– А медведи?
– Медведи – животные, и сердца их поэтому ни хороши, ни плохи, это просто сердца. Почему ты спрашиваешь о муравьях и медведях?
– Может, врачам надо взять сердце медведя и сунуть его в Дмитрия.
– Интересная мысль. К сожалению, врачи пока не придумали, как засовывать в людей медвежьи сердца. Пока не придумают, Дмитрию придется нести ответственность за свои действия.
Мальчик смотрит на него так, что не истолкуешь: веселится? насмехается?
– Чего ты на меня так смотришь? – спрашивает он, Симон.
– Потому что, – говорит мальчик.
День подходит к концу. Он возвращает мальчика Инес и отправляется домой, где на него нисходит ненавистный ему туман. Он наливает себе стакан вина, а затем и второй. Спасенным можно стать, только спасши себя. Дитя обращается к нему за наставлением, а он предлагает ему лишь выхолощенную шуструю чепуху. Полагаться на себя. Полагайся он, Симон, лишь на себя, какая была б у него надежда на спасение? Спасение от чего? От безделья, от бесцельности, от пули в голову.
Он достает из шкафа коробочку, открывает конверт, смотрит на девочку с котом на руках, на девочку, которая два десятка лет спустя выберет этот свой образ в подарок возлюбленному. Он перечитывает ее письма, от начала и до конца.
Хоакин и Дамиан подружились с двумя девочками из пансиона. Мы сегодня позвали их с собой на пляж. Вода была ледяная, но они все залезли в нее – и хоть бы что, похоже. Мы были счастливой семьей среди множества других счастливых семей, но по правде же меня там толком не было. Я отсутствовала. Я была с тобой – как я с тобой у себя в сердце каждую минуту каждого дня. Хуан Себастьян это чувствует. Я делаю все, что могу, чтобы он ощущал себя любимым, но он осознает, что между нами нечто изменилось. Мой Дмитрий, как я тоскую по тебе, как трепещу, о тебе думая! Целых десять дней! Пройдет ли когда-нибудь это время?..
Лежу без сна в ночи, думая о тебе, нетерпеливо жду, когда минует время, жажду быть нагой в твоих объятьях…
Веришь ли ты в телепатию? Я стояла на скале, смотрела в море, сосредоточив всю свою энергию на тебе, и пришел миг, клянусь, когда я услышала твой голос. Ты произнес мое имя, и я ответила. Это случилось вчера, во вторник, примерно в десять утра. У тебя тоже так было? Ты меня слышал? Можем ли мы разговаривать на расстоянии? Скажи мне, что так и есть!..
Я тоскую по тебе, мой любимый, тоскую apasionadamente! Всего два дня еще!
Он складывает письма, убирает их обратно в конверт. Ему хотелось бы верить, что это подделки, авторства Дмитрия, но это неправда. Они – то, что есть: слова влюбленной женщины. Он продолжает настраивать ребенка против Дмитрия. Если хочешь пример для подражания, смотри на меня, говорит он: смотри на Симона, образцового отчима, человека разумного, зануду; или, если не на меня, тогда на безобидного старика-безумца Дон Кихота. Но если ребенок действительно желает учиться, кто может научить лучше, чем человек, способный вызывать столь неподобающую, столь непостижимую любовь?
Глава 21
Инес извлекает из сумочки помятое письмо.
– Надо было показать тебе, но я забыла, – говорит она.
Письмо адресовано сеньору Симону и сеньоре Инес, написано на бланке Академии Танца, герб Академии перечеркнут ручкой, подписано Хуаном Себастьяном Арройо: их приглашают на прием в честь именитого философа Хавьера Морено Гутьерреса, который состоится в Музее изящных искусств. «Следуйте по указателям до входа с Calle Hugo, поднимайтесь на второй этаж». Будут поданы легкие закуски.
– Это сегодня вечером, – говорит Инес. – Я не могу, занята. А кроме того, еще и вся эта история с переписью. Когда мы планировали показ, я начисто забыла о ней, а когда вспомнила, уже было поздно – объявления уже появились. Показ начнется завтра в три пополудни, а к шести все торговые заведения должны быть закрыты, сотрудники распущены по домам. Я не знаю, как мы управимся. Сходи ты на прием. Давида с собой возьми.
– Что такое «прием»? Что такое «история с переписью»? – требует ответов мальчик.
– Перепись – это подсчет, – объясняет он, Симон. – Завтра вечером придут считать всех людей в Эстрелле и составлять список их имен. Мы с Инес решили тебя от переписчиков спрятать. Ты будешь не один такой. Сеньор Арройо своих сыновей тоже спрячет.
– Зачем?
– Зачем? По разным причинам. Сеньор Арройо считает, что, если приделывать к людям номера, они превращаются в муравьев. Мы хотим, чтобы тебя в официальных списках не было. А прием – это такой праздник для взрослых. Можешь пойти со мной. Там будет съестное. Если станет скучно, сможешь пойти повидать Алешин зверинец. Ты давно его не навещал.
– А если меня посчитают в переписи, меня признают?
– Может. А может, и нет. Мы не хотим рисковать.
– Ты навсегда меня спрячешь?
– Конечно, нет – только на время переписи. Мы не хотим давать им повод утащить тебя в ту ужасную школу, в Пунта-Аренас. Когда перевалишь за школьный возраст, сможешь расслабиться и быть себе хозяином.
