Приятный ли был у нее в юности голосок? Была ли она хорошенькой? Была ли кому-нибудь доброй подругой? Могла ли стать любящей матерью? Верной женой? Она часто думала: была ли у меня сестра, любила ли она меня? Если бы мать увидела меня взрослой, понравилась бы я ей?
В доме Лилиан Гарнер, избавленная от работы в поле, на которой она когда-то повредила себе бедро, от той бесконечной усталости, что выхолащивала мозги, от постоянной угрозы рукоприкладства, она прислушивалась к тихому пению белой женщины, работавшей с нею рядом, видела, как светлеет лицо ее хозяйки, когда входит мистер Гарнер, и думала: здесь, конечно, лучше, чем прежде, но это не для меня. У Гарнеров, похоже, была какая-то своя, особая система отношений с рабами, к которым здесь относились как к наемным работникам – прислушивались к их советам и сами обучали их тому, что они желали знать. И еще мистер Гарнер не заставлял своих парней спариваться с женщинами. Никогда никого не приводил к ее хижине и не приказывал: «А ну-ка ложись с ней!», как это сплошь и рядом делали в Каролине. И он никогда не одалживал своих негров для подобных целей на другие фермы. Это удивляло ее и радовало, но почему-то и беспокоило. Как будет дальше: выберет ли он для них подходящих женщин сам? Ведь Бог знает, что может произойти, когда парнишки войдут в возраст. Ох, опасное дело затеял мистер Гарнер! Неужто он не знает, как это опасно? Конечно, знает, и его приказ не покидать без него пределы фермы связан не столько с соблюдением закона, сколько с пониманием того, что могут натворить, вырвавшись на волю, парни, выросшие в обществе одних только мужчин.
Бэби Сагз говорила только по необходимости – что она там такого особенного могла сказать, она и слов-то таких не знала, – так что миссис Гарнер оставалось только напевать себе под нос, находя новую рабыню отличной, хотя и чересчур молчаливой помощницей.
Когда мистер Гарнер и Халле обо всем договорились, и Халле сиял так, словно для него не было ничего важнее на свете, чем ее свобода, она позволила перевезти себя на тот берег. Из двух самых тяжелых для нее вещей – стоять на ногах, пока не упадет, или оставить своего последнего и, возможно, единственного теперь сына – она выбрала ту, решение которой делало его счастливым, и никогда не задавала ему того вопроса, который часто задавала себе сама: зачем? Зачем ей, шестидесятилетней рабыне, которая едва ковыляет, точно собака с подбитой лапой, нужна свобода? Но когда она ступила на свободную землю, то все никак не могла поверить, что Халле знал то, чего не понимала она; что Халле, ни разу в жизни не глотнувший свободы, знал, что лучше этого нет ничего в мире. Это испугало ее.
Что-то тут было такое… Но что? Что? – спрашивала она себя. Бэби никогда не знала, какова она собой, да это ее и не интересовало. Но тут вдруг она как бы впервые увидела собственные руки и подумала с ошеломляющей ясностью: «Эти руки принадлежат мне. Это МОИ руки». Потом будто кто-то постучался у нее в груди, и она открыла для себя еще нечто новое: биение своего сердца. Неужели все это время оно там было? Гулко стучало у нее в груди? И тогда она, чувствуя себя полной дурой, громко рассмеялась. Мистер Гарнер обернулся, изумленно посмотрел на нее большими карими глазами и улыбнулся:
– Ты чего это смеешься, Дженни?
Она все смеялась и не могла остановиться.
– У меня сердце бьется, – сказала она.
И это была сущая правда.
Мистер Гарнер тоже засмеялся:
– Это не страшно, Дженни. Ничего, привыкнешь, и все будет в порядке.
Она прикрыла рот ладошкой, чтоб не смеяться так громко.
– Те люди, к которым мы с тобой едем, во всем тебе помогут. Их фамилия Бодуин. Они брат и сестра. Шотландцы. Я их уж лет двадцать знаю, а может, и больше.
И тут Бэби Сагз решила, что сейчас самое время спросить у него то, что ей давно хотелось узнать.
– Мистер Гарнер, – сказала она, – а почему все вы называете меня Дженни?
– Потому что так было написано в твоей купчей. А разве тебя зовут иначе? Ты-то сама как себя называешь?
– Никак, – ответила она. – Сама я себя никак не называю.
Мистер Гарнер побагровел от смеха.
– Когда я привез тебя из Каролины, Уитлоу назвали тебя Дженни, и в купчей тоже так было написано: Дженни Уитлоу. Разве твой хозяин тебя называл иначе?
– Нет, сэр. Если как и называл, так я того не слышала.
– На какое же имя ты откликалась?
– На любое, но Сагз – это фамилия моего мужа.
– Так ты была замужем, Дженни? Я этого не знал.
– Вроде бы.
– А ты знаешь, где он, твой муж, сейчас?
– Нет, сэр.
– Это отец Халле?
– Нет, сэр.
– Тогда почему же ты Халле дала фамилию Сагз? На его купчей тоже написано: Уитлоу, как и на твоей.
– Сагз – это моя фамилия, сэр. От моего мужа мне досталась. И он меня Дженни не называл.
– Как же он называл тебя?
– Бэби.
