Еще на излучине дороги он услышал поющих, задолго до того, как увидел их.
Когда женщины собрались перед домом номер 124, Сэти была занята тем, что дробила кусок льда, собирала осколки в карман фартука и бросала потом в кастрюлю с водой. Услышав за окном пение, она как раз смачивала в ледяной воде тряпку, чтобы приложить ее ко лбу Бел. Возлюбленная, вся мокрая от пота, распростерлась на постели Бэби Сагз в гостиной, держа в руке кусочек каменной соли. Они услышали пение женщин одновременно, и обе подняли головы. Голоса становились все громче, и Возлюбленная села, лизнула соль и перешла в большую комнату. Потом они с Сэти, обменявшись взглядами, подошли к окну. Они увидели Денвер, сидевшую на крыльце, а за ней, на границе двора и улицы, исступленные лица примерно тридцати женщин, их соседок. У одних глаза были закрыты; другие смотрели прямо в жаркие, сияющие небеса. Сэти открыла дверь и взяла за руку Возлюбленную. Вместе вышли они на порог. Сэти показалось, что Поляна из прошлого явилась к ней сюда вместе с жарой и шепчущейся листвой, когда женские голоса пытались отыскать единственно верное сочетание звуков, тот ключ, тот волшебный аккорд, который позволил бы снять со слов их внешнюю оболочку. Женщины складывали голоса так и эдак, пока не прозвучала наконец нужная секвенция, которая оказалась настолько мощной, словно вот-вот должны были встрепенуться глубины морские, задрожать могучие старые каштаны и уронить свои плоды на землю. Волна звуков обрушилась на Сэти, и она задрожала с головы до ног, словно младенец, опущенный в купель.
Поющие женщины сразу узнали Сэти и, на удивление самим себе, не испытали ни малейшего страха, увидев ту, что стояла с нею рядом. До чего же это дьявольское отродье умное, подумали они. И красивое. Предстает перед людьми в обличье беременной женщины, только совершенно обнаженной и чему-то все время улыбающейся под жарким полуденным солнцем. Черная, как грозовая туча, с блестящей от пота кожей, Возлюбленная стояла перед ними на длинных прямых ногах, выставив большой тугой живот. Множество искусно заплетенных косичек виноградными лозами окутывали ее голову и плечи. Господи! Улыбка ее была ослепительна.
Сэти чувствует, как щиплет ей глаза, и, возможно из желания сохранить ясность зрения, поднимает их вверх. Небо синее и безоблачное. В яркой зелени листвы не чувствуется еще дыхания осени и смерти. Но когда она чуть опускает глаза, чтобы снова взглянуть на эти любящие лица, то сразу видит его. Он медленно ведет под уздцы лошадь, на нем черная шляпа с широкими полями – достаточно широкими, чтобы скрыть его лицо, но намерений его они скрыть не могут. Он входит к ней во двор; он приехал, чтобы забрать у нее самое дорогое. Она слышит шум крыльев. Колибри снова вонзают тонкие клювы-иглы сквозь ее головной платок, сквозь волосы прямо в кожу и хлопают крыльями. И если у нее есть в голове хоть одна мысль, то это: «Нет! Нет-нет. Нет-нет-нет». Она взлетает. Топорик для рубки льда она больше не держит в руке, нет, он сам стал ее рукой.
Оставшись на крыльце одна, Возлюбленная улыбается. Но теперь в ее ладони ничего нет: пусто. Сэти убегает, убегает от нее, и Возлюбленная ощущает пустоту в той руке, где только что была рука Сэти. А сама Сэти бежит прямо в толпу за оградой, соединяется с ней и оставляет Возлюбленную одну. Одну. Снова одну. Потом появляется Денвер и тоже бежит. Прочь от нее – к толпе. И эти люди превращаются в холм. Состоящий из падающих черных людей. И над ними, поднимаясь со своего места с кнутом в руке, возвышается человек без кожи и смотрит. Смотрит на нее.
Босые ноги. Ромашки сок.
Хотел уйти, да никак не мог.
Возьми мою шляпу, постелью помани,
Бери и душу, только не гони!
Под голову положишь пустой мешок.
Босые ноги. Ромашки сок.
Прокрадется дьявол за спиной в ночи,
Полюбишь такую – от боли не кричи.
Полюбишь такую – с ума сойдешь,
Только в Милом Доме такую и найдешь.
Стоять будет дьявол за спиной в ночи,
Полюбишь такую – от боли не кричи.
Босые ноги. Ромашки сок.
Хотел уйти, да никак не мог.
Отдай мою шляпу, ботинки отдай,
Отдай мою душу – ухожу прямо в рай!
Он вернулся, точно совершая обратное движение по кругу. Сперва сарай, потом теплая кладовая, потом кухня, а вот и пес Мальчик, старый и слабый, весь в клочьях линяющей шерсти, спит у колодца. Увидев его, Поль Ди понимает, что Возлюбленная действительно ушла. Исчезла, как говорят некоторые, взорвалась прямо у них на глазах. Элла рассказывает не столь уверенно. «Может, и так, – говорит она, – а может, и нет. Может, она среди деревьев прячется, другого подходящего случая ждет». Но когда Поль Ди видит старую собаку, восемнадцать лет псу день в день, он уверен, что в доме номер 124 Возлюбленной нет. Однако открывает дверь в холодную кладовую с опаской, ожидая услышать знакомое: «Коснись меня. Погладь. Там, внутри. И назови меня по имени».
