– Говорят, вы книжный магазин открывать собираетесь. Уже одного этого хватит, чтобы понять: вы в своей жизни разные необычные вещи попробовать готовы.
Просунув палец мерину под челюсть, покрытую отвисшей морщинистой кожей, он на что-то нажал, и конь, словно зевнув, медленно разинул рот, показывая здоровенные желтые зубы. Флоренс обеими руками вцепилась в большой и очень скользкий темный лошадиный язык и, подобно китобоям былых времен, буквально повисла на нем, стараясь заставить коня полностью обнажить зубы. Мерин замер от ужаса и стоял, тихо потея и ожидая конца. И все продолжал нервно прядать ушами, словно выражая протест против очередной несправедливости, уготованной ему судьбой. Рэвен между тем начал большим напильником подпиливать ему коронки коренных зубов.
– Держите крепче, миссис Грин. Не отпускайте. Уж я-то знаю, что язык у него скользкий, как грех.
Этот язык и впрямь извивался, словно был самостоятельным живым существом, и Флоренс с трудом его удерживала. Да и сам конь волновался, время от времени переступая ногами и ударяя в землю копытом, как бы проверяя, на этом ли свете он все еще находится.
– Он ведь не умеет… лягаться вперед? Да, мистер Рэвен?
– Умеет. Может и лягнуть, если захочет. – И она вспомнила, что «саффолкский пузан» способен абсолютно на все, кроме галопа.
– А почему вы считаете книжный магазин чем-то необычным? – Ей пришлось кричать, чтобы ее слова не унес ветер. – Разве люди в Хардборо не хотят покупать книги?
– Они перестали хотеть чего-то необычного, – сказал Рэвен, продолжая подпиливать мерину зубы. – Они, например, куда чаще покупают обыкновенную соленую селедку, а не слегка подкопченную, которая обладает более нежным вкусом. Хотя вы, осмелюсь утверждать, наверняка скажете, что книги не следует относить к категории необычных вещей.
Наконец мерина отпустили на свободу, и он, тяжко вздохнув, так уставился на своих мучителей, словно они навсегда лишили его каких бы то ни было иллюзий. Из глубин своего благородного нутра он исторг бесстыдный звук, напоминавший скорее пение трубы, чем горна, и постепенно сменившийся негромким, похожим на короткий смешок ржанием. Затем конь встряхнулся, и над ним, точно над старым матрасом, подвергнутым выбиванию, поднялись клубы пыли. Стряхнув с себя вместе с пылью и все мучившие его проблемы, мерин рысцой отбежал от людей на безопасное расстояние и, опустив голову, принялся щипать траву. Через минуту он заметил невдалеке пучок ярко-зеленого дудника и буквально ринулся к нему, пожирая молодую зелень с жадностью маньяка.
Рэвен успокоил Флоренс, сказав, что старый мерин вскоре совсем об этой «операции» забудет и пойдет на поправку. Сама Флоренс, правда, была отнюдь не уверена, что тоже сумеет так скоро об этом позабыть, но испытывала чувство гордости в связи с оказанным ей доверием – доверие в Хардборо оказывалось далеко не всякому и далеко не каждый день.
Глава вторая
Тот дом, который вознамерилась приобрести Флоренс, свое название – Старый Дом – получил не просто так. Впрочем, в Хардборо вряд ли хоть один из домов можно было бы назвать новым – если, конечно, не считать того района на северо-западе, который уже наполовину был застроен муниципальными домами. Многие городские здания были возведены еще в девятнадцатом, а то и в восемнадцатом веке, однако ни одно из них не могло идти ни в какое сравнение со Старым Домом; старше был только Холт-хаус, тот дом, в котором обитал мистер Брандиш. Старый Дом был построен пять веков назад из смеси глины, соломы и веток, но с прочными дубовыми балками; своей способностью пережить любое наводнение он был обязан глубокому, постоянно затопляемому подвалу, куда вела основательная каменная лестница со множеством ступенек. В памятном 1953 году, например, этот подвал оказался на семь футов залит морской водой, и уровень ее стал снижаться лишь после того, как стихла последняя атака наводнения. Впрочем, определенное количество воды так в подвале и осталось.
В передней части дома размещалась просторная гостиная, а в задней – кухня; единственная спальня была наверху под «ломаным» потолком. Сарай для разведения устриц, продававшийся вместе с домом, к самому дому не примыкал, а находился от него на расстоянии двух улиц, на берегу; этот сарай Флоренс надеялась впоследствии использовать под книжный склад. Но, как оказалось, штукатурку на стенах сарая удобства ради замешивали на песке, взятом прямо на пляже, а морской песок, как известно, никогда до конца не просыхает. Так что любые книги, оставленные в этом помещении, уже через несколько дней покоробились бы и покрылись плесенью от избыточной влаги. Впрочем, то, что Флоренс была несколько разочарована своим приобретением, вызвало по отношению к ней небывалый прилив теплых чувств со стороны других владельцев магазинов. Ведь они заранее знали, что так и будет, и, конечно, могли бы ее предупредить – но только в том случае, если бы она сама обратилась к ним за советом. Теперь же, чувствуя, что в моральном и интеллектуальном отношении перевес явно на их стороне, они дружно принялись желать Флоренс удачи.
