Теперь им нужно только дождаться наступления лета, когда кукуруза поднимется во весь рост. И еще полнолуния.
И еще. Не лучше ли выйти затемно, чтобы с рассветом уже быть в пути и таким образом получить некоторую фору? Или все же лучше отправиться на рассвете, когда все будет видно? Сиксо не доволен последним вариантом. Если выйти ночью, будет больше времени; к тому же ночь защищает их своей чернотой. Он даже не спрашивает, не боятся ли они. За оставшееся время он умудряется несколько раз сбегать ночью в кукурузу и спрятать возле ручья одеяла и два ножа. Сможет ли Сэти перейти вброд ручей? Сиксо отвечает, что к тому времени, как кукуруза поднимется во весь рост, ручей совершенно пересохнет. У них, правда, совсем нет еды, чтобы отложить впрок, но Сэти обещает добыть кувшин сахарного сиропа или патоки и немного хлеба, когда срок подойдет. Она только просит, чтобы одеяла непременно были на месте; они понадобятся, чтобы пристроить малышку ей на спину и дать детям возможность укрыться во время поездки. Запасной одежды у них, конечно, нет, только та, что на них. Ни у кого нет и башмаков. Ножи помогут им прокормиться, но на всякий случай они прячут в тайник веревку и котелок. В общем, хороший план.
Они наблюдают за учителем и запоминают, когда он и его ученики приходят и уходят: нужно точно знать – когда и куда они отправляются и сколько времени отсутствуют. Миссис Гарнер, страдая по ночам бессонницей, утром обычно спит глубоким сном. В отдельные дни учитель занимается с учениками до завтрака. Раз в неделю они не завтракают – идут за десять миль в церковь, рассчитывая по возвращении на обильный обед. После ужина учитель обычно пишет что-то в своей записной книжке, а его ученики чистят и точат инвентарь. Самый ненадежный человек – Сэти, потому что ее в любое время может позвать миссис Гарнер, даже ночью, когда боль, слабость или невыносимое одиночество не дают ей покоя. Итак: Сиксо и оба Поля отправятся в кукурузу сразу после ужина и будут ждать у ручья женщину с тридцатой мили. Халле приведет Сэти и троих детей перед самым рассветом – но до восхода солнца и до того, как куры и коровы проснутся и потребуют внимания; так что, когда над кухонной плитой появится первый дымок, все они будут уже у ручья или даже переправятся через него. А если миссис Гарнер и понадобится ночью Сэти, то Сэти будет на месте и придет к ней. Остается только дождаться лета.
Но. Весной Сэти оказалась беременна и к середине лета так отяжелела, что, пожалуй, могла и не поспеть за мужчинами, которые, конечно, способны были нести детей, да только не Сэти.
Но. Соседи, у которых Гарнер, пока был жив, совершенно отбил охоту посещать Милый Дом, теперь чувствуют себя свободнее и частенько заходят в гости; они могут появиться у ручья в самый неподходящий момент.
Но. Детям Сэти больше не разрешают играть на кухне, так что она мотается туда-сюда между хозяйским домом и своей хижиной, беспокойная и расстроенная, пытаясь уследить за ними. Для работы они еще слишком малы, мужчины их взять с собой не могут, а малышке всего девять месяцев. Лишившись помощи миссис Гарнер, Сэти сбивается с ног, а запросы учителя все растут.
Но. После объяснения по поводу съеденного молочного поросенка, Сиксо стали по ночам запирать в амбаре, и на все – на закрома, на загоны для скота и птицы, на курятники, на кладовую – навесили замки. Просто нет места, где можно было бы собраться и поговорить. Теперь Сиксо все время носит во рту гвоздь, чтобы с его помощью развязать узел на веревке, если понадобится.
Но. Халле велели отрабатывать свой долг в Милом Доме, и у него больше нет возможности покидать ферму без разрешения учителя. Или же – по его поручению. Только Сиксо, который тайком ходит на свидания со своей женщиной, и Халле, долгие годы ходивший на заработки, знают, что лежит за пределами Милого Дома и как туда добраться.
Это хороший план. Он выполним даже при неусыпном внимании учителя и его учеников.
Но приходится его поменять – совсем чуть-чуть. Сперва время ухода. Они заучивают наизусть все, что рассказывают им Халле и Сиксо об окрестностях Милого Дома. Сиксо, которому потребуется время, чтобы развязать узел на веревке, сломать замок на двери амбара и при этом не потревожить лошадей, выйдет попозже и присоединится к ним у ручья вместе с женщиной с тридцатой мили. Потом они четверо отправятся прямиком в кукурузу. Халле, которому теперь тоже нужно больше времени из-за Сэти, решает переправить ее и детей еще ночью, не дожидаясь рассвета. Итак, все сразу пойдут в кукурузу и не станут собираться у ручья. Кукуруза сейчас им по плечи – вряд ли вырастет выше. Луна пухнет на глазах. Они с трудом заставляют себя думать об уборке урожая, с трудом разговаривают друг с другом, с трудом занимаются прополкой и не решаются громко кого-то окликнуть – боятся пропустить тот миг, когда в кукурузе затрещит гремучая змея, а на самом деле – не змея и не птица. И вот однажды, ближе к полудню, они слышат сигнал. А может, слышит только Халле, который тут же начинает петь условную песенку, чтобы остальные все поняли: «Тише, тише, кто меня кличет? Тише, тише, кто меня кличет? Боже мой, Боже, что же мне делать?»
