– Я принесла вам фасолевого супу, – сказала я.
– Вряд ли я его проглотить смогу, – отвечала она.
– Попробуйте хоть немножко, – стала я ее уговаривать.
– Нет, он слишком густой. Я точно не проглочу – слишком густой.
– Хотите, я его чуточку водой разбавлю?
– Нет. Унеси. Принеси лучше холодной воды, больше мне ничего не надо.
– Хорошо, мэм. Можно мне вас кое о чем спросить, мэм?
– О чем же, Сэти?
– Что значит «характеристики»?
– Что?
– Слово такое. Характеристики.
– О господи! – Она помотала головой на подушке. – Характеристики – это свойства, черты. Кто тебя научил такому?
– Я слышала, как учитель это слово сказал.
– Принеси мне холодной воды, Сэти. Эта степлилась.
– Да, мэм. Черты?
– Воды, Сэти. Холодной воды.
Я поставила кувшин на поднос рядом с тарелкой супа из белой фасоли и пошла вниз. Потом принесла свежей холодной воды и поддерживала миссис Гарнер голову, пока она пила. Пила она долго – эта опухоль здорово ей мешала. Потом она снова легла на подушку и утерла рот. Похоже, она наконец-то напилась вволю. И вдруг она нахмурилась и говорит мне:
– Знаешь, я никак не могу как следует проснуться. Единственное, чего я хочу все время, – спать.
– Ну так спите, мэм, – сказала я ей. – Я обо всем позабочусь.
Но она не могла успокоиться: а как же это? а как же то? Сказала, что знает, с Халле проблем не будет, но вот ей хочется знать, ладит ли учитель со всеми Полями и Сиксо.
– Да, мэм, – сказала я. – Вроде бы так.
– Они действительно делают то, что он им велит?
– Им и велеть-то ничего не нужно, мэм.
– Хорошо. Это милость божья. Я, конечно, спущусь вниз через денек-другой. Мне просто нужно немного отдохнуть. Вот и доктор еще должен прийти. Завтра ведь, так?
– Вы сказали «черты», мэм?
– Что?
– Черты, свойства, мэм?
– Да. Ну, например, характерной чертой лета является жара. Характеристика – это основная черта, свойство, признак чего-то. Самое для этой вещи естественное.
– А их может быть больше, чем одна?
– Конечно, может, и даже довольно много. Вот тебе, пожалуйста: этот ребенок всегда сосет палец. Это одна из его характеристик, но у него есть и другие. Смотри, держи Билли подальше от Рыжей Коры. Мистер Гарнер никогда не давал ей телиться каждый год. Сэти, ты меня слышишь? Отойди от окна и слушай.
– Да, мэм, я все слышу.
– Попроси моего деверя подняться после ужина наверх.
– Хорошо, мэм.
– Если станешь мыть голову как следует, то и вшей у тебя не будет.
– У меня и нет никаких вшей, мэм!
– Ну, не знаю, а хорошенько вымыть голову тебе не мешало бы! И перестань чесаться. И не говори, что у нас мыло кончилось.
– Нет, что вы, мэм.
– Ну вот и хорошо. Сил у меня больше нет разговоры разговаривать. Ужасно они меня утомляют.
– Хорошо, мэм. Я сейчас уйду.
– И спасибо тебе, Сэти.
– Да что вы, мэм.
Ты была слишком маленькой, чтобы помнить нашу хижину. Твои братья спали под окном. А мы втроем – я, ты и твой папа – у стены. Ночью, после того, как я услышала, зачем учителю нужно было обмерять меня, я никак не могла уснуть. Когда вернулся Халле, я спросила, что он думает насчет этого мужчины, и он сказал, что тут и думать-то нечего. Он ведь белый, разве не так? Но мне хотелось знать, похож он на мистера Гарнера или нет.
– Что ты хочешь этим сказать, Сэти?
– Он и она, – сказала я, – они оба не такие, как те белые, которых я видела раньше, в той большой усадьбе, где жила до Милого Дома.
– Что значит не такие? – спросил он.
– Ну, – сказала я, – они, например, всегда говорят тихо.
– Это не так уж важно, Сэти. Все они говорят одно и то же. Громко или тихо.
– Но мистер Гарнер позволил тебе выкупить мать, – сказала я.
– Да. Позволил.
– Ну?
– Если б он не позволил, она бы вскоре просто упала прямо на горячую плиту у него на кухне.
– И все-таки он позволил! Позволил тебе отработать за нее.
– Угу.
– Проснись, Халле!
– Я не сплю.
– Он мог и «нет» сказать. А он тебе «нет» не сказал.
– Нет, он не отказал мне. Она здесь проработала десять лет. И ты думаешь, она способна была еще десять проработать? Я расплачиваюсь с ним за ее последние годы жизни, а взамен он получил тебя, меня и еще троих наших малышей, что сейчас подрастают. Мне осталось еще год свой долг отрабатывать, всего один год. Но этот учитель говорит, чтобы я эту затею бросил. Говорит, овчинка выделки не стоит. Говорит, лучше мне дополнительно работать прямо здесь, в Милом Доме.
– И он собирается тебе за эту дополнительную работу платить?
– Нет, конечно.
– А как же быть? Сколько тебе еще нужно выплатить?
– Сто двадцать три доллара семьдесят центов.
– Он разве не хочет их получить?
– Ему кое-что другое нужно.
– Что?
– Не знаю. Но что-то нужно. Во всяком случае, он больше не разрешает мне куда-то из Милого Дома уходить. Говорит, на стороне мне платят гроши, а мальчики у нас еще слишком малы.