Мало того, практически всем, кто достаточно долго прожил в Хардборо, было известно, что в Старом Доме, который Флоренс приобрела в «свободное владение», водятся привидения. Тема привидений вообще была в городе одной из излюбленных. Например, на старом причале в сумерках не раз видели фигуру некой женщины, которая стояла там и ждала возвращения сына, утонувшего более ста лет назад. Однако Старый Дом посещали не столь трогательные призраки. Он был явно заражен полтергейстом, и это в сочетании с повышенной влажностью и нерешенным дренажным вопросом как раз и служило причиной того, что эту собственность всегда было так трудно продать. Закон никоим образом не обязывал агентов по продаже недвижимости упоминать о наличии в Старом Доме полтергейста, но они порой все же намекали потенциальным покупателям на нечто подобное, роняя фразы типа «иногда в доме царит несколько необычная атмосфера».
Полтергейсты в Хардборо обычно называли «постукачами»[1583]. Такой «постукач» мог годами изводить хозяев шумом и безобразными выходками, а потом вдруг надолго затихнуть. Однако любой человек, когда-либо слышавший подобные звуки, – у Флоренс они каждый раз вызывали одно и то же ощущение: словно некое существо отчаянно пытается выбраться наружу, но никак не может этого сделать, – всегда безошибочно их узнавал. «Ваш «постукач» сегодня снова в моих гаечных ключах копался», – без малейшего упрека сообщал Флоренс водопроводчик, когда она приходила посмотреть, как продвигаются ремонтные работы. И ящик со слесарными инструментами действительно был перевернут, все его содержимое разбросано, а бледно-голубые кафельные плитки для ванной с симпатичным рисунком в виде водяных лилий приходилось потом собирать не только на лестнице, но и в верхнем коридоре. Да и у самой ванной комнаты с частично разобранными и не присоединенными водопроводными трубами вид был какой-то встревоженный, словно она невольно стала свидетельницей чего-то в высшей степени необычного. Когда водопроводчик, крайне благожелательно к Флоренс относившийся, пошел пить чай, она сперва захлопнула дверь ванной, затем выждала несколько мгновений и, резко распахнув дверь, снова туда заглянула. «Господи, – подумала она, – если бы кто-нибудь увидел меня сейчас, то наверняка решил бы, что я спятила!» Впрочем, слово «спятила» в Хардборо было не в ходу, там чаще говорили «была не в себе», а, например, выражение «он серьезно болен» заменяли фразой «он неважно себя чувствует». «Пожалуй, и я в итоге «буду не в себе», если так будет продолжаться», – сказала Флоренс водопроводчику. Но водопроводчик, мистер Уилкинс, считал, что она это испытание вполне выдержит.
В таких случаях Флоренс особенно не хватало добрых друзей ее юности, с которыми она когда-то работала в книжном магазине Мюллера. Когда она, явившись на работу, стянула с руки замшевую перчатку и продемонстрировала коллегам новенькое обручальное кольцо с крошечным бриллиантиком, то в списке желающих участвовать в покупке свадебного подарка для нее оказалось прямо-таки умилительное количество подписей; почти столь же длинным был и список добровольных жертвователей, когда в самом начале войны ее муж Чарли умер от пневмонии в импровизированном приемном пункте для размещения беженцев. Но теперь она давно уже утратила связь почти со всеми девушками, некогда работавшими в бухгалтерии, в отделе рассылки и за прилавком; но, когда ей наконец удалось отыскать их адреса, она вдруг поняла: ей не хочется даже думать о том, что и они теперь такие же старые, как она.
Это, однако, вовсе не означало, что в Хардборо у Флоренс было мало знакомых. Ее, например, всегда очень привечали в ателье «Рода». Однако ее доверчивость особого уважения не вызывала. А потому хозяйка ателье «Рода» – то есть Джесси Уэлфорд, – которую Флоренс попросила сшить ей новое платье, недолго колебалась, прежде чем начать болтать об этом направо и налево, высказывая свое мнение и даже показывая всем принесенную Флоренс ткань.
– Это будет платье для приема в Имении у Генерала и миссис Гамар. По правде сказать, сама-то я вряд ли выбрала бы что-то красное. У них ведь там будут гости даже из Лондона.
Флоренс никак не ожидала, что ее пригласят в Имение. У нее с миссис Гамар было лишь шапочное знакомство – они, правда, всегда приветливо кивали друг другу и улыбались, встречаясь на том или ином благотворительном мероприятии, – и приглашение на прием Флоренс приписала проявлению уважения к ее будущим книгам, хотя из Лондона не прибыло еще даже малой части заказанного ею товара.
Как только Сэм Уилкинс наладил работу водопровода и укрепил ванну настолько, что и сам остался доволен проделанной работой, а на крыше заменили всю разбитую черепицу, Флоренс Грин храбро покинула прежнюю квартиру и, прихватив немногочисленные пожитки, переселилась в Старый Дом. Но даже после того, как кафельная плитка с рисунком в виде водяных лилий вновь вернулась на стены ванной, дом по-прежнему производил впечатление места, где спокойно жить попросту невозможно. По ночам продолжали раздаваться странные звуки, более всего напоминавшие полтергейст, хотя все ранее неисправные водопроводные трубы теперь замолкли. Но для чего, скаж