[1331] длиной, бронзовая скульптура леопарда, преследующего невидимую добычу. В восточном крыле задней части дома мы миновали комнатушку, немногим больше кладовой для белья. Половину узкого стола в ней занимала рация.
— Вот так, — указал на нее Магнус, — мы поддерживаем связь с другими фермами. Завели мы их после того, как К-Ты стали слишком часто срезать наши телефонные линии.
Моя комната была последней по коридору. Стены — и даже пластиковые выключатели — были выкрашены белым, и на несколько секунд мне представилось, будто я снова в Ипохской городской больнице. На столе стояла ваза с цветами, каких я прежде никогда в тропиках не видела — кремово-белые, напоминающие формой раструб фанфары. Я потерлась запястьем об один цветок: его лепестки казались бархатными.
— Что это за цветы?
— Лилии ароидеи. Мне прислали клубни с Мыса, — сообщил Магнус. — Они здесь хорошо приживаются. — Он поставил мой чемодан у комода из тикового дерева и спросил: — Как твоя мама? Улучшения есть?
— Она ушла в свой собственный мир. Полностью. Больше даже не спрашивает меня о Юн Хонг.
Меня это в какой-то мере радовало, но об этом я ему не сказала.
— Тебе следовало бы после войны сюда приехать, здоровье восстановить.
— Я ждала ответа из университета.
— Но работать в Трибунале по военным преступлениям… после того, что с тобой случилось?!
Он покачал головой:
— Удивляюсь, как только отец тебе позволил.
— Всего три месяца-то и работала.
Я помолчала, потом сказала:
— За всю войну у него не было ни единой весточки обо мне или о Юн Хонг. Когда он меня увидел, то не знал, что со мной делать. Я была для него призраком.
То был единственный раз в моей жизни, когда я видела отца плачущим. Он так сильно постарел… Однако, если разобраться, и я тоже. Мои родители уехали с Пенанга и перебрались в Куала-Лумпур. В новом доме он, прихрамывая (чего до войны никогда не было), привел меня на второй этаж, в комнату моей матери. Моя мать меня не узнала и повернулась ко мне спиной. Через несколько дней она вспомнила, что я ее дочь, но всякий раз, завидев меня, принималась расспрашивать о Юн Хонг: где она, когда домой придет, почему до сих пор не вернулась? Довольно скоро я стала испытывать жуткий страх, навещая ее.
— Мне было лучше, когда я уходила из дома, когда была занята чем-нибудь, — сказала я. — Отец чувствовал то же самое, хотя и не признавался в этом.
Попасть в Куала-Лумпуре на место помощника научного сотрудника Трибунала по военным преступлениям было несложно: на самом деле обладатель этой должности был не более чем клерком на побегушках. Столько много народу было убито или ранено на войне, что, когда японцы сдались, Британская военная администрация столкнулась с нехваткой кадров. Запись свидетельских показаний жертв имперской японской армии, однако, подействовала на меня куда хуже, нежели я ожидала. Видя, как жертвы теряют самообладание, рассказывая о перенесенных ими жестокостях, я поняла, что мне только предстоит оправиться от того, что я пережила. Я обрадовалась, получив извещение о том, что принята в Гиртон.
— Сколько же военных преступников в итоге действительно покарали? — спросил Магнус.
— В Сингапуре и Малайе — совокупно — к смерти приговорили сто девяносто девять… но всего сто были в конечном счете повешены, — сказала я, заглядывая в ванную, — очень светлую и полную воздуха, пол выложен в шашечку холодной черной и белой плиткой. У стены на когтистых лапах стояла ванна. — Я присутствовала всего на девяти повешениях до того, как уехала в Гиртон.
— My magtig[1332], — Магнус был явно ошарашен.
Какое-то время мы молчали. Затем он открыл дверь рядом с буфетом и попросил меня следовать за ним. Позади дома вилась усыпанная гравием тропка, которая повела нас мимо кухни, пока наконец мы не вышли на широкую террасу с хорошо ухоженной лужайкой. Пара мраморных статуй стояла в центре лужайки, каждая на своем постаменте, обращенные лицами друг к другу. На первый взгляд они казались одинаковыми, вплоть до складок на одеждах, свисавших с постаментов.
— Купил их поразительно дешево у жены старого плантатора после того, как плантатор сбежал с пятнадцатилетней любовницей, — сообщил Магнус. — Та, что справа, — Мнемозина. Слышала о ней?
— Богиня памяти, — сказала я. — А кто другая женщина?
— Ее сестра-близняшка, само собой. Богиня забвения.
— Ну и как ее зовут?
Магнус пожал плечами, развернув ко мне пустые ладони:
— Понимаешь, люди не помнят ее имени.
— А они не совсем одинаковые, — заметила я, приближаясь к статуям. — У Мнемозины черты лица четкие, нос и скулы выдаются, губы полные. Лицо ее сестрицы размыто, даже складки на одежде не так четко обозначены, как у сестры.
— Какая из них, по-твоему, старшая из близнецов? — задал вопрос Магнус.
— Мнемозина, конечно.
— В самом деле? Она выглядит моложе, ты так не считаешь?