– Но как же нам добыть деньги, которые ты должен?
– У него, должно быть, есть другой способ получить их.
– Какой другой?
– Не знаю, Сэти.
– Но как? Как же он их получит?
– Это не самый главный вопрос. Есть и поважнее.
– Какой?
Халле приподнялся, повернулся ко мне и нежно коснулся моей щеки костяшками пальцев.
– Главный вопрос в том, кто теперь выкупит тебя? Или меня? Или ее? – Он показал туда, где лежала ты.
– Что?
– Если я буду работать только в Милом Доме и здесь же еще долг отрабатывать, разве у меня останутся еще силы на продажу?
Он повернулся на бок и сразу заснул, а я, хоть и считала, что заснуть не смогу, тоже заснула, но ненадолго. Что-то из сказанного Халле, а может, из того, о чем он умолчал, разбудило меня. Я вдруг села, словно меня кто толкнул, и ты тоже почему-то проснулась и начала плакать. Я тебя взяла на руки и стала укачивать, но места было маловато, и я вышла с тобой на улицу, на воздух. Ходила там взад-вперед, взад-вперед. Вокруг было совершенно темно, только в верхнем окне дома светилась лампа. Миссис Гарнер, должно быть, так и не встала с постели. Я никак не могла выбросить из головы те слова, что, видно, меня и разбудили: «А мальчики у нас еще слишком малы». Да, он так и сказал, из-за этого я и не могла больше уснуть. Мальчики ходили за мной по пятам целыми днями, со мной вместе пололи сорняки, доили коров, собирали хворост для растопки. Но все это – пока. Пока. До поры до времени.
Вот тогда-то мы и должны были бы начать строить планы. Но мы не начали. Не знаю, о чем мы думали – но вопрос, чтобы уехать из Милого Дома, для нас всегда был связан с деньгами. С выплатой долга. С собственным выкупом. О побеге мы тогда не помышляли. Неужели никто из нас об этом не думал? Да и куда бежать? Как? Сиксо первым заговорил об этом – после того, как миссис Гарнер продала Поля Эф, надеясь поправить дела. Она целых два года прожила благодаря тем деньгам, которые выручила от его продажи. Но вот деньги кончились, и она, верно, написала деверю, чтоб приехал и взял бразды правления в свои руки. В Милом Доме было четверо мужчин, но она все-таки считала, что этот учитель и двое его племянников нужны ей, потому что все кругом твердили, она не должна, мол, оставаться одна в окружении негров. Ну, он и приехал – в большой шляпе, в очках, а ящик под козлами битком набит разными бумагами. Он говорил мягко, да смотрел жестко. Избил Поля Эй. Бил не очень сильно и не очень долго, но впервые в Милом Доме кого-то били. Мистер Гарнер этого не позволял. В другой раз я видела, как он развлекался среди тамошних чудесных деревьев – ты таких и не видела никогда. А Сиксо начал внимательно посматривать на небо. Он был единственным, кто выбирался с фермы по ночам; Халле говорил, что так он и узнал про тот поезд[1159].
– Это где-то там. – И Халле показывал мне вдаль, за конюшни. – Туда мистер Гарнер увез мою мать. Сиксо говорит, свобода где-то там. И туда пойдет целый поезд; если мы сможем на него сесть, нам не придется платить никакого выкупа.
– Поезд? А что это такое? – спросила я.
Потом они перестали разговаривать при мне. Даже Халле отмалчивался. Но между собой перешептывались, и Сиксо все наблюдал за небом – смотрел не вверх, а туда, где оно почти касалось деревьев. Сразу было ясно, что мыслями он давно уже не в Милом Доме.
План был хорош, но когда подошло время, я оказалась беременна Денвер. Так что план мы немножко изменили. Чуть-чуть. Как раз хватило, чтобы Халле оказался с вымазанным маслом лицом, а Сиксо наконец засмеялся. Судя по словам Поля Ди.
Но тебя-то я оттуда вытащила, детка. И мальчиков тоже. Когда был получен сигнал о поезде, только вы и были готовы по-настоящему. Я не смогла отыскать ни Халле, ни остальных. Я еще не знала, что Сиксо сожгли живьем, а Полю Ди надели железный ошейник и, ты просто не поверишь, сунули железо в рот. Это я узнала много позже. А всех вас я тогда отослала к поезду с той женщиной, что ждала в кукурузе. Ха-ха. Ни в какую записную книжку мои дети не попадут, и никаким сантиметром их обмерять не будут, решила я. То, что мне пришлось преодолеть потом, я сделала только благодаря тебе. Прошла мимо повешенных на дереве парней. На одном из них была рубашка Поля Эй, но ноги были почему-то не его и голова тоже. Но я прошла мимо, потому что только у меня было молоко для тебя, и, что бы там ни задумал Господь, я намерена была тебе его доставить. Ты ведь помнишь это, правда? Помнишь, как я его тебе принесла? И когда я наконец добралась, молока у меня было достаточно для вас обеих.
Еще один поворот, и Сэти увидела наконец трубу у себя над крышей; она уже не выглядела такой одинокой. Столбик дыма над ней тянулся от того огня, что согрел возвращенную ей теперь дочь – словно ее никогда и не отнимали, словно ей никогда и не нужно было делать никакого надгробия, словно сердце, что билось сейчас в этом возвращенном ей теле, никогда и не останавливалось у нее, Сэти, в руках.