Во время обеденного перерыва Халле приходится уйти с поля. Он обязательно должен сообщить Сэти, что слышал условный сигнал. Две предшествующие ночи Сэти провела у миссис Гарнер, и Халле не может полагаться на счастливый случай: необходимо предупредить ее, ведь в эту ночь она не сможет дежурить у хозяйки. Оба Поля видят, как Халле уходит. Сидя в тени Братца и жуя кукурузный пирог, они набюдают, как он, чуть покачиваясь, удаляется от них. Пирог вкусный. Они слизывают пот с верхней губы, чтобы немного подсолить его. Учитель и ученики уже вернулись, обедают. Халле мерно движется по дороге. Молчит, не поет.
Никто не знает, что с ним произошло. Разве что потом у маслобойки его видел Поль Ди – это было в последний раз, когда кто-то из них его застал. Поль Ди знал только, что Халле исчез, так и не предупредив Сэти, и только потом увидел его – на корточках и с перемазанным маслом лицом. Может, когда он подошел к дверям и попросил позвать Сэти, этот чертов учитель успел уловить в его голосе тревогу – почти незаметную, но этого оказалось достаточно, чтобы немедленно схватиться за свое ружье, которое всегда наготове и всегда при нем. Возможно, Халле допустил другую ошибку: сказал «моя жена» как-нибудь так, что учителю это не понравилось. Сэти говорит, что вроде бы слышала выстрелы, но не выглянула из окна спальни миссис Гарнер. Однако Халле в тот день точно не был убит или ранен, потому что Поль Ди видел его значительно позже, когда Сэти уже убежала, хотя никто ей не помогал; когда Сиксо уже отсмеялся в первый и последний раз; когда бесследно исчез его брат, Поль Эй. Он видел Халле, перепачканного маслом, с пустыми, как у рыбы, глазами. Может, это учитель стрелял ему вслед? Или под ноги, чтобы проучить за очередной проступок? А может, Халле сам забрался в тот амбар, спрятался там на чердаке и оказался запертым на замок вместе с добром учителя. Все возможно. Он исчез, и теперь остальные были предоставлены самим себе.
Поль Эй после обеда снова отправился таскать доски. Они должны были увидеться теперь только дома, после ужина. Однако Поль Ди так больше его и не видел.
Итак, Поль Ди в точно назначенное время идет к ручью, надеясь, что брат тоже пошел туда чуть раньше; совершенно ясно, учитель что-то пронюхал. Поль Ди добирается до ручья, который совсем сухой, как и обещал Сиксо. Он ждет там Сиксо и Поля Эй вместе с женщиной с тридцатой мили. Однако через какое-то время появляется Сиксо; руки в крови, а языком он, точно языком пламени, беспрерывно облизывает губы.
– Ты Поля Эй видел?
– Нет.
– А Халле?
– Нет.
– А кого видел?
– Никого. И в хижинах тоже; там только дети были.
– А Сэти?
– Дети ее спали. Она, должно быть, еще у миссис Гарнер.
– Я без брата не могу уйти.
– А я ничем не могу тебе помочь.
– Может, мне пойти и поискать их?
– Ничем не могу тебе помочь.
– Ну, ты-то что думаешь?
– По-моему, они сразу в кукурузу придут.
И Сиксо поворачивается к той женщине; они прижимаются друг к другу и начинают шептаться. Она вся прямо-таки светится сейчас каким-то внутренним светом. А до того, пока они с Полем Ди, скорчившись, сидели в кустах на покрытом галькой берегу ручья, в ней не было ничего особенного – так, какая-то черная тень в темноте, еле дышит от страха.
Потом Сиксо собирается выползти из кустов, чтобы отыскать спрятанные им ножи. Кажется, он что-то слышит. Черт с ними, с ножами! Скорей! Они втроем карабкаются вверх по берегу ручья, а учитель, его ученики и еще четверо других белых мужчин спешат им наперерез с фонарями. Сиксо подталкивает женщину с тридцатой мили к воде, и она бежит дальше по руслу ручья, а Поль Ди и Сиксо бегут в другую сторону, к лесу. Обоих вскоре окружают и связывают.
На рассвете воздух становится сладостным. Он напоен ароматами цветов, которые так любят пчелы. Стреноженный, как мул, Поль Ди чувствует босыми ногами росистую душистую траву. Он думает об этой траве и о том, где все-таки может быть Поль Эй. И тут Сиксо резко оборачивается и хватается за дуло ближайшего ружья, направляя его на себя. И начинает петь. Двое белых отталкивают Поля Ди в сторону и привязывают к дереву. Учитель говорит: «Живым. Живым. Мне он нужен живым». Сиксо рвется у них из рук и, кажется, ломает кому-то ребра, но со связанными руками все-таки не может как следует схватить ружье. Белые решают подождать. Но сколько? Может быть, пока он кончит свою песню? Пять ружей нацелены на певца; белые слушают. Поль Ди их почти не видит, потому что они стоят вне освещенного фонарем круга. В конце концов им это надоедает, и один из них бьет Сиксо прикладом по голове. Когда тот приходит в себя, он уже привязан к дереву, а перед ним разожжен костер из веток орешника. Учитель, видно, передумал: «От этого все равно толку не добьешься», – говорит он. Должно быть, на него так подействовала песня Сиксо.