– И бороду мне можно будет, да?
– И бороду можно, и имя сменить – очень много чего можно будет, чтобы тебя не признали.
– Но я хочу, чтобы меня признали!
– Нет, ты не хочешь, чтобы тебя признали, – пока, не нужен тебе этот риск. Давид, я не думаю, что ты понимаешь, что означает «признать» или «быть признанным». Но давай не будем об этом спорить. Когда вырастешь – сможешь быть кем захочешь, делать что хочешь. А пока мы с Инес хотели бы, чтобы ты делал, что тебе говорят.
Они с мальчиком на прием приходят с опозданием. Он удивлен, сколько собралось гостей. У именитого философа и почетного гостя, похоже, немало последователей.
Они здороваются с тремя сестрами.
– Мы слушали речь мэтра Морено во время его прошлого визита, – говорит Консуэло. – Когда это было, Валентина?
– Два года назад, – говорит Валентина.
– Два года назад, – говорит Консуэло. – Такой интересный человек. Добрый вечер, Давид, не поцелуешь ли нас?
Мальчик послушно целует каждую сестру в щеку.
К ним присоединяется Арройо в сопровождении свояченицы Мерседес, облаченной в серое шелковое платье с ярко-пурпурной мантильей, а также самого мэтра Морено – низкорослого, коренастого человечка с вьющимися локонами, рыхлой кожей и широким тонкогубым ртом, как у лягушки.
– Хавьер, вы знаете сеньору Консуэло и ее сестер, а вот сеньору Симону позвольте вас представить. Сеньор Симон – состоявшийся философ. А также отец блистательного юноши по имени Давид.
– Давид – это не настоящее мое имя, – говорит мальчик.
– Давид – не настоящее его имя, следовало было мне упомянуть, – говорит сеньор Арройо, – но под этим именем он пребывает среди нас. Симон, насколько я понимаю, с моей свояченицей Мерседес из Новиллы вы уже знакомы.
Он кланяется Мерседес, та в ответ улыбается ему. Со времени их последней беседы черты ее смягчились. Красивая женщина – по-своему, свирепа. Он размышляет, как выглядела ее сестра – та, которая умерла.
– Что привело вас в Эстреллу, сеньор Морено? – спрашивает он, поддерживая беседу.
– Я много странствую, сеньор. Моя профессия делает из меня передвижника, бродягу. Я читаю лекции по всей стране, в разных институтах. Но, по правде сказать, в Эстреллу я прибыл повидать старого друга – Хуана Себастьяна. У нас с ним долгая совместная история. В былые дни у нас было общее часовое дело. А еще мы играли в квартете.
– Хавьер – первоклассный скрипач, – говорит Арройо. – Первоклассный.
Морено пожимает плечами.
– Возможно, однако все равно любитель. Как я уже сообщил, мы вдвоем вели дело, но потом Хуан Себастьян усомнился в нем, и потому, короче говоря, мы закрылись. Он создал Академию Танца, а я пошел своим путем. Однако мы не теряем связи. У нас есть несогласия, но, говоря в общем, мир мы воспринимаем одинаково. Будь оно иначе, как бы смогли вместе проработать столько лет?
Тут до него доходит.
– А, так вы, должно быть, тот сеньор Морено, который читал лекцию о землемерном деле! Мы с Давидом видели объявление.
– О землемерном деле? – говорит Морено.
– О топографических замерах.
– «Человек есть мера всех вещей», – говорит Морено. – Так называется лекция, которую я читаю сегодня. Она вовсе не о землемерном деле. Она о Метросе и его интеллектуальном наследии. Я думал, это очевидно.
– Приношу извинения. Это я недопонял. Предвкушаем вашу лекцию. Но «человек-мерщик» в названии лекции точно был – я знаю, потому что распространял эти листовки сам, это мое занятие. Кто такой Метрос?
Морено собирается ответить, но вклинивается пара, нетерпеливо ждущая своей очереди заговорить.
– Мэтр, мы так воодушевлены вашим возвращением! В Эстрелле мы чувствуем себя совершенно отрезанными от истинной жизни ума! Это будет ваше единственное выступление?
Он уходит прочь.
– Почему сеньор Арройо называет тебя философом? – спрашивает мальчик.
– Он шутит. Ты же сам знаешь, как сеньор Арройо общается. Именно потому, что я не философ, он зовет меня философом. Поешь что-нибудь. Вечер будет долгий. После приема еще лекция сеньора Морено. Тебе понравится. Все равно что читать сказку. Сеньор Морено встанет к трибуне и расскажет нам о человеке по имени Метрос, о котором я никогда не слышал, но, очевидно, это важный человек.
Закуски, обещанные в приглашении, оказываются громадным чайником чая, скорее теплым, чем горячим, и несколькими тарелками твердого мелкого печенья. Мальчик откусывает от одного, строит гримасу, выплевывает.
– Ужасное! – говорит он. Он, Симон, тихо за мальчиком прибирает.
– В печенье слишком много имбиря. – Это Мерседес, бесшумно появившаяся рядом. Клюки как не бывало – Мерседес двигается вроде бы довольно легко. – Но Алеше не говорите. Не надо его расстраивать. Они с мальчиками пекли весь вечер. Так ты, значит, знаменитый Давид! Мальчики мне сказали, что ты хороший танцор.