А вот и его тюфяк, покрытый старыми газетами и по краям обглоданный мышами. Вот и банка из-под жира. И мешки из-под картофеля – аккуратно сложены на грязном полу. При свете дня он никак не может представить себе, как все это выглядело в темноте, когда лунный свет просачивался сквозь щели. Не может вспомнить ту всепоглощающую страсть, что заставляла его бороться с этой девушкой и в то же время брать ее так исступленно, словно она была свежим воздухом над поверхностью океана, из глубин которого он выныривал. В совокуплении с нею не было даже радости. Больше всего это было похоже на непреодолимое желание выжить во что бы то ни стало. Каждый раз, когда она приходила и задирала юбки, жажда жизни ошеломляла его, и он стремился к ней так же неудержимо, как неудержимо было и его собственное дыхание. И потом, вынырнув на поверхность, выброшенный на берег, хватающий ртом воздух, испытывая отвращение к самому себе и чудовищный стыд, он был благодарен ей за то, что она помогла ему нырнуть снова в те океанские глубины, ведомые когда-то и ему самому.
Просачивающиеся сквозь щели лучи света рассеивают воспоминания, превращая их в пылинки, пляшущие в воздухе. Поль Ди захлопывает за собой дверь и смотрит на дом. К его удивлению, тот не отвечает ему взглядом. Он пуст, дом номер 124; это теперь самый обычный старый дом, которому нужен основательный ремонт.
– Там всегда вокруг разные голоса звучали. А теперь тихо, – сказал ему как-то Штамп. – Я несколько раз мимо проходил, но так ничего больше и не слышал. Дом-то заперт – наверно, потому, что мистер Бодуин сказал, что продаст его при первой же возможности.
– Это так того белого зовут, которого она поранить пыталась? Он это?
– Ага. Его сестра говорит, что дом одни неприятности им приносит, и они хотят от него избавиться. Так мне Джани сказала.
– А он что? – спросил Поль Ди.
– Джани говорит, хозяин против, но мешать сестре не хочет.
– Да неужели кому-то понадобится старая развалюха, да еще в такой дали? У кого деньги есть, тот тут жить не станет.
– Это точно, – ответил Штамп. – Мне кажется, мистеру Бодуину без колдовства от этого дома не избавиться.
– А он не собирается Сэти в суд тащить?
– Не похоже. Джани говорит, он только одного хочет: знать, кто была та обнаженная чернокожая женщина, что стояла в дверях. Он так на нее засмотрелся, что и не заметил, как Сэти к нему подкралась. Говорит, видел только, что несколько цветных женщин вдруг подрались, и решил, что это Сэти на кого-то из них набросилась.
– А Джани его на этот счет не разубеждала?
– Нет, что ты. Она говорит, что ужасно рада за хозяина, ведь Сэти его убить могла. Если б Элла ее тогда не стукнула, то Джани сама врезала бы ей непременно. Испугалась до смерти, что эта женщина мистера Бодуина убьет. Она вместе с Денвер сейчас работу ищет.
– А что ему Джани объяснила насчет той голой негритянки?
– Сказала, что ему показалось и никакой голой женщины на крыльце не было.
– Ты-то веришь, что они ее видели?
– Ну, что-то они, во всяком случае, видели. По крайней мере, Элле я верю, а она говорит, что смотрела той девушке прямо в глаза. Она стояла рука об руку с Сэти. Но, судя по их словам, не похоже, чтоб это была та, что я через окно видел. Та девушка была совсем худенькая. А эта прямо огромная. Все говорят, они за руки держались, и Сэти рядом с ней была точно маленькая девочка.
– Ну да, маленькая девочка с топориком. И близко ей удалось к нему подобраться?
– Да она уже на него бросилась, так они говорят, когда Денвер и остальные успели ее перехватить, а Элла еще и кулаком дала ей прямо в зубы.
– Он должен знать, что Сэти на него напасть хотела! Должен.
– Может, и так. Не знаю. Но если он так и думал, то, по-моему, решил выбросить это из головы. Очень на него похоже. Он из тех, кто никогда негров не унижал. Надежный, как скала. Знаешь, что я тебе скажу: если бы она до него добралась, это было бы для нас хуже всего на свете. Ты ведь, кажется, знаешь, что он-то и был самым главным среди тех, кто ее тогда от виселицы спас.
– Да, знаю. Черт побери, эта женщина просто спятила! Это точно.
– Да? А может, и все мы с ней заодно?
И они рассмеялись. Сперва сухим шелестящим смехом, потом все громче и громче, пока Штамп не вытащил из кармана носовой платок и не принялся вытирать глаза; Поль Ди тоже протер выступившие от смеха слезы тыльной стороной ладони. По мере того как складывалась картина, которой ни тот ни другой не видели, они осознавали всю серьезность и неожиданность случившегося, и это почему-то заставляло их трястись от нервного смеха.
– Ты ж понимаешь: как только к ее двери белый человек подходит, так она за топор хватается!
– Нет, сборщика налогов она пока не трогает.
– Хорошо еще, что здесь белые почту не разносят.
– Тогда у нас тут никто ни одного письма бы не получил!
– Кроме самого почтальона.
– Ну уж он-то получил бы так получил!
– До смерти бы запомнил!
Когда смех постепенно утих, оба с трудом перевели дыхание и покачали головой.