– Ну что ж, – сказал мистер Гарнер, снова начиная багроветь. – Но знаешь, на твоем месте я бы предпочел Дженни Уитлоу. Миссис Бэби Сагз – какое-то неподходящее имя для свободной негритянки.
Может, оно и так, подумала она тогда, но Бэби Сагз – это все, что у нее осталось от того «мужа», о котором она только что говорила. Это был серьезный печальный человек, который научил ее шить башмаки. Они с ним договорились: если у одного из них появится возможность бежать, он этой возможностью воспользуется; смогут – убегут вместе, не смогут – кто-то один; и тот, кому убежать удастся, назад оглядываться не станет. Удача выпала ему, и с тех пор она о нем не слышала и считала, что побег мужу удался. Так что если бы теперь он попробовал как-то ее отыскать, то ей ни в коем случае нельзя было называть себя другим именем, даже если оно записано в ее купчей.
Город ей не понравился. Здесь было слишком много людей, больше, чем во всей Каролине, и столько белых, что перехватывало дыхание. Повсюду двухэтажные дома и тротуары из отлично выструганных досок. И улицы шириной с весь дом Гарнеров.
– Это город на воде, – сказал мистер Гарнер. – Здесь и передвигаются, и все перевозят в основном по воде; если нельзя по реке, так используют каналы. Это прекрасный город, Дженни, король городов. Здесь есть все, о чем только можно мечтать, и все это делается прямо здесь. Железные плиты для кухни, пуговицы, различные суда, рубашки, расчески, краски, паровые двигатели, книги… А канализационная система здесь такая, что тебе и не снилось. О да, это действительно настоящий город! И если хочешь жить в городе – так только в таком!
Бодуины жили в центре, на тенистой улице, сплошь застроенной домами. Мистер Гарнер соскочил на землю и привязал лошадь к толстенному железному столбу.
– Ну вот и приехали.
Бэби взяла свой узелок и с огромным трудом, хромая от боли после долгого пути, выползла из повозки. Мистер Гарнер уже прошел по дорожке к дому, когда она наконец очутилась на твердой земле и тут же успела заметить лицо молоденькой негритянки, открывшей мистеру Гарнеру дверь. Потом она пошла вокруг дома к черному ходу и стала там ждать. Ожидание показалось ей удивительно долгим, но потом та же девчушка распахнула перед ней дверь, провела на кухню и предложила присесть у окна.
– Может, хотите чего-нибудь покушать, мэм? – спросила девушка.
– Нет, милая. Хотя водицы испить я бы не отказалась. – Девушка открыла кран над раковиной и налила полную кружку воды, которую подала Бэби.
– Меня зовут Джани, мэм.
Бэби, восхищенно рассматривая кран, выпила все до последней капли, хотя вода пахла как лекарство.
– Сагз, – представилась она, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Бэби Сагз.
– Очень приятно познакомиться, миссис Сагз. Вы что же, тут останетесь?
– Не знаю еще. Мистер Гарнер – это он меня сюда привез – говорит, что непременно что-нибудь для меня устроит. – И прибавила: – Я ведь свободная, знаешь ли.
Джани улыбнулась:
– Да, мэм.
– А семья твоя тоже здесь проживает?
– Да, мэм. Мы все в Блустоуне живем.
– А нас всех по белу свету раскидало, – сказала Бэби Сагз, – но может, еще и не навсегда, а?
Великий Боже, подумала она, с чего же мне начать? Надо сперва попросить кого-нибудь написать старому Уитлоу – может, ответит, кто купил Патти и Розу Ли. По слухам, Арделия досталась человеку по фамилии Данн, откуда-то с Запада. Тайри или Джона даже и пытаться искать не стоит. Этот ломоть отрезан тридцать лет назад, и если она будет искать слишком упорно, а они убежали и скрываются, то ее поиски могут принести им куда больше вреда, чем пользы. Нэнси и Феймас умерли на судне, отправлявшемся от берегов Виргинии в Саванну. Это-то уж она, по крайней мере, знала точно. Надсмотрщик в усадьбе Уитлоу принес ей эту весть – скорее из желания подобраться к ней, чем из добросердечия. Капитан того судна три недели простоял в порту, пока загружали трюмы. Среди тех рабов, кто этого не выдержал, сказал ей надсмотрщик, были двое детей из усадьбы Уитлоу, их звали…
Но она и так знала их имена. Она знала и закрыла уши руками, чтобы не слышать, как этот человек их произносит.
Джани согрела молока, налила его в чашку и поставила на стол, а рядом – тарелку с кукурузным хлебом. После некоторых уговоров Бэби Сагз подошла к столу, села и начала есть, макая хлеб в горячее молоко; оказалось, что она очень голодна, сильнее, чем когда-либо в жизни, а уж это что-нибудь да значило.
– А хозяева молока не хватятся?
– Нет, – успокоила ее Джани. – Ешьте на здоровье; это все наше.
– Здесь еще кто-нибудь из прислуги живет?
– Только я. Есть еще мистер Вудраф, он всю работу во дворе делает. Но он только раза два-три в неделю приходит.
– Значит, вас только двое?
– Да, мэм. Я и готовлю, и стираю.
– Может, кто из твоих знакомых знает, где по хозяйству помощь требуется?
– Я, конечно, спрошу, но я точно знаю, что на бойне женщины всегда нужны.
– А что там делать нужно?
– Не знаю.
– Да небось уж что-нибудь такое, что мужчинам не по вкусу.