— Память должна существовать до того, как появляется забвение, — улыбнулась я ему.
— Или ты позабыла о прежней памяти? — Магнус засмеялся. — Пойдем. Позволь я тебе кое-что покажу.
Он остановился у низкой стенки, проходившей по краю террасы. Вознесенный на самое высокое плато на плантации, Дом Маджубы позволял беспрепятственно любоваться всеми окрестностями. Магнус указал на шеренгу елей примерно в трех четвертях пути до подножия холма:
— Вон там начинается владение Аритомо.
— На глазок — не так уж и далеко, чтобы пешком дойти.
Я даже прикинула, что у меня это заняло бы минут двадцать.
— Не верь глазам своим. Ты когда с ним встречаешься?
— Завтра утром, в половине десятого.
— Фредерик или один из моих служащих отвезут тебя.
— Я пойду пешком.
Заметив решимость, которую выразило мое лицо, он на мгновение умолк.
— Твое обращение застало Аритомо врасплох… не думаю, что он обрадовался, получив его.
— Это была ваша идея, чтоб я обратилась к нему, Магнус. Надеюсь, вы ему не сказали, что я была заключенной японского лагеря?
— Ты же просила меня не говорить. Я рад, что он согласился устроить тебе сад.
— Пока не согласился. Решение он примет после разговора со мной.
Магнус поправил тесемку повязки на глазу.
— Ты уволилась даже до того, как он определился? Довольно безответственно, а? Разве тебе не нравилось обвинять?
— Нравилось. Поначалу. Но в последние несколько месяцев в душе какая-то пустота появилась… ощущение, что я понапрасну трачу время. — Я помолчала. — И я просто взбесилась, когда был подписан мирный договор с Японией.
Магнус смотрел на меня, склонив голову набок, его прикрывавшая глаз черная шелковая повязка стала очень похожа на кошачье ухо.
— Он-то какое отношение имеет к цене на яйца[1333]?
— Одна из статей этого договора гласит, что Союзные Державы признают, что Япония должна выплатить репарации за ущерб и страдания, причиненные ею во время войны. Однако, поскольку платить Япония не в состоянии, Союзные Державы отказываются от всех репарационных требований Союзных Держав и их граждан. И их граждан! — Я сознавала, что почти перешла на крик, но была уже не в состоянии остановиться. Такое облегчение — выбить пробку и дать излиться своим чувствам. — Так что, понимаете, Магнус, англичане сделали все, чтобы никто… ни единый мужчина, ни единая женщина, ни единый ребенок, кого пытали, держали в заключении, зверски убивали джапы… никто из них или их семей ни в какой форме не могли бы потребовать от японцев денежного возмещения. Наше правительство предало нас!
— Ты так говоришь, будто тебя это удивляет, — хмыкнул Магнус. — Что ж, теперь тебе известно, на что способны эти fokken Engelse[1334]. Извини, — прибавил он.
— Я потеряла интерес к своей работе. Я грубила своим начальникам. Я собачилась со своими коллегами. Я отпускала уничижительные замечания по адресу правительства любому, кто готов был слушать. Один из слушавших меня оказался репортером из «Стрэйтс таймс». — Воспоминания об этом вновь вызывали половодье горечи. — Я не уволилась, Магнус. Меня уволили.
— То-то твой отец, должно быть, расстроился, — заметил он. Показалось или в самом деле сверкнул в его глазу озорной — и даже злой — проблеск?
— Он назвал меня неблагодарной дочерью. Он за столько ниточек потянул, чтоб я получила эту работу, а теперь из-за меня он потерял лицо.
Магнус хлопнул ладонями за спиной.
— Ладно, что бы ни решил Аритомо, ты, надеюсь, побудешь у нас какое-то время. Неделя — это слишком мало. И — ты здесь в первый раз. Тут полно прелестных местечек, которыми можно полюбоваться. Приходи попозже в гостиную, скажем, через часок. Выпьем перед ужином, — произнес он, прежде чем вернуться в дом.
Воздух сделался прохладнее, но я осталась на террасе. Горы поглотили солнце, ночь растекалась по долинам. Запищали летучие мыши, охотясь на невидимых насекомых. Кучка заключенных в моем лагере однажды поймала летучую мышь, изголодавшиеся мужики растянули крылья мыши над хилым огоньком, который высвечивал тонкие косточки под ее кожей…
На краю владений Накамура Аритомо угасавший свет обратил ели в пагоды, в стражу, охраняющую лежащий позади них сад.
Глава 4
На следующее утро, в половине седьмого, я вышла из Дома Маджубы. Даже после более чем пяти лет лагерный распорядок не оставил меня: два последние часа сна уже не было. Спалось урывками, не давало уснуть беспокойство: как-то примет меня этот японский садовник? В конце концов я решила не дожидаться половины десятого — времени, назначенного для встречи, а отправиться в путь, как только небо достаточно просветлеет.
Сунув свиток бумаг под мышку, я тихонько прикрыла входную дверь и пошла к воротам. Воздух покусывал за щеки, а облачка изо рта, казалось, делали мое дыхание более слышным, чем обычно. Гурка за оградой точил свой