату».
«За дополнительную плату, – согласилась бы Костелло. – Я ему обязательно напомню об этом. И последнее: будьте с ним милы. Он недавно потерял ногу в автомобильной катастрофе и уже не такой, как прежде».
Не может ли быть так, что это – если добавить или убрать одну-две детали – настоящая история, стоявшая за визитом так называемой Марианны? А что, если она надела темные очки не для того, чтобы скрыть, что она слепая, а для того, чтобы он не увидел, что она зрячая? А когда она дрожала – была ли это нервозность или с трудом сдерживаемый смех при виде мужчины с чулком на голове, который возился с ее нижним бельем?
«Мы переступили порог. Теперь мы можем перейти к чему-то лучшему и более высокому».
Напыщенный дурак! Наверное, она хохотала в такси всю дорогу домой.
Была ли Марианна Марианной или все-таки Наташей? Вот что ему нужно выяснить первым делом, он должен вытряхнуть это из Костелло. Только когда он получит ответ, можно перейти к более глубинному вопросу: имеет ли значение, кто эта женщина на самом деле? Имеет ли значение, одурачили ли его?
– Вы обращаетесь со мной, как с марионеткой, – сетует он. – Вы обращаетесь со всеми так, словно это марионетки. Сочиняете истории и силой заставляете нас разыгрывать их для вас. Вам бы нужно открыть театр марионеток или завести зоопарк. Наверно, есть множество зоопарков, которые продаются: они теперь вышли из моды. Купите зоопарк и посадите нас в клетки, написав на них наши имена. «Пол Реймент: canix infelix[688]»; «Марианна Попова: pseudocaeca[689] (мигрирующая)». И так далее. Ряд за рядом – клетки с людьми, которые, как вы выражаетесь, «пришли к вам» в ходе вашей карьеры лгуньи и сочинительницы. Вы могли бы брать плату за вход. Могли бы зарабатывать этим себе на жизнь. Во время уик-энда родители приводили бы детишек поглазеть на нас и бросить нам орешков. Это легче, чем писать книги, которые никто не читает.
Он делает паузу, ожидая, что она на это клюнет, но она молчит.
– Чего я не понимаю, – продолжает он (начиная эту тираду, он не злился, не злится и сейчас, просто приятно выпустить пары), – чего я не понимаю, так это зачем вы так упорно за меня держитесь: ведь я скучен и совершенно не поддаюсь на ваши уловки. Оставьте меня, умоляю, и позвольте мне продолжить жить своей жизнью. Напишите лучше об этой вашей слепой Марианне. В ней таятся большие возможности, нежели во мне. Я не герой, миссис Костелло. Потеря ноги не значит, что человек подходит для драматической роли. Потеря ноги – это не трагедия и не комедия, это просто невезение.
– Не злитесь, Пол. Оставить вас, взять Марианну – возможно, я это сделаю, а возможно, и нет. Кто знает, как обернется дело.
– Я не злюсь.
– Конечно, злитесь. Я слышу это по вашему голосу. Вы обозлены, и кто же может вас за это винить, после того что с вами случилось.
Он берет костыли.
– Я обойдусь без вашего сочувствия, – отрезает он. – Сейчас я ухожу. Не знаю, когда вернусь. Когда будете уходить, заприте за собой дверь.
– Если я уйду, то непременно запру дверь. Но не думаю, что куда-нибудь отправлюсь. Вы и представить себе не можете, как я мечтаю о горячей ванне. Да, побалую-ка я себя, если не возражаете. Такая роскошь в наши дни!
Эта Костелло не впервые отказывается объясниться. Но этот последний уклончивый ответ и раздражает, и тревожит его: «Возможно, я это сделаю, а возможно, и нет». Неужели ее интерес к нему временный? Может быть, именно Марианна окажется избранной, а вовсе не он? Если отбросить ту туманную съемку, о которой он действительно ничего не помнит, было еще две встречи: первая – в лифте, вторая – на этом диване. Неужели это эпизоды из жизни Марианны Поповой, а не Пола Реймента? Конечно, в некотором смысле он проходной персонаж в жизни этой Марианны, да и в жизни любого другого, чей путь он пересекает, точно так же, как Марианна и любой другой – проходные персонажи в его жизни. Но, быть может, он проходной персонаж и в более фундаментальном смысле: тот, на кого лишь мимолетно падает свет, перед тем как он проходит? Не окажется ли то, что произошло между ним и Марианной, просто еще одним эпизодом в погоне Марианны за любовью? Или, быть может, Костелло пишет две истории одновременно, истории о персонажах, переживающих потерю (зрения – в одном случае, ноги – в другом) – потерю, с которой им нужно научиться жить; и в качестве эксперимента или даже профессиональной шутки не могла ли она устроить так, чтобы две линии жизни пересеклись? У него нет опыта общения с романистами, и ему неизвестны тонкости их ремесла, но это звучит правдоподобно.
В публичной библиотеке он находит под номером А823.914 целую полку книг Элизабет Костелло: «Огненная топка», «Дом на Экклс-стрит» (тут несколько экземпляров этого романа, и у всех зачитанный вид), «К дружественным островам», «Танго с мистером Дунбаром», «Корни времени», «Хорошие манеры». Имеется также томик в простом темно-синем переплете под названием «Негасимое пламя: замысел и композиция в романах Элизабет Костелло». Он листает указатель. Нигде не упоминается ни Марианна, ни Марияна; нет в списке и «слепоты».
Он просматривает «Дом на Экклс-стрит». Леопольд Блум, Хью Бойлен, Мэрион Блум[690]. Что с ней такое? Неужели она не может придумать свои собственные персонажи?
Он ставит книгу на место и, взяв «Огненную топку», читает наугад: «Он катает пластилин между ладонями, пока тот не становится мягким и податливым, затем лепит маленькие фигурки животных: птицы, жабы, кошки, собаки с торчащими вверх ушами. Он расставляет эти фигурки полукругом на столешнице, закидывает им головы, как будто они воют на луну, или лают, или квакают.
Это старый пластилин, который положили ему в чулок на последнее Рождество. Пластилиновые брусочки, красные, как кирпич, зеленые, как листва, синие, как небо, теперь смешались друг с другом и стали тусклого бордового цвета. Почему, думает он, почему яркое становится тусклым, а тусклое никогда не становится ярким? Что нужно для того, чтобы бордовый исчез, а красный, синий и зеленый снова появились, как цыплята из скорлупы?»
Почему, почему? Почему она ставит вопрос и не дает ответа? Ответ простой: красный, синий и зеленый никогда не вернутся из-за энтропии, которая необратима и непреложна и которая правит миром. Даже литератор обязан это знать, даже леди-романистка. От многообразия – к единообразию, но никогда – обратно. От веселого цыпленка – к старой курице, которая лежит в пыли, дохлая.
Он перескакивает в середину книги: «Она не могла оставаться с человеком, который все время был усталым. Ей и без того было довольно трудно справиться даже с собственной усталостью. Стоило ей вытянуться рядом с ним в ставшей такой привычной постели, как она чувствовала: его усталость сочится из него и омывает ее вялым потоком без цвета и запаха. Ей нужно бежать! Сейчас же!»
Мэрион, а не Марианна. Пока что никаких слепых, никаких безногих. Он захлопывает «Огненную топку». Он больше не собирается подвергаться воздействию инертного газа без цвета и запаха, который испускают страницы этой книги, – газа, наводящего тоску. Каким же чудом Элизабет Костелло удалось стать популярным автором – если она действительно популярна?