Выглянув из своей палатки, Робинсон взглянул на кучку аборигенов, жалкие остатки многочисленных племен, заселявших прежде Землю Ван-Димена. Теперь и их ждало изгнание с собственной родины. Он записал тогда в дневнике: Для меня они всегда будут… Но потом перечеркнул начатое и констатировал: Капитан Бейтман прибыл в 5 пополудни. Ветер – норд-норд-вест.
Бейтман рассказал, что в Вайбалене за тринадцать дней умерло уже тринадцать поселенцев. Этот факт Робинсон тоже занес в дневник, опустив заключительный комментарий капитана:
– Мрут как мухи.
А еще Бейтман высказал восхищение последними достижениями Робинсона, и тогда его больной желудок и сумбур в голове опять ненадолго утихомирились. Он даже перестал думать о танцах под небом, охваченным южным сиянием.
И в своем дневнике он написал: Veni, vidi, vici – это обо мне.
Через год в поселении Вайбалена умерла Вангернип. Смерть матери произвела на Матинну парадоксальный эффект: девочка не только не впала в уныние, но даже стала более общительной, веселой, и ей все вокруг было интересно. Но Хранитель был взбешен: вместо того чтобы похоронить жену по-христианскому обычаю, на кладбище, Таутерер отнес тело жены на Флэгстаф-Хилл[1642], развел там костер и кремировал ее. Матинна глядела, как дым поднимается вверх, к звездам, как дрожит изображение луны, а между тем тут, на земле, тело ее матери обугливалось, превращаясь в прах.
После этого Матинна вечно болталась под ногами у взрослых, словно подыскивая себе новую мать, но, несмотря на совсем юный возраст, она умудрялась не досаждать, а, наоборот, старалась быть полезной. Она росла веселым ребенком, не обращая внимания на мрачное безмолвие, которым были охвачены поселенцы Вайбалены. Она слушала рассказы отца про космос, где время и пространство никогда не кончаются. Ведь именно через такие сакральные истории открываются нам многие непонятные явления.
– То есть вы утверждаете, что этот негр, как бишь его звали – Тутер или как там еще, был настолько величав?
Закончив свой рассказ про Таутерера, рассказ приукрашенный, в котором не было названо своими именами ничто из того, что происходило на самом деле, Робинсон молча поднялся из-за стола и вытащил из бокового шкафчика деревянную коробку соломенного цвета, похожую на шляпную. Трепетно, словно священную реликвию, он поставил коробку на середину стола, поближе к ярко горящему канделябру.
– Это хуонская сосна, привезенная с Земли Ван-Димена, – произнес Робинсон. – Коробку под моим руководством изготовил Марк Антоний.
И тут одновременно загрохотали по деревянному полу ножки всех отодвигаемых стульев, и гости, словно щупальца встревоженной морской анемоны, склонились к центру, чтобы разглядеть диковину.
– Внешне он походил на сарацина, а стаˆтью и манерой держать себя напоминал Саладина.
Хранитель открыл крышку. Форма предмета ускользала из-за игры света и тени, пока вдруг не стало ясно, что в коробке лежит человеческий череп.
– Примите от меня в дар Короля Ромео, последнего короля Порт-Дейви[1643].
Ошеломленная леди Джейн пробормотала несколько слов благодарности. Она была в восторге и от самого подарка, и от всей предыстории. Ведь этот череп принадлежал лучшему представителю своей расы. Получив такой «исключительный» подарок, леди Джейн заметно оживилась:
– А ведь этот Король Ромео, – сказала она, – он же был отцом той милой девочки, что танцевала перед нами сегодня с другими детьми?
– Да, она его дочь, – кивнул Хранитель.
– И у бедного ребенка теперь нет никого, нет семьи?
– Семья у нее есть, мэм, пусть даже и без родителей. Их представления о семье гораздо более вольны и неподвластны нашему пониманию. Для нас семья это путы, а для них – плетеное кружево.
– Но ведь она все равно сирота.
– Да, но только в нашем представлении.
– Господин Робинсон, никто не сомневается в ваших заслугах, – произнесла леди Джейн, немного повысив голос, потому что за окном залаяла собака, а потом еще одна, пока все поселение не огласилось целым хором тявкающих несчастных, полуголодных хвостатых созданий. – Но нет более прекрасного свершения, чем доказать правильность вашего подхода и вырастить хотя бы одного человечка, наделив его всеми классовыми привилегиями. – Собаки продолжали лаять. Повернувшись к мужу, леди Джейн сказала, едва не переходя на крик: – Вы со мной согласны, сэр Джон?
Сэр Джон встрепенулся и что-то пробормотал, выражая согласие, но тут собаки закончили свой концерт, и наконец можно было говорить спокойно и в привычном для него ритме. Посему сэр Джон заявил, что подобный эксперимент с человеческой душой был бы одобрен и наукой, и Богом.
– Если пролить божественный свет на заблудшие души, они могут стать ничуть не хуже нас, – продолжил он. – Но для этого сначала нужно вырвать их из тьмы невежества и отсечь всякое варварское влияние.
Перед тем как прибыть на Флиндерс, леди Джейн отправляла Робинсону письмо с просьбой предоставить научный экспонат – череп представителя «исчезающей расы». И вот Хранитель с радостью исполнил ее просьбу. Когда он отделял голову умершего Ромео, сдирал с нее плоть, варил и полировал череп своего друга, он радовался, что когда-нибудь передаст его достойным людям с научным складом ума. Но к просьбе, которая была озвучена сегодня за обедом, он не был готов. Когда подали жареного черного лебедя, леди Джейн объявила, что желает удочерить маленькую аборигенку. Просьба была высказана с такой категоричностью, словно она заказывала под занавес персональное блюдо.
– Она будет нам как родная дочь, – заверила леди Джейн.
– Хорошо, я подберу для вас ребенка, – сказал было Хранитель, но женщина быстро оборвала его на полуслове:
– Вы нас неправильно поняли, – со сладкой улыбкой протянула леди Джейн. – Мы уже выбрали.
И тут она назвала ее имя. Она хочет ту самую танцующую девочку в накидке из белой шкуры кенгуру.
– Отдайте мне Матинну, – заключила леди Джейн.
Глава 6
А что же Диккенс? Те, кто следил, как освещается в прессе величайшая загадка века, с жадностью прислушивались, что скажет самый знаменитый писатель Англии по поводу сенсационных слухов о каннибализме своих соотечественников. Статья «Пропавшие арктические путешественники» была опубликована в «Домашнем чтении» аккурат к Рождеству 1854 года. Диккенс так и сказал Уилки в одной из вечерних бесед – самое время вспомнить с теплотой и любовью в сердце о тех, кому теперь нестерпимо холодно. Бездарная проза доктора Рэя никого ни в чем не убедила, зато статья в «Домашнем чтении» стала настоящим триумфом, обеспечив журналу отличные продажи. Верх взяла аргументация Диккенса: если сэр Джон действительно погиб, то смертью героической и славной, а не как ненасытный варвар с безумным взглядом.
Имя Диккенса было как бальзам на душу для уязвленной империи. Все-все были ему благодарны. Леди Джейн даже облачилась в траур: наконец-то дело всей ее жизни по превращению своего неуклюжего супруга в великого государственного мужа (с одновременным освобождением от оного) начало претворяться в жизнь. Диккенс выступал на благотворительных приемах, которые устраивала леди Джейн, чтобы сколотить еще одну спасательную экспедицию. Цель экспедиции? Объявить сэра Джона – благо нет доказательств обратного – первооткрывателем вечно ускользающего Северо-Западного прохода.
А вот попытки Уилки Коллинза поднять дух своего товарища возлияниями и походами к ночным литоринам имели меньший успех. На Диккенса напала хандра. Разобравшись с доктором Рэем и темой каннибализма, сам он так и не смог избавиться от нарастающего чувства тревоги. Ему казалось, будто неведомые силы превратили весь мир вокруг него в тюремный двор. На него сыпались похвалы, почести, награды, но воздух был отравлен, и в нем чувствовался запах ржавых решеток и сырых, скользких камней, и свет в этом тюремном дворе все угасал и угасал. Но для него не было иного пути, кроме как двигаться вперед, только вперед. Главное – не останавливаться.
Осенью он засел за новую книгу, изобличающую государственных чинуш, бюрократов и несправедливые законы, но чем ближе он подходил к окончанию, тем сильнее накатывали на него гнев и грусть, и он чувствовал себя зажатым среди нарастающих ледяных глыб – вот во что превращалась его жизнь. Такое случилось впервые, что писательство не спасло его, хотя новый роман «Крошка Доррит», который он печатал частями в «Домашнем чтении», имел огромный успех.
Он продолжал тянуть лямку супружества, по-прежнему считая, что все можно наладить волевым усилием. Тягостно было ему спать с женой в одной постели, но все же он не уходил в свои комнаты. В книгах и статьях Диккенс продолжал отстаивать ценности домашнего очага, пытаясь не думать о том, что его собственная семейная жизнь не сложилась. А может, семейного счастья и вовсе не существует, а если оно и есть, то для него это все равно что тюрьма.
И мерещились ему холодное снежное пространство Северо-Западного прохода и замерзшее тело сэра Джона. Будто сам он – моряк из заблудившейся поисковой экспедиции, что пробивается через полярный холод, где все так пугающе и одновременно прекрасно. И вот наконец они наталкиваются на обледенелый корабль сэра Джона. Они думают, что вот оно, пришло их спасение, потому что через минуту они проникнут внутрь корабля, и там их ждут тепло и еда. Они продвигаются от одной каюты к другой, но внутри видят только обледенелые трупы.
Что-то подтачивало его изнутри, как бы ни старался он поддержать угасающий огонь души своей. На людях он продолжал изображать весельчака, хотя все больше тянулся к одиночеству. Он выступал там и тут, успевал везде, но связь с внешним миром утрачивалась. Он помногу гулял и часто путешествовал. Но внутри словно заклинило какую-то шестеренку, и все замерло, остановилось.
Ему хотелось прожить год в полном одиночестве – где-нибудь в Швейцарских Альпах, в обществе монахов и сенбернаров. Диккенс решил уехать в Австралию, убежать